Водоворот

Тимощук прекратил свой бег по комнате и остановился возле жены.

– Что же нам делать?

– Не знаю, – огрызнулась Дивеева. – Но делать что-то надо.

– Получается, что я теперь просто режиссер, – вдруг поник Тимощук.

– Режиссер, – засмеялась Дивеева. – Боюсь, что ты можешь оказаться вообще ни у дел.

– Как это?

– А очень просто, он выставит тебя из театра под каким-нибудь благовидным предлогом, а Любашин даже не пикнет.

– Лера, ты должна что-то придумать. У тебя всегда это получается.

– Получалось, а теперь не знаю. – Она задумалась. – У нас один путь, надо настраивать всех, кого только можно, против него. Если он столкнется с сопротивлением всей труппы, то дрогнет. И я, надеюсь, уйдет. Понятно, что надо делать?

– Да, – кивнул Тимощук головой. – Другого выхода нет.

Хорошо, что они с Егором в этом деле заодно, подумала Дивеева. Это удваивает их усилия, одна она бы не справилась. Правда, этого мужу говорить не станет. Пусть ощущает полную зависимость от нее.

Сцена двенадцатая

Юхнов проснулся рано, когда Гиндин еще сладко почивал. Но в отличие от своего друга он больше спать не мог, им овладело нетерпение, хотелось как можно скорей оказаться в театре. В голове роилось столько мыслей и планов, что они не давали даже минутного покоя.

Юхнов знал себя, с самого детства в его голове возникали разные идеи, которые ему самому часто казались невероятными. Но с годами они не исчезали, а трансформировались в различные проекты, которые он пытался воплотить. Некоторые действительно реализовались, но то был мизер от того количества замыслов, которые рождало его сознание. Это невостребованность сильно мучила, не позволяла расслабиться, настоятельно требовала выхода. Но его-то как раз он получал редко. И с каждым годом таких возможностей становилось все меньше. А потому любую из них он воспринимал как большой подарок. Вот и сейчас совершенно неожиданно судьба одарила им.

Юхнов посмотрел на часы и понял, что еще рано отправляться на новое место работы; там просто еще никого нет. Даже не сумеет попасть в театр, ведь ключей он не имеет. Придется подождать.

Он решил приготовить завтрак и для себя и для друга. Готовить он немного научился, как ни странно, когда был женат, так как кормить в основном приходилось себя самому – Ирина это занятие не жаловала. А уж когда развелся, то и подавно надеяться было больше не на кого.

На этот раз он решил приготовить самую простую еду – омлет. После чего пошел будить Гиндина.

– Для политика ты чересчур долго спишь, – сказал Юхнов, когда они заняли место за столом. – Тебе не кажется, что ты слишком расточительно расходуешь время?

– Не беспокойся, Валера, скоро будет не до сна. Ты же видишь, что ситуация с каждым днем накаляется.

– Честно говоря, что-то особенно не замечаю.

– Потому что ты занят исключительно собой.

– Мы вчера уже говорили об этом.

– И все равно я не понимаю, как ты можешь спокойно заниматься театром, когда в стране творится такое. В институте ты был другим, интересовался политикой.

– Я и сейчас интересуюсь, только у меня свои способы ею заниматься. Они тоже очень необходимы.

– Возможно, но не в эти времена. Даже гениальным спектаклем этот режим не прошибить. А без этого все бессмысленно.

– Посмотрим. Очень трудно определить, где больше смысла. Что кажется очевидным, на самом деле часто им не является.

– Не знал, что ты такой демагог. Посмотри, тысячи людей выходят на улицы, требуют прав и свобод, а их в ответ бьют дубинками, сажают в автозаки. И ты говоришь, что трудно определить, где больше смысла. Валера, очнись, перестань обманывать самого себя. То, чем ты собираешься заняться, не имеет никакого значения и влияния на события. Ты это делаешь исключительно ради собственного удовольствия.

Отвечать Гиндина ему не хотелось. Вместо этого Юхнов в очередной раз взглянул на часы.

– Все, Миша, мне пора идти. Спасибо за гостеприимство.

– У меня есть предчувствие, что ты не скоро снова появишься у меня дома, – произнес Гиндин.

Юхнов взглянул на друга.

– Этого никто не знает.

– Мы оба это предчувствуем, – не согласился Гиндин.

Несколько секунд Юхнов молчал.

– Пусть так. Я пошел. Пожелай мне удачи.

– Лучше пожелай нам всем удачи, это куда важней.

Юхнов посмотрел на Гиндина, неопределенно кивнул головой и направился к выходу из квартиры.

Сцена тринадцатая

В театре еще никого не было, если не считать полусонного вахтера, который отворил ему дверь и зло посмотрел на него. Он был явно раздосадован тем, то прервали его безмятежный отдых.

Но Юхнову было не до него. Он прошел внутрь театра, прогулялся по небольшому фойе. Долго разглядывал галерею фотопортретов актеров, затем направился в зрительный зал, сел на первое попавшееся кресло и стал смотреть на сцену. Сейчас она была абсолютно пуста, но его воображение заполнило ее актерами. Он представлял, как они играют поставленные им пьесы.

С детства у Юхнова обнаружилось одно свойство его натуры – очень живое воображение. Он не просто что-то представлял, а почти зримо это видел. И когда стал режиссером, это качество сильно помогало ему в работе. Вот и сейчас он так глубоко погрузился в возникшие в сознание картины, что не сразу услышал, как кто-то называет его имя.

Он обернулся на голос и увидел директора театра. Любашин стоял всего в нескольких шагах от него.

– Валерий Станиславович, вы что-то рановато, – улыбаясь, проговорил Любашин.

– Я смотрю, вы тоже, Николай Ильич, – ответил Юхнов.

– Не спится, – вздохнул директор театра.

– Почему?

– Как-то на душе не спокойно. – Любашин сел в соседнее с Юхновым кресло. – Как думаете, получится спасти театр? Только честно.

– Честно? Если честно, то не знаю. Вот чем не обладаю, так даром предвидения.

– Вот и я тоже. Хотя жалко, очень бы пригодился. – Любашин сделал паузу. – Валерий Станиславович, мы с вами по-настоящему так и не побеседовали о вашей концепции театра.

Юхнов удивленно посмотрел на Любашина.