Черти на том берегу

(Душа нараспашку; Герасим…)

Кот снова появился. Он заглянул в комнату, где порхали руки, сидел задумчивый гость, и изливала свою «душу» в миноре пианола. Кот, явно где-то полазил мордой, – его нос был измазан чем-то белым, и именно там, где не в состоянии достать языком, но всё же, одновременно с тем, как он таращился на Святика, старательно вылизывал длинным языком свои щёки. Он, точно, принюхивался к атмосфере новомодной комнаты, стараясь не пересекать положенной границы – положенной им. Иногда кот быстро смотрел на хозяев, и вновь возвращал пристальный взгляд на Святика. Он это делал так ловко, что можно было не заметить. Тем более отвлекающим предметом работал язык – длинный, но неспособный достать там, где до сих пор были, скорее всего, сливки.

Напольные часы начали отбивать одиннадцать раз, говоря этим, что уже поздний вечер. Святик заволновался, – он упустил ощущение времени, и теперь переживал. Его тревожил неизвестный путь домой.

– Бабушка надеется, что вы переживёте одну ночь без своей постели… – Повернувшись к Святику, Елисей «подбодрил» его таким вот неожиданным поворотом событий.

Смутившись, но понимая, что деваться некуда, а истерики не про него, Святик неоднозначно согласился с выводами незнакомки.

А кот всё сидел в дверях измазанный. Глядя на него, Святик подумал об издательстве отчима. (Он ещё не знал, что произошло с «Носом»). Для него было, как pleasant surprise, изменившееся отношение издательств к нему, но в голову не могло прийти, чтобы могло случиться, ведь не так просто смыть ту грязь, которой обляпал его отчим…

Не обнаружил при себе Святик телефона, а там видимо много пропущенных вызовов. Главное, чтоб не потерялся – если в машине, нестрашно.

В помещении, в котором располагалось издательство «Нос» было перевёрнуто всё вверх дном – раз; сброшено, зачем-то всё в большие коробки и мешки для мусора – два; вывезена вся мебель в неизвестном направлении – три. Исчезла (бесследно) вся бухгалтерия – четыре. А пятым – стало объявление об аренде. И всё произошло без лишнего, за шесть часов и пятнадцать минут. Те пятнадцать минут, что прилепились к шести часам, ушли на прикручивание этого самого объявления.

Довольно яркий персонаж – этот кот, – подумал Святик, когда доедал тарелку, явно угаданного по вкусу, поданного Любовью Герасимовной борща. К нему приложились три куска ржаного хлеба, именно того, что любил Святик. Кто-то весьма хорошо знал его предпочтения, и возможно всю жизнь в целом – хотя это навряд ли, он был уверен, что жизнь его принадлежит только ему. Что интересно: мы все так думаем, а потом выходит, кому-то известно о нас всё. (Опять мысли).

А кот наблюдал за гостем с таким взглядом, точно возмущаясь и слегка негодуя на странную хозяйку – в данном случае странную для самого кота – (мол, что же ты делаешь? – кормишь чужого человека, а как же я…) Но и это снова мысли (не кота).

Вошёл Елисей, и принёс комплект постельного белья. Превратив диван в кровать, потянув за низ, мальчишка ловко застелил простынею, в изголовье бросил подушку и положил в ногах сложенное одеяло.

– Хорошей вам ночи! – Пожелал Елисей, и поспешил удалиться.

– Постой, Елисей..! – Остановил его Святик на выходе из комнаты. Сам приподнялся. Завидев его движение, кот спешно исчез, потрусив распушенным хвостом. – Можно задать тебе вопрос?

В ответ Елисей пожал плечами. Выглядело это, не сказать, что похоже на согласие, но не дожидаясь прямого ответа, Святик продолжил:

– Скажи, ведь твоя бабушка раньше разговаривала?

– Я этого не слышал. – Сразу ответил мальчишка.

– То есть ты хочешь сказать, что было это задолго до твоего рождения?..

– И до рождения моего отца – её сына… наверное…

– Почему так неуверенно? – Спросил Святик.

– Мне особо ничего не рассказывали.

– Значит, что-то произошло?

Взгляд мальчишки был равнодушным. И он вновь пожал плечами, определённо не желая делиться.

– Ешьте. – Всё, что позволил услышать Святику Елисей.

Есть было уже нечего, да и наелся.

Встав из-за стола, Святик пошёл по комнате. Кроме привычной уже двери здесь были два окна с опущенными жалюзи, и ещё одна дверь, закрытая на ключ, – провернув пару раз ручку, он в этом убедился. Настаивать более не стал.

«Фонола-Хупфельд» хранила молчание. Её массивное, деревянное «тело», словно, тяжело дышало от усталости. Святик подошёл к ней поближе. Точь-в-точь обычное пианино, лишь в корпус встроен баран, – зачем? – Святику было непонятно. Святик ничего не понимал в музыке.

