Вера и рыцарь ее сердца. Роман в 6 книгах. Том 2

А через год после её отъезда скоротечно умер Кирилл, старший сын Аллы Ильинской. Умер этот добрый мальчик в больнице, где он три дня страдал от болей в бедре, а его мама все эти три дня находилась рядом с ним и уговаривала сына терпеть боль, как терпел боли комсомолец Павка Корчагин.

Этими ночами Алла вспомнила Веру, свою бывшую соседку по площадке, в совете которой она так нуждалась, но в её квартире жила уже другая семья. Недолго прожила Алла после смерти своего старшего сына. Она умерла от ракового заболевания, а её младший сын подрос и сменил свою мужскую ориентацию на женскую. Ильинский Анатолий, любимец легкомысленных женщин, рано овдовел, но о его дальнейшей жизни наша история умалчивает, наверное, живёт себе и в ус не дует, но может быть и иначе.

Вера рассталась с Зерендой, со своими подругами, и боль разлуки покрывалась пониманием, что она спасала свою семью. По дороге в Шантюбе через окно автобуса видела женщина заснеженные безбрежные поля, её завораживали застывшие на морозе леса, а Женя, худой и злой, покорно сидел с ней рядом, придерживая Катюшу, спящую на его коленях.

«Я справлюсь. Я сильная и терпеливая». Это была та мантра, по которой Вера готовилась быть счастливой.

Часть 2

Глава 1

Переезд в шахтёрский посёлок Шантюбе осуществился, как по мановению волшебной палочки. Это придавало уверенности в том, что переезд на новое место семьи Лебедевых был вполне логичным и правильным! Прошлое зачёркнуто, а будущее, в котором Веру непременно ждало счастье быть женой и матерью, стартовало в настоящем.

Здравоохранение в Шантюбе можно было без опасения выставлять в Москве, на ВДНХ. Каждая служба медсанчасти имела одну общую цель: качественно и своевременно обслуживать население шахтёрского посёлка. Нагрузка на персонал была строго дозирована, переработки не допускались, а любая задержка на работе расценивалась как нерадивость сотрудников, к тому же оплачивался труд медработников очень достойно.

Веру приняли на работу в больницу рядовым врачом, но её зарплата втрое превышала зарплату райпедиатра в Зеренде. Конечно, в конце трудовой недели Вера уставала, но эта усталость компенсировалась приятным отдыхом в кругу семьи. Магазины, кулинарии, семейные столовые предлагали жителям посёлка свои качественные услуги, облегчая женщинам домашний труд.

Выйдя из комсомольского возраста, Вера уже не утруждала себя общественными нагрузками. Её хорошие отношения с коллегами не переходили в дружбу, потому что горечь расставания с друзьями в Зеренде охлаждала её сердце.

Работать на личный авторитет не было и нужды, с кем тут будешь соревноваться, если у каждого имелись свои конкретные задачи, и теперь Верина добросовестность не мешала благополучию семьи.

Как новоприбывшему врачу, Лебедевой была выделена благоустроенная квартира в центре Шантюбе, правда, на пятом этаже и без лифта, но для Веры это была не просто квартира, а сказка.

Вскоре и Женя устроился дробильщиком руды на обогатительную фабрику. Он хоть и с трудом, но привыкал придерживаться трезвой жизни, а иначе было нельзя. Работников, не умеющих выпивать только по праздникам, быстро распознавали и выгоняли из шантюбинского рая. Хорошо напиться во время трудового отпуска не возбранялось, а даже советовалось онкологами как эффективное средство профилактики последствий контакта с радиоактивной пылью. Женя получал достойную зарплату, и все заработанные деньги отдавал Вере, чтобы та не загружала его домашними проблемами.

В те «золотые» годы посёлок Шантюбе напоминал продовольственный оазис Казахстана, потому что другие магазины республики пустели и уже становились символом экономического застоя в стране, а у жителей посёлка имелась возможность купить всё, что душа пожелает.

До своего отъезда в Шантюбе, объезжая аулы и деревни Зерендинского района с целью профилактических осмотров, Вера замечала, с какой быстротой пустели прилавки сельских магазинов, а люди в очередях толкались, если не за хлебом, то за водкой, а если не за водкой, то за папиросами, и не верили в счастливое будущее, как это предусматривалось на всесоюзных партийных съездах.

Люди не хотели беречь своё здоровье и всячески игнорировали всеобщую диспансеризацию. Даже беременные и кормящие мамы в далёких казахских аулах не являлись на осмотр к специалистам выездной врачебной бригады, они с утра собирались в каком-нибудь доме, чтобы в отсутствие мужчин, в тесном женском кругу распить бутылочку дешёвого винца, а на закуску жарились баурсаки.

