Сокровище Беаты

– Что есть, то есть, отец, – подтвердил Флетчер старший. – Твой пшеничный кулеш голод утоляет, силу прибавляет, да тоску разгоняет.

– А где, по-вашему, я научился готовить такой кулеш? – по-прежнему лукаво щурясь, обратился к лесорубам старик.

– И где же? – заинтересовался Николас.

Позвякивая тугими латами, Брутус уселся рядом на бревно и глубоко выдохнул. От него сильно разило луковой похлёбкой. Старый лесоруб уставился своими выцветшими от времени глазами в далёкий, размытый мираж прошлого, будто пытаясь высмотреть там что-то очень важное для себя, почти позабытое, почти стёртое. Все, кто трудился в артели, знали эту верную примету: так обычно дед Брутус начинал очередное повествование о своей долгой и богатой на события жизни.

– Нонче в сон клонит, – проговорил он тихо. – Вот сейчас еле поспел за вами. А бывали времена, когда я в дозоре эти доспехи по целым дням на себе таскал и ничего: ноги держали – руки не дрожали. Было это давно, когда король Сигизмунд Непобедимый, тот, что приходится прадедом нашей Клотильде, решил воевать Короля Карла Великолепного, правителя Висконтии, который тоже имел к нему дальнее родство… Сейчас толком и не вспомню, из-за чего сыр-бор начался. Они всегда чего-то поделить не могли. Объявил, стало быть, наш управитель по всему королевству набор в свою гвардию. Прибыл глашатай, с важным видом зачитал указ, в котором всех юношей старше восемнадцати лет призывали на военную службу. Имелся у меня в ту пору дружок закадычный, звали его Малкольм Маклауд, и были мы с ним неразлучны, как два пальчика на одной руке. Потому и записались вместе в гвардию его величества. Собрали меня в дальнюю дорогу родители: матушка поплакала, отец подпоясал – и на рассвете я, мой товарищ и ещё несколько таких же парней выдвинулись в путь, к месту сбора. Шли мы весело, с шутками да песнями. Спали, где придётся: когда кто на постой пустит, когда в стог сена зароемся, а случалось и под открытым небом у костра ночь коротали. Как сейчас помню, время было осеннее и по вечерам уже становилось прохладно. Так и добрались мы до столицы, куда уже со всех окраин стекались такие же молодые олухи в надежде поскорее нацепить на себя красивую форму и получить в руки смертоносное оружие: мечи, луки, копья да боевые топоры. Зачислили нас с приятелем в один гвардейский полк. Роста мы были высокого, телосложения крепкого, потому и место наше было в первых рядах, чем мы особенно гордились. Никто толком не задавался вопросом, куда и зачем нас гонят. Всем отчаянно хотелось сражаться, побеждать неведомого врага, получать боевые награды. Каждый в душе мечтал прослыть отважным героем в глазах своих земляков, заслужить почёт и уважение. И не было никого, кто бы усомнился в разумности происходящего. Наивным глупцам тогда казалось, что они несокрушимы, и я сдуру тешился этой хвастливой придумкой. Но в первом же бою от моего самохвальства не осталось и следа. Враг потеснил наши ряды и рассеял на мелкие группы, а затем, окружив, стал добивать по отдельности. Противник оказался хитёр и умён. Лицом к лицу на поле битвы столкнулись коварная стратегия и дурная храбрость. Наш отряд числом около дюжины отрезали и пытались захватить в кольцо, чтобы пленить. Но, по счастью, рядом рос густой лиственный лес, где конница не могла свободно передвигаться. Помощи ждать было неоткуда, поэтому винтенар принял решение отступить вглубь той непролазной чащи. Пока лучники прикрывали наш отход, мне свезло укрыться от врага в зарослях орешника. Когда всё стихло, я решил, что настало время разыскать уцелевших, и сразу же поплатился за свою опрометчивость. Мне бы затихариться и дожаться темноты, но кто ж наперёд ведает, что кому назначено. Едва я высунулся из кустов, чтобы осмотреться, как тут же мою правую ногу пронзила стрела. Подкосила меня вражья заноза, будто колосок на ветру, и пополз я змейкой сквозь заросли. Помню только, как от дикой боли глаза мои заливали слёзы. Мне пришлось сломать стрелу, потому что она цеплялась за ветки и мешала ползти дальше. Я понимал, что всадники, скорее всего, спешились и выдвинулись нас преследовать. Отовсюду раздавались вражеские голоса. Они перекликались между собой, когда кого-то настигали. Почти лишившись сил, я дополз до крутого оврага и скатился по его откосу вниз. Там, в устье, почти у самого дна, имелась вымоина, в которой я надеялся спрятаться, но не успел. В ту же минуту на меня сверху