Водоворот

– Полагал, что вы ее представляете, потому и пригласили меня.

– Разумеется, представляю в общих чертах, – не очень уверенно ответил Любашин. – Но хотелось бы поподробней.

– Да, концепция, собственно, простая, – пожал плечами Юхнов, – зритель должен выходить из театра потрясенным.

– Так уж и потрясенным. Реально ли это? – усомнился Любашин.

– Очень реально, – уверенно проговорил главный режиссер. – Я неоднократно этого добивался.

– Да, да, я знаю. И все-таки, как вы намерены этого добиваться именно в нашем театре?

– Понятие не имею.

– Что?!

Юхнов усмехнулся.

– Это целиком зависит от материала. Каждый раз происходит по- разному. Пока не увижу пьесу, не могу это сформулировать. Да и когда ее прочтешь, бывает, что тоже как это сделать сразу не очень понятно.

– И как же вы выходите из ситуации?

– В процессе работы. Когда погружаешься в материал, возникают тучи мыслей, образов, сценических решений. Но главное даже не это. – Юхнов замолчал.

– Что же главное, Валерий Станиславович?

– Чтобы было бы во что погружаться. Если это есть, считайте спектакль готов. Остается только его сотворить. Но это самое легкое, что может быть.

– Вы в этом уверенны? – недоверчиво покосился на Юхнова Любашин.

– Как и в то, что мы сидим сейчас с вами в зрительном зале, Николай Ильич.

– Вот в этом сомнений у меня нет, – пробормотал Любашин.

– Есть сомнения во мне?

– Скрывать не стану, есть.

– Ценю вашу искренность. Через некоторое время ваши сомнения рассеются.

– Хотелось бы очень верить.

– Зачем же верить, сами все будете наблюдать, что называется воочию.

Любашин не очень уверенно кивнул головой.

– Я бы хотел попросить вас об одном важном для меня одолжении. – Директор театра выжидающе посмотрел на своего собеседника.

– Я вас слушаю.

– Не буду скрывать, мне известен ваш характер. Умоляю, постарайтесь, голубчик, как можно меньше вступать в конфликты. Особенно с Валерией Станиславовной. Скажу прямо, это не просто, у нее очень склочный характер.

– Вот это обещать не могу. Если избегать конфликтов, ничего путного не получится. Искусство – самый конфликтный вид деятельности человечества. Даже политика менее.

В фойе послушались чьи-то шаги.

– Кто-то пришел, – встал с кресла Любашин. – Пойду, посмотрю. Сегодня в час дня я представлю вас труппе. Ну а дальше вы уж сами.

– Не беспокойтесь, я справлюсь.

– Очень на это надеюсь, – сказал Любашин и вышел из зрительного зала.

Сцена четырнадцатая

В зрительном зале собралась вся труппа. Даже охранник покинул свой пост и присоединился к остальным. Между тем, время шло, а ничего не происходило. Однако ни один человек не только не покинул своего места, но даже никто не разговаривал. Тишина царила полная. Все смотрели на сцену в ожидании главных акторов предстоящего действа.

Появился директор театра, за ним – Юхнов. Оба остановились на краю сцены.

– Друзья! Не буду долго распространяться. Вы все прекрасно знаете, зачем мы вас позвали. В нашем театре происходят важные, я бы сказал, эпохальные события. Нам всем предстоит участвовать в больших переменах. Это связано с тем, что у нас новый главный режиссер. Я вам представляю его, это Валерий Станиславович Юхнов. Уверен, вы все о нем много слышали. А многие видели его спектакли и фильмы. Не стану скрывать, что творчество Валерия Станиславовича вызывает сильные споры; есть те, кто признает его большим мастером, но есть и те, кому он не нравится. Наш выбор пал на Валерия Станиславовича потому, что мы верим в его талант, в то, что он превратит наш небольшой театр в настоящую театральную Мекку. На этом я заканчиваю свое краткое вступительное слово, и передаю эстафетную палочку главному виновнику того, что мы тут все собрались. Прошу вас, Валерий Станиславович.

