Черти на том берегу

– А потом? – Спросил уже Святик.

– А потом было всё нарушено, когда так же, как вы с намерением зашли на парапет, я приставил скальпель к груди. Но вам позвонили, а ко мне постучали в дверь кабинета. На пороге стоял мальчик…

– Ну, ладно… – прервал Рафаэля Эльдар Романович. – Этого наверняка достаточно.

Святик хотел было возразить, но за спиной у него посыпалось стекло – разбился стакан у Всеволода. Художник, оказывается, всё это время проспал. Ему что-то приснилось, он дёрнулся, толкнул столик, стакан упал на пол – и вдребезги. Оставалось наблюдать за суетой. Откуда-то добыли веник с совком, мусорное ведро, и спустя пять минут порядок был наведён.

Но былая атмосфера нарушена. На смену пришёл чай. Открыли дверь, внесли подносы. На них ютились чашки, блюдца, ложки, пряники, печенья разных сортов, шоколадные конфеты, бублики. Отдельно внесли самовар.

Похоже, надолго засели, пронеслась мысль у Святика в голове с идеей прошмыгнуть пока открыт кабинет. Но как только он