Черти на том берегу

– Или ты…

– Та знаю я, что это такое. Я его собираю каждый раз, когда берусь. Даже алгоритмы меняю. А это – у бабушки в ящике нашёл. Думал, гораздо проще кубика…

– Ну, вроде, как – да!

– Значит что-то здесь… – Мальчишка постучал указательным пальцем по виску. Закрыв коробку, посмотрел на Святика, поморщил нос, сдвинул брови, оглядел воду за бортом…

– Первый раз?

– Что именно?

– Гребёте…

– Не приходилось раньше.

– То-то я и вижу… Ну, нам не долго ещё плыть.

– Ну, то ладно! А зовут хоть тебя как?

– Елисей! – Как бы восклицая, произнёс мальчишка. Его щёки, будто разрумянились на сером воздухе.

– Что за конспирация, Елисей? – Продолжал не сдерживать себя Святик. – Я, правда и сам не знаю, зачем всё это делаю. Если б такое прочитал в книге, то принял бы за явный абсурд… Недолжен человек, в нормальной жизни, ехать «наобум Лазаря».

– Бывает, и небо видишь такое, что на картине выглядело бы выдумкой. – Мальчишка явно не собирался признаваться.

– Ну, так кто там меня ждёт…?

– Велено не рассказывать… – отрезал Елисей. И полез в лежавший на дне лодки рюкзак. Его сложно было рассмотреть (краски дня стали сливаться в один серый сумрак, ни тени, ни света, одни призрачные образы), но Святик понял это потому, что в руках у Елисея оказался телефон – довольно скромный, явно чтоб, лишь совершать звонки. Он быстро набрал номер.

Мгновение, – Святик слышал, как идут гудки.

– Ба…? Мы уже подплываем.

Сотовый вновь был отправлен в рюкзак.

А взгляд Елисея устремился вдаль.

Значит, плывём к бабушке.., это мало о чём говорит, конечно.

В голове Святик стал рисовать портреты, – какой могла быть бабушка Елисея. Взъерошенные волосы мальчишки никак не вписывались в образ, ждавший на каком-то из берегов проплываемой реки. И зачем?

Нос лодки упёрся в берег.

– Всё! Вылезайте… Вёсла в воду не бросайте…

Святик не знал, как поступить – куда деть вёсла, он ума не мог приложить.

– Ох, дайте! – Не выдержал мальчишка. – Это ведь гораздо проще ваших пятнашек. – Елисей налёг на вёсла и, перевернув через борт, уложил в лодку.

Дожидаясь мальчишку, Святик огляделся вокруг – ни души, ни фонаря, лишь сплошные деревья. Он не припоминал, чтоб здесь ему доводилось бывать. Более того, он удивился, что это всё ещё город, предполагая, всё-таки, что в этих местах ещё, и кто-то живёт. Иначе, зачем они сюда плыли?

Елисей деловито подошёл к Святику, в его руке загорелся фонарик, который он направил на тропинку, пролегавшую сквозь высокие заросли.

– Нам сюда… – и будто увидев беспокойство на лице Святика, Елисей тут же подбодрил: – Нам метров пятьдесят пройти осталось.

Так и вышло – метров через двадцать они повернули, и увидели тусклый свет во дворе. Этот свет освещал крышу маленького домика, стараясь пробраться сквозь щели забора и калитки. Совершив ещё тридцать шесть шагов, они оказались возле двора. Елисей первым шмыгнул вовнутрь, оставив всё нараспашку. Когда вошёл Святик, – повисла тишина. По верху пролетал, хлопая крыльями проснувшихся ночных птиц, ветер, и заурчало в животе. То ли – нервы шалят, то ли таки кушать хочется. Кроме, как попить сок, Святик ничего не съел после суточного сна.

Калитка закрылась за спиной, клацнула щеколда. Мальчишка, наворачивая круги по двору где-то что-то закрывая, куда-то что-то убирая, наконец, точно, не обращая внимания на Святика, подбежал к двери дома, скрывшись в нём. А Святику оставалось ждать, когда его пригласят. Он чувствовал себя в дурацком положении, на нём старая поношенная одежда, маленькие, жмущие кеды, находясь «за тридевять земель» от дома в полной темноте, было неизвестно, как возвращаться обратно, документы и ключи оставлены им в машине; он, словно видел сон – не иначе, как продолжая спать после «сумасшедшей компании».

За дверью дом молчал.

На окне стоял ободранный фикус, освещённый тусклым светом оранжевой комнаты, на фоне стареньких, избитых временем занавесок. Больше сказать было нечего, – внешне обычный деревенский домик, пока покрытый вечерним сумраком, тишиной и прохладой.

Над головой шелестела листва, выкрикивали свой клич птицы, нет-нет и хлопнув крыльями.

Рядом что-то подвыв, зарычало, издав звук похожий на чавканье, – так делают собаки. Но Святик отреагировал не сразу, он слил все звуки воедино, не придавая, ни одному особого значения. Когда же дверь распахнулась, и на пороге оказалась перед Святиком знакомая женская шевелюра, которую недавно он видел, но вспомнить сразу не смог, перед ним прошла, покосившись, кавказская овчарка. И тут-то его облило потом, да таким холодным, что он вздрогнул. Продолжая стоять на месте, он ни сразу сообразил, что в дверях его встречает Любовь Герасимовна.

Создавалось впечатление безмолвности в каждом её движении. Все её шаги запечатлевались полом беззвучно. Руки, свесившись вдоль тела, иногда пошевеливали указательным и средним пальцами, точно по какой-то странной привычке, – что-то перебирая. Будучи в кабинете она была одета в чёрное крепдешиновое платье с белым воротничком, теперь на ней был старый халат коричневого цвета, а поверх него повязан белый фартук в красный горох, размером со среднее яблоко. Лицо сейчас выглядело живым, она смотрела с остротой в глазах и слегка улыбалась. Там, в кабинете её вид был странным, словно принуждённым, её, будто всё тяготило, не давая покоя. Святик видел нового человека. Да, и уже не хотелось назвать её Эйнштейном, – не взирая, конечно же, на причёску. Также Святик уловил от неё запах рыбы, – что было, конечно, не очень приятно (рыбу Святик не любил). Что касательно дома – это было весьма скромное убранство, – Святик не ошибся, взирая ранее на окно с ободранным фикусом… Кроме него здесь были ободранные крокусы, драцены, китайская роза, и по всей видимости, над этим постарался серый полосатый кот небывалых размеров, который сидел сейчас на стуле, то в упор смотря на незваного им гостя, то нервно полизывая одну из передних лап, не решаясь преждевременно её опустить. Ещё одно: в доме постоянно кто-то играл на фортепьяно. Мальчишки видно не было – может это – он. Самотканые половики устилали пол; у одной стены стоял «Сталинский диван», рядом с ним возвышался шифоньер, оставшийся с тех же времён. Так встретила Святика первая комната. Вторая – была с телевизором, накрытым скатертью, а сверху стояла ваза. Это сильно удивило Святика – он никогда такого раньше не встречал. Рядом стоял диван (поновее увиденного ранее), но почему-то не напротив телевизора. Полка с книгами, сервант полный хрусталя и керамики, швейная машинка с ножным приводом, два стареньких кресла с погрызенными подлокотниками – видимо следы «пушистого полосатого домоседа».

Тишина.

И… снова звуки фортепьяно.

Третья комната оказалась настолько отличённой от предыдущих, что возникало ощущение другого мира. Словно в трёх временах побывал Святик. В этой комнате всё было новым, ультрасовременным, – пол из ламината, натяжной потолок с точечной подсветкой, минимум мебели (один кожаный диванчик, длинный пенал из стекла с книгами и современными статуэтками, большая плазма, напольная ваза и такие же, как в кабинете Эльдара Романовича часы на полу, на столе ноутбук). И среди всей этой современности, казалось надменно, стоял музицирующий инструмент – самостоятельно.

Появился Елисей.

А Святик, как вкопанный стоял и смотрел на кем-то заколдованное пианино. Елисей видя удивлённое лицо, спешно комментировал:

– Это наша «Фонола Хупфельд»…

И воображению Святика предстал призрак, живущий плечом к плечу под одной крышей с хозяйкой дома (но вопрос: кто из них хозяйка?).

– Это пианола. Её отличие от обычных её родственников в том, что она может играть без музыканта. Её изобрёл Людвиг Хупфельд в 1887 году… – Разрушив сказанным полёт Святиковой фантазии, Елисей разулыбался.

Затянулась пауза. Внук посмотрел на бабушку, она сделала несколько жестов, а он показал ей также что-то в ответ.

– Бабушка хотела бы, чтоб вы присели на диван. У неё есть с вами… к вам… разговор.

В дверях показался кот. Оглядев присутствующих, а затем комнату, он фыркнул, потрусил головой, быстро развернулся, и убежал. Не по духу, стало быть, приходится ему это помещение.

А Елисей продолжал общение с бабушкой. После они присели следом за Святиком.

– Да, кстати, бабушка спрашивает, вы кушать хотите?

Есть, конечно, хотелось, но: во-первых: неудобно. Во-вторых: кухня чужая, а это самое главное, потому что, когда станет плохо (а Святик был в том уверен), то будет не до приличий.

– Не хочу, спасибо!