– Спасибо, Николай Ильич, за представление, – поблагодарил Юхнов. – Я тоже постараюсь быть по возможности краток. Расскажу о некоторых своих планов и о тех принципах, на которых собираюсь строить свою здесь работу. Я намерен пересмотреть весь репертуар и по окончанию решить, какие спектакли оставить, какие закрыть. Возможно, некоторые постановки потребуют доработки. У меня есть так же определенные намерения, связанные с новыми спектаклями. Но пока воздержусь от их оглашения. Обещаю сделать это чуть попозже, когда лучше познакомлюсь с коллективом театра. Сейчас же хочу сказать о другом – о своих эстетических принципов. Для меня театр обретает смысл в том случае, когда он пробуждает в человеке возвышенные чувства, когда заставляет его задуматься о себе, об окружающем мире, о своей повседневной бытие. Если эти цели не достигаются, то все превращается в профанацию, в бессмысленное занятие. В этих представлениях нет ничего нового, более того, они очень традиционные и давно покрылись плесенью. Согласен с тем, что в самом деле, в них нет никакого новаторства, все это провозглашалось бесчисленное число раз. Вопрос не в том, было это или не было, вопрос в том, нужно это или не нужно. Мой ответ такой – нужно, как никогда. Бездуховность, умственная лень и ограниченность достигла такого эпического размаха, что возникает опасение за судьбу человеческого рода. Он стремительно деградирует, и театр это успешно делает вместе с ним. Нужно срочно останавливать этот процесс. Я не настолько наивен, чтобы полагать, что театральное искусство способно помешать всеобщему одичанию. Но я убежден в том, что каждый должен внести в дело противодействия этому злу свой неоценимый вклад, каким бы маленьким он не был. И я намерен это сделать вместе с вами. Возможно, вы считаете эту задачу утопической, а меня безнадежным утопистом. Не стану спорить. Но есть утопии, которые надо превращать в реальность. Я считаю наше общество очень больным, а больного надо лечить. И театр один из таких заведений, где должно происходить исцеление. Вот этим мы с вами и займемся. А теперь готов ответить на ваши вопросы. Только, пожалуйста, называйте свои имена, чтобы я быстрее с вами познакомился.

– Меня зовут Егор Тимощук. У меня к вам много вопросов. Но пока хочу задать один. Насколько я понял из ваших слов, вы приверженец классических форм театра?

– Вовсе нет, я считаю, форма может быть любой. Она должна рождаться из содержания, и максимально полно раскрывать его. Сам же по себе целенаправленный поиск форм всегда считал бесплодным занятием, он идет от пустоты замысла режиссера. Я ответил, Егор, на ваш вопрос.

– Я понял вашу позицию, но не разделяю ее. И докажу, что прав. Сегодня у нас репетиция постановки по повести: «Княжна Мери». Приходите.

– Спасибо за приглашение, непременно. Это одно из моих любимых произведений. Я давно хотел перенести его на сцену. Вот и посмотрим, как у нас это получится.

Сцена пятнадцатая

Разговор с труппой неожиданно получился долгим и насыщенным, продлился почти два часа. Вопросов оказалось даже слишком много, Юхнов отвечал на них подробно. Он прекрасно сознавал, какое большое значение имеет первый контакт с актерами. Если он окажется смазанным или неудачным, потом будет трудно изменить к себе отношение. А потому он выкладывался по полной.

Это общение отняло у него много сил, к тому же он чувствовал сильный голод. В буфете театра кроме пирожных другой еды не нашлось. Пришлось довольствоваться тем, что есть. Но от сладкого его вдруг замутило, еще сильней захотелось борща и котлет. Он и раньше никогда не был особенным гурманом, но в последнее время уделял своего питанию явно недостаточное внимание. И ощущал, что ему периодически не хватает сил. Вот и сейчас хотелось отдохнуть, но это сделать было просто негде. Своего кабинета пока ему не выделили; Любашин обещал его предоставить только после того, как из него выедет Тимощук. Но тот, судя по всему, с этим не спешил.