Выключать свет не хотелось. Хотелось принять душ. Ложиться не свежим было неприятно. Хотя бы ноги помыть после мучительных кед. Не сказать, что они сильно измучили своим неподходящим размером, но неудобство причиняли. А постель пахла лавандой. Святик постарался закрыть глаза, но видимо, суточная норма сна утолила его организм, и теперь спать не хотелось. Встав снова, размяв ноги, Святик подошёл к пеналу с книгами. На полках не стояло ничего современного. Полные собрания томов Горького, Тургенева и два сборника стихов Тютчева. Святик не стал тревожить их покой, и подошёл к столу. Ноутбук, толстый блокнот, карандаш, ластик, две серебристые ручки, лежали так же, как у него дома. Он сел в кресло. Постучав пальцами по столу, открыл блокнот, в нём чисто, закрыл обратно. В голове роились мысли. Провести ночь в чужом доме – сродни было для Святика проведению ночи в кутузке. Хотя в кутузке не бывал – его представление о ней просто было не весьма приятным.

Постаравшись прислушаться к происходящему в доме, Святик задался вопросом: «Где могли сейчас спать хозяева дома?»

Образовавшаяся тишина показалась подозрительной. У Святика возникло явное ощущение одиночества. Куда могли запропаститься бабушка с внуком, невозможно было приложить ума. Те две комнаты, по мнению Святика, не могли быть пригодными для ночлега.

Этот ум не прикладывался и в попытке рассудить смысл своего пребывания в этом доме.

Медленно потекли минуты, отмеряя часы. Каждая минута была мучительным промежутком, и первый канувший час ознаменовался в разуме Святика, подобно вечности.

Эльдар Романович, совершив пару звонков напоследок дня и убедившись, что дела его идут, не сбиваясь с поставленного плана, застегнул свежевыглаженную пижаму, снял свои огромные очки, положив их на тумбочку, лёг в кровать, как всегда с надеждой, проснуться славным утром в полном здравии. Он с уверенностью намеривался прожить ещё лет двадцать плюс (не в коем случае минус) два года, – того, в общей сложности, дожить до верных ста двадцати лет. Тогда можно спокойно умирать, считал Эльдар Романович, когда дела все сделаны и удовольствие от того получено.

В планах старика было – открыть музей.

Такая мысль зародилась ещё в молодости.

Но ему все говорили, что это невозможно. И потому, как раз тогда – в молодости, Эльдар Романович прекратил общение с людьми на эту тему, а задался обеспечить себя сначала образованием, затем же финансами. При этом совершить это настолько, чтоб сделаться ни кем и ни чем непоколебимым. Только это обещало забрать кучу времени и сил, – но наивный молодой ум, решительно думал взять всё и быстро. А отдав двадцать лет на четыре высших образования, и работе сначала в школе, потом городском совете, стал понимать, что не так-то просто даётся карьера. С трудом добравшись до областного совета, повзрослел, приобрёл опыт, занимал разные высокие посты. Когда Советы развалились, и наступила волна произвола (извините время демократии) – на арену власти вышли разного направления партии, коммунисты стали не те, их власть потерпела крах, Эльдар Романович не стал засиживаться, понапрасну протирать штаны – не по-его. Положив партбилет на стол, он тут же вступил в ряды «новых», и вскоре был избран народом в депутаты. Окружив себя «сильными людьми» и научившись не только ими пользоваться за все эти годы, но и управлять, приобрёл личные «рычаги»…

– Музей?!…

Удивился однажды отец Анны.

– А что ты хочешь в нём представлять?

– Души…

Отец смутился, решив, что парень совсем спятил. Мало того, что пропадал понедельно, ещё начал идеи выкидывать бредовые.

– Какие такие души, Эльдар?…

– Человеческие.

– А как это возможно? Даже допустим, что таковые имеются в людях… Как? – Затем подчеркнул: – Да, и хорошо, что нас никто не слышит…

Эльдар на какое-то время впал в ступор.

В глазах своего приёмного отца он изменился довольно сильно после болезни. Сам же Эльдар знал, что его перемена произошла намного раньше, задолго до того, как случился этот разговор. Но об этом он ничего не сказал.

Для Николая – дочь без вести пропала, – как сообщили в местном военном управлении. А для Эльдара «перезахоронение» Анны стало второй её жизнью. Теперь её душа должна находиться под его присмотром. А «жизнь» – коей «это» здоровый человек не назовёт – дала порождение целям жизни Эльдара. И, несмотря на то, что Эльдар далёк от веры в загробный мир, ничто «нечеловеческое» не чуждо, даже самому закоренелому атеисту, – как думал сам Эльдар…

– Так что за души?.. – Слово «души», Николай произнёс, понизив тон, словно слово было какое-то запрещённое. – Или ты хочешь представить ум, чувства и способности человека? – При этих словах он чуть расправил плечи.

Эльдар не мог ответить на этот вопрос – он и сам-то не знал, и пожалел о том, что сказал отцу Анны. Ведь он подталкивал себя к тому, чтоб сказать о своей «находке», о «причине» своей недавней тяжёлой лихорадке и, понимая не весьма благоприятный исход разговора, выкрутился:

– Возможно, ты и прав, всё это глупость…

Отец Анны стал первым человеком, с которым Эльдар заговорил об этом. А вот первым свидетелем начала его коллекции мог бы стать мальчишка…