– Такого пьянства в казахском народе не было. Это просто национальная трагедия! В аулах женщины никогда не пили вино, а тут беременные уже с утра напиваются! – горестно вздыхала педиатр Роза, а гинеколог Полина Ивановна вздыхать не любила. Она использовала всякую возможность вводить женщинам детородного возраста из группы риска противозачаточные спирали, ведь не рождённые младенцы не могли испортить показатель детской смертности в районе.

В Шантюбе тоже умирали дети, но причиной летального исхода были не дефекты медицинского обслуживания, а патология, несовместимая с жизнью.

На время отпуска неонатолога Вере было предложено подрабатывать на полставки педиатром в роддоме. Она согласилась. За месяц её работы в детской палате новорожденных умерло два младенца. Такое фатальное стечение обстоятельств означало крах её карьеры, но что она могла поделать с врожденными пороками детей.

Чтобы убедиться в правильности своих диагнозов и назначений, Вера мужественно приходила на вскрытие умерших младенцев. Патологоанатом посёлка был одинокий мужчина в расцвете сил, его отличала неподкупность, педантичность во всём, особенно когда речь заходила о его работе, и крайняя придирчивость к коллегам. Не имея желания принимать всерьёз диагнозы педиатра, прибывшего из захолустья, он начал осмотр трупа ребёнка с издёвок.

– Ну что, Вера Владимировна, мы с вами прекрасно понимаем, что та причина смерти, какую вы изволили написать в истории болезни умершего новорожденного, может быть выставлена только посмертно. У вас слишком много амбиций для врача клинициста, но одобряю ваш приход на вскрытие. Сейчас мы увидим, как ошибаются самоуверенные молодые педиатры, прибывшие к нам с периферии.

Но скептический настрой патологоанатома изменился, когда диагнозы подтвердились в обоих случаях смерти новорождённых. Вера выдержала экзамен и теперь всегда подменяла штатного неонатолога.

Был зимний вечер, Вера парилась в сауне, которая открылась в подвальном помещении больницы незадолго до её поступления на работу. Парная принимала парильщиков по расписанию, по средам – женского пола, а по субботам – мужского.

Нет ничего приятнее, чем сначала распариться в парной, а потом сидеть на новом махровом полотенце, символизирующем материальный достаток, пить настой из трав и мазать себя горячим мёдом из общей баночки.

Вера нежилась в медовом соку, прикрываясь пушистым розовым полотенцем, как в сауну неожиданно вошла молоденькая акушерка. Она с порога внимательно оглядела присутствующих женщин в предбаннике и остановила свой взгляд на Вере, которая от такого всеобщего внимания ещё больше зарделась.

– Вера Владимировна, – обратилась медсестра к ней, – к нам в роддом принесли абортированный плод, и мы не знаем, что с ним делать. Сегодня нашей Лиле, медсестре из детской поликлиники, сделали аборт по медицинским показаниям, беременность спровоцировала у неё обострение бронхиальной астмы, но и после аборта её состояние остаётся тяжёлым. Так что нам делать?

– Но я… что я могу сделать? Я сожалею, что так случилось. Обязательно навещу Лилю. В какой палате она лежит?

– Нет-нет, Вера Владимировна, я не это имела в виду. Ведь вы заменяете детского врача в роддоме?.. Дело в том, что выскобленный плод …живёт. Самой Лиле мы не стали об этом говорить без вашей консультации и не знаем, что делать.

Когда Вера в белом халате и с красными пятнами на лице пришла в палату новорожденных, то увидела на столике живого человечка, завёрнутого в тёплые пелёнки, он шевелился и попискивал, а вокруг стола выстроился в ряд дежурный персонал роддома и все как один смотрели на Веру очень подозрительным взглядом, словно приготовились стать свидетелями удушения младенца её руками.

– Тепло кувеза, кормление сцеженным молоком родильниц по каплям и почасовое наблюдение, – спокойно рекомендовала Вера после осмотра, потом она записала лист назначения и вышла из палаты. Оживлять плод, в котором нет и 900 граммов веса, но есть желание жить и вызывался сосательный рефлекс, не было необходимости.

– Выживет так выживет, а если выживет, то будет жить, – подумала она, понимая своё бессилие изменить судьбу преждевременно родившегося младенца, и не стала заводить на него истории рождения.

На следующий день педиатрический совет решил не портить показатели работы роддома и не регистрировать жизнелюбивый плод Лили. Самой Лиле, ещё не оправившейся от операции, решили о живом ребёночке не говорить, чтобы вторично не травмировать её материнские чувства ложной надеждой. Опыта выхаживания таких живучих недоношенных новорожденных в роддоме ещё не было.

Проходили дни, а ребёнок не хотел добровольно умирать, он сучил ножками, когда ему было скучно, и подавал голосок, когда чувствовал голод. Через месяц после аборта состояние Лили улучшилось, и, когда она готовилась к выписке, до неё стали доходить слухи о том, что в детской палате роддома растёт её дочь.