посыпалась комьями земля. Решив, что это враг, я ухватился покрепче за рукоять меча, чтобы принять последний бой, хотя сил поднять его у меня уже не оставалось. Какой-то воин спрыгнул с вершины и съехал на спине по обрывистому склону. На моё личное счастье, им оказался Малкольм Маклауд. Глаза у бедняги были полны страха, а ноздри раздувались, как у загнанного коня. С каждой секундой голоса сверху становились всё ближе – враги искали нас. Я показал своему приятелю раненную ногу, но он молча перешагнул через меня, пытаясь сбежать. Тогда я ухватился за голенище его сапога и стал умолять, чтобы он не бросал меня на погибель. Даже если бы враг не настиг меня, выбраться из такого леса одному, да ещё с повреждённой ногой, не было никакой возможности. Малкольм старался высвободиться, но я по-прежнему не разжимал кулаки и тогда, обезумев от ярости, он несколько раз ударил меня по лицу… Что мне оставалось делать? – я отпустил его. Товарищ мой тут же нырнул в кусты и исчез. Ударив меня по лицу, он всего лишь рассёк мою нижнюю губу, но удар в сердце был такой силы, что, признаюсь вам, в тот момент я не смог сдержать слёз. Помню только, как в отчаянии уткнулся лицом в сырую листву, понимая, что вот-вот враг нагонит меня. Но не это саднило в душе. Лучший друг, с которым мы обещались прикрывать друг друга и сражаться спиной к спине, так подло и трусливо меня предал… – на минуту старик умолк, как будто заново переживая былое. Его заросший моховой бородой, дряблый подбородок задёргался, а в потускневших глазах появился влажный блеск. – Вскорости надо мной послышалась какая-то возня, – продолжил дед Брутус своё печальное повествование. – Казалось, смерть моя уже близка, ещё немного и конец. Но в тот день, похоже, судьба благоволила мне. Подняв голову, я увидел над собой нашего винтенара. Он приложил палец к губам, давая понять, что враг близко. Мы оба, затаив дыхание, прислушивались к стихающим голосам. Спустя какое-то время они умолкли совсем – видимо, враг оставил погоню. Тогда винтенар скатал свою кожаную перчатку и протянул мне, чтобы я крепко прикусил её зубами. Затем резким движением выдернул обломок стрелы из моей ноги и перевязал кровоточащую рану. Опираясь на плечо своего спасителя и хромая на раненную ногу, я проковылял с ним бок о бок до самой границы леса. А на утро нам посчастливилось выбрести к лагерю, где остатки наших разбитых наголову отрядов соединились вместе. Там я и встретил своего приятеля… Здесь для меня наступает тяжёлый момент, друзья… Скажу только, что никогда не прощу себе гордую обиду, которая завладела моей душой в ту минуту. Малкольм плакал и просил у меня прощения. Уверял, что ему затмило разум, и то была чистая правда. Позже я не раз встречал в бою похожие лица у новобранцев, которые впервые столкнулись со смертью. И это вовсе не трусость. Иногда люди, вырванные из привычной жизни, попадая в адское пекло войны, не могут перенести её боль и кровь. Вот и мой товарищ не устоял. Теперь-то я знаю, что это не трусость. Но тогда я гневно осудил его поступок и сказал, что больше не желаю с ним видеться. Кое-кто слышал наш разговор и доложил обо всём старшему чину. Моему другу грозила смертная казнь за то, что он бросил боевого товарища на поле сражения. Но поскольку положение наше и без того было незавидным – слишком велики оказались потери – его оставили в строю, приказав тащить на себе вещи раненых. Вскоре наши ряды пополнили новыми силами и Малкольма перевели в санитарный батальон, подальше от обидных упрёков сослуживцев. Больше я никогда его не видел… Позже мне рассказали, как он погиб. Приятель мой с группой гвардейцев его величества прикрывал отход обоза с тяжело раненными. Многие видели, как он отчаянно сражался. В него воткнулись сразу несколько стрел. Малкольм стоял на коленях, опираясь на свой острый клинок, когда к нему приблизился всадник в рыцарских доспехах. На его шлеме развивался красно-чёрный флажок. Как выяснилось позже, это был наёмник, воевавший на стороне врага за денежную награду. Этот мерзавец не щадил никого. Одним ударом он отсёк моему товарищу голову…

И снова в воздухе застыла скорбная тишина. Оказалось, плотники уже давно перестали тюкать своими топорами, подсели поближе и внимательно слушали историю старика Брутуса, о котором, как они предполагали, всем и всё давно было известно: шлёпало, свистун, старый гриб – так его шутейно называли между собой артельщики, а он не обижался.