На пять часов было запланирована репетиция спектакля «Герой нашего времени» точнее, повести «Княжна Мэри». С детства это было одно из самых любимых его произведений; когда впервые он его прочитал в возрасте не то десяти, не то одиннадцати лет, то почувствовал потрясение. Чем он был тогда потрясен, Юхнов понять не мог, просто это чтение стало для него сильнейшим шоком. Он рыдал на судьбами героев, причем, ему было жалко всех: самого Печорина, несчастную княжну Мэри, ее мать – княгиню Лиговскую, Грушницкого, Веру. Каждый образ исторгал у него обильный поток эмоций. Он вдруг впервые в жизни ощутил невероятную трагичность существования человека в целом и своего собственного в частности. В тот момент свои чувства он не мог выразить словестно, но они переполняли его, словно вода водохранилище после длительных дождей. Именно тогда ему захотелось заняться искусством, стать причастным к созданию творений, которые оказывают столь большое воздействие на человека. И с того момента этот импульс хотя много раз и преобразовывался, обретал разные формы и содержание, но никогда не затухал.

Став постарше, он познакомился с биографией Лермонтова и поразился внутреннему сходству между ним и собой. То было самое настоящее духовное родство. По крайней мере, Юхнову казалось, что часто он мыслит и чувствует точно так же, как когда-то мыслил и чувствовал сам поэт. Возможно, что на самом деле ничего подобного и не происходило, но Юхнов был убежден, что это так и есть. По крайней мере, опровергнуть это тоже никто не мог. Иногда он даже думал про себя, что является кармическим потомком поэта, что душа Лермонтова переселилась в его тело. И требует от него сценического воплощения его произведений. Но до сих пор Юхнову не удалось это сделать до конца ни разу, хотя пару попыток и предпринимал. Но они по разным причинам не увенчались успехом. И вот появляется очередной шанс. Это не может быть случайным совпадением, это то, что называется перстом судьбы. И он не может упустить подобную возможность; если это случится, никогда себе такое он не простит. А потому, несмотря на усталость и голодное бурчание в животе, сейчас встанет, пойдет в зрительный зал и будет смотреть, как ставит повесть Тимощук. Его, Юхнова, не оставляет предчувствие, что это будет совсем не то действо, какое он себе представляет. В любом случае непременно выпустит только такой спектакль, каким он видится ему.

Сцена шестнадцатая

Прошло всего пять минут, а Юхнов уже не сомневался, что этот спектакль придется полностью переделывать. В таком виде его нельзя выпускать. Точнее, выпускать можно, сейчас на сцене можно увидеть и не такое, но он тут не для того, чтобы пропускать откровенную бездарную халтуру.

Юхнов прекрасно сознавал, что это вызовет конфликт с режиссером и, возможно, не только с ним. Но другого выхода нет, иначе какой смысл в его тут присутствии.

В этой постановке ему не нравилась ничего. Актеры играли так, словно исполняли роли в очередном сериале. К героям Лермонтова они не имели никакого отношения, они словно бы участвовали в соревновании, кто пошлее исполнит свою роль. В этом произведении Юхнов знал почти весь текст, так как читал его столько раз, что не мог даже приблизительно припомнить сколько. Но сейчас знакомые слова звучали так, словно они произносились то ли в подворотне, то ли в какой-то теплой компании современных менеджеров, заглянувших после работы в бар снять напряжение. Самый оптимальный вариант – сменить весь актерский состав. Дело даже не в том, что актеры и актрисы плохие, а в том, что они с ног до головы пропитались тлетворным духом, настоянным на примитивности и пошлости. И выветрить из них его будет крайне сложным делом.

Но Юхнов понимал, что поменять состав у него не получится, ему никто не позволит это сделать. Эта та красная черта, за которую он заходить не может. Придется работать с этими исполнителями. А вот что делать с режиссером? Его уж точно нельзя оставлять в спектакле.