Эта история закончилась регистрацией ребёнка и счастьем родителей, которые потеряли плод, а через месяц приобрели дитя.

Вера радовалась за Лилю, но опасалась за полноценность развития её дочери, так как в педиатрической литературе прогнозы для глубоко недоношенных детей были неутешительными, поэтому наблюдала девочку на участке почти каждый день после выписки. Несмотря на то, что девочка в развитии быстро нагоняла своих сверстников, самой Вере почему-то расхотелось иметь второго ребёнка.

– А вдруг я рожу ребёнка, а он калека? …Смогу ли я его любить? …А как отнесётся к такому ребёнку Женя? Но не брошу же я моего несчастного сыночка или дочку на произвол судьбы или …брошу? Ох, лучше не думать о плохом. Женя не пьёт, это уже хорошо, а о рождении второго ребёнка лучше вообще забыть.

На второй год после переезда в Шантюбе Лебедева Вера Владимировна была направлена на престижную учёбу в Москву.

Два месяца училась Вера лечить больных детей по-московски, два месяца она, как свободная женщина, не обременённая семьёй, по вечерам от тоски угощалась сигаретками своей соседки, да и некурящих докторов на курсах не было.

Сумасшедший ритм Москвы подгонял каждого, кто ещё верил в равномерное вращение Земли вокруг своей оси. Время в Москве не зависело от восходов и заходов солнца – оно зависело от скорости движения уличного транспорта и пешеходных лавин, несущихся в разных направлениях. Московское время зависело от быстроты скороговорной речи радиодикторов, от скорости подписанных сделок, а о количестве разрушенных судеб статистика умалчивала.

Москва жила своим собственным временем.

За эти два месяца учёбы Вера приобщалась к настоящему искусству, чтобы это искусство оставило след в её душе навсегда. Она зачарованно всматривалась в творения великих художников, немея перед картинами, о которых читала в книгах и изучала по репродукциям. Послушать музыку Рахманинова в исполнении симфонического оркестра в зале Чайковского необходимо каждому, чтобы познакомиться со своей душой и почувствовать её волнение. После таких культурных походов Вера испытывала необычную гордость за то, что она была рождена человеком.

По выходным Вера превращалась в заядлую театралку и покупала билет на спектакль, где играл полюбившейся ей актёр. Оказалось, что если купить билет за 15 минут до начала представления, то можно попасть в партер на места, предназначенные для важных особ, у которых появлялись куда более важные дела, чем посещение театров.

На знаменитых московских сценах мастерство режиссёра и талант актёров открывали для зрителя то, что обычно не увидишь в сутолоке повседневной жизни. Сидя на мягком бархате театрального кресла, Вера забывала свою жизнь, она вживалась в образы главных героев спектакля. Их одиночество ей было знакомо, но на сцене оно становилось просто невыносимым, и от этого последняя сцена, в которой торжествовала всепобеждающая любовь, была так желанна. Вера радовалось чужому счастью, сыгранному на сцене, как своему собственному.

В судьбе Веры не было режиссёра, который бы предусмотрел замечательные финальные сцена, а были только серые будни. После театра возвращалась Вера в вымершем метро домой и в тёмной комнате общежития грустила оттого, что в её жизни не случилось настоящей любви.

Как можно не уметь любить? А она не умела, к тому же потеряла свою путеводную звезду юности, а теперь ей предстояло томительное ожидание старости. Одно успокаивало Веру – что любовь к дочери Катюше переполняла её всю, но и от этой любви ей вдруг захотелось отдохнуть.

Услышав от курсантов рассказы о реальных событиях в Чернобыле, Вере открылась горькая правда жизни: глупо стараться выжить, если крушение света уже наступило. Теперь даже мысль о рождении второго ребёнка казалась ей кощунственной.

После приезда из Москвы налаженная семейная жизнь в Шантюбе успокоила Веру, от страхов и тоски исцелила её встреча с дочерью и мужем. Оказалось, что любовь всё-таки жила в её сердце, и то, что так пугало женщину, случилось само собой. Через три месяца по прибытию в Шантюбе она встала на учёт по беременности. Теперь оставалось только одно: хорошо спать, вкусно кушать и радоваться каждому дню.

– Пусть будет так, как будет, а там посмотрим.

Но мысли о возможном уродстве ребёнка приобретали навязчивый характер, ведь здоровье плода зависело от любой случайности, даже от одной сигареты, выкуренной внеурочно. Вера бросила тайное курение и перестала петь популярные песни, потому что решила, что «хорошо поёт тот, кто поёт после родов».

Побороть страх за здоровье живущего в её утробе ребёнка помогала Вере история тёти Нади. Это была даже не история, а исповедь родной сестры папы, которая жила в Москве и работала столичным участковым педиатром.