– Я всё же сумел поквитаться за Малкольма, – сказал старик, при этом лицо его сделалось хмурым и даже отпугивающим, а в голосе прозвучало что-то грозное и безжалостное. Таким доброго и безобидного Брутуса не помнил никто. – По наивности, я думал, что, отомстив, искуплю свою вину перед ним. Ведь я не исполнил данного мною обещания, как и он когда-то: всегда прикрывать друг друга, что бы ни случилось. Гордость ослепила меня, и я прогнал моего товарища. А когда он остался совсем один, я не смог прийти ему на выручку… Так вот, спустя пару месяцев случилось мне участвовать в битве возле одной деревушки, что стояла у самой границы враждующих королевств. Мы тогда изрядно потрепали противника, и дело уже шло к нашей окончательной победе. В самый разгар сражения мне удалось разглядеть в толпе отступающих вояк рыцаря с красно-чёрным флажком на сверкающем шлеме. Рубя неприятеля острым клинком и расталкивая щитом направо и налево изувеченные тела, я быстро настиг своего заклятого врага. Подобравшись достаточно близко, я вырвал копьё из убитого воина и что есть силы метнул им в коня, на котором восседал железный всадник. Копьё угодило коню в шею, и он повалился наземь, придавив своей тушей латника. Подскочив, я наступил ногой на грудь подлому наймиту и сорвал с его головы шлем. Я ожидал увидеть перед собой лицо беспощадного убийцы, но на меня смотрел такой же молодой парень, каким был мой друг и каким был я сам. Он жадно хватал воздух окровавленным ртом, как рыба, выброшенная на берег. В моём сердце не шевельнулась жалость, как и тогда, когда я прогнал друга. В ярости я занёс над головой поверженного врага свой меч и обезглавил его…

Старик снова на какое-то время забылся в мрачных думах. Отрешённым взглядом смотрел он перед собой, и никто не осмелился потревожить его глубоких переживаний. Спустя пару минут он заговорил:

– Это был последний раз, когда я держал в руках оружие… И вот, что я скажу. Я не ощутил никакого душевного облегчения, отомстив за гибель товарища. Уже прошло много лет, а я до сих пор с тяжестью на сердце вспоминаю тот последний бой. Война вскорости закончилась. Короли-самодуры всё же смогли договориться о мире. Но сколько судеб перемолола та жестокая бойня. Сколько осталось убитых на полях сражений, сколько искалеченных вернулось домой, сколько безутешных матерей и вдов не дождались своих сыновей и мужей. Скажу вам честно: то, что завтра будет происходить здесь, меня совсем не радует. Такое зрелище может развлечь только тех, кто не видел настоящей смерти от удара копья или меча, не собирал после боя отсеченных топором рук и ног, чтобы после закопать их в яме, не отгонял воронов от убитых с выклеванными глазами. Когда я вернулся домой, то долго ещё не мог притронуться к топору, хотя сам родом из потомственных лесорубов.

Окончив свой рассказ, старик посмотрел на сидевшего справа Николаса. Похоже, что его история отозвалась в мальчишеском сердце, мечтавшем о сражениях и победах, смятением и грустью. Трудно описать тот восторг, с которым ещё вчера главный вестовой города сообщал своим знакомым новость о предстоящем рыцарском турнире. Но теперь… теперь всё переменилось. Николас выглядел подавленным и растерянным. Рядом, скучившись, угрюмо молчали артельные плотники и лесорубы. Никто из них даже представить себе не мог, что этот с виду неказистый старичок, с которым в обхождении особо не церемонились, окажется героем далёкой войны, сражавшимся в жестоких и кровопролитных битвах.

– Ну а где же всё-таки ты научился варить свой знаменитый кулеш, Брутус? – спросил молодой плотник, который ещё совсем недавно потешался над стариком.

– Дык на войне и научилси, – ответил тот, снова изображая чудаковатого деда с блаженной физиономией и по-стариковски коверкая слова. – Там-то скоро всем наукам обучаешься: и как дубовую кору с хвойными ветками запаривать, а потом глотать эту горечь, чтобы зубы не выпали от голоду, и как из травы лепёшки скатывать, и как похлёбкой из крапивы себя потчевать. Вот как науку эту постигнешь, так и настоящий кулеш сварить будет немудрено.

Генри Флетчер уважительно положил руку на плечо старому лесорубу и с серьёзным видом сказал:

– Спасибо, отец, за эту историю. Думаю, сегодня вечером мы все поднимем кружки за твою славную победу.

– Обязательно поднимем! – заголосили одобрительно лесорубы.

– А пока за работу! – возвестил мастеровой. – До вечера ещё далеко.

И снова глухо застучали топоры и заелозили острозубые пилы, вгрызаясь в древесную твердь.

– А почему ты раньше никогда не рассказывал мне об этом? – спросил Николас у старика Брутуса.

– Это не та история, которую приятно вспоминать, – ответил тот. – Бывает в жизни такая странная штука, когда пытаешься что-то забыть, а не можешь. И, наоборот, хочешь вспомнить о чём-то приятном, да не получается. Многое уже позабыл, а вот это до сих пор живёт в памяти, как если бы случилось вчера.

– Жаль, – с сожалением выдохнул Николас.

– Чего же это, например?

– Ты мог бы мне многое показать: как правильно держать меч в бою, как отражать им удары противника.

– Николас у нас мечтает стать рыцарем, – пояснила Беата. – Спит и видит, как бы взобраться на коня и снести наскоку голову соломенному чучелу.

– Это наука нехитрая, – ответил Брутус. – Крушить и ломать проще простого. А ты поди что-нибудь почини или залечи чью-то рану, вот тогда тебе люди спасибо и скажут.

– Но ведь кто-то должен и сражаться, – настаивал на своём Николас.

– Сначала ты должен понять, во имя чего, – сказал старик и протянул ему руку в железной перчатке. – А ну-ка, помоги подняться гвардейцу Его величия.

Николас ухватился за руку Брутуса и потянул её на себя.

– Ого! Ничего себе! – удивился он, ощутив неподъёмную тяжесть железных доспехов.

– Давайте-ка все вместе, как давеча тянули своего приятеля меж досок, – хитро подмигнув, обратился к друзьям дед Брутус.

Николас и Питер обхватили его железные нарукавники, а Беата, обойдя сзади, уперлась своими ладонями в спину старика в области лопаток. На «раз, два-взяли» друзья, приложив максимум сил, сумели-таки одолеть груду клёпаного железа, и ветхий рыцарь распрямился в полный рост.

– Подай-ка мне шлем, внучек, – попросил дед Николаса.

Тот протянул Брутусу «железное ведро», и отважный воин, водрузив его себе на голову, торжественно провозгласил:

– Объявляю вам свою благодарность, мои верные оруженосцы!

– Служим Королеве! – откликнулись невпопад Николас, Беата и Питер.

– А ну-ка ещё раз! – скомандовал бывший гвардеец.

– Служим Королеве! – чётко, в один голос проскандировали «оруженосцы».

– Вот так-то, – прогудел в «ведро» старик. – Теперича вижу, есть, кому в нашем королевстве доверить границы. А коли так, покуда пойду вздремну.

Влача грузные ноги и позвякивая латами, Брутус устало поплёлся к ратуши на свой сторожевой пост, а потрясённые до глубины души друзья провожали его благоговейным взглядом. Старик оставил в детских сердцах целый шквал неизгладимых впечатлений. С одной стороны, услышанная ими волнующая история внушала почтение к его седой бороде, а с другой – вызывала острую, нестерпимую жалость.

– А я втайне посмеивался над Брутусом, когда он просил прощения у каждого дерева перед тем, как срубить его, – признался вдруг Николас.

– Ну вот, теперь твой лаз никто не тронет, – воодушевил товарища Питер. – Только как быть с праздничным тортом, ума не приложу.

– А зачем тебе к нему ум прикладывать? К нему впору ртом приложиться. – И Николас постучал по своему упругому животу, как по тугому кавалерийскому барабану. – Что-то я проголодался. – Добавил он, прислушиваясь к утробным позывам.

– Опять?! – Беата удивлённо выпятилась на приятеля. – Ну и как же ты пролезешь в свою смотровую будку, если ещё и торт в себя затолкаешь?

– Ты напрасно считаешь меня обжорой, – оскорбился Николас.

– Не обжорой, а сладкоежкой, – вступился за подругу Питер. – Наверняка она это имела в виду.

– Если хотите знать, я могу голодать целую неделю, если понадобится, – самоуверенно заявил Николас. – Была бы цель!

– Что-то мне подсказывает, что в твоей жизни не может быть таких целей, – подметила Беата.

– Смейтесь-смейтесь. А я всё же завтра увижу сражение в отличие от вас.

– Ну и что будем делать дальше? – с нетерпением спросил Питер.

– Предлагаю зайти ко мне, – сказала Беата.

– Ах, да! У тебя же сегодня свидание намечается, – в отместку поддел подружку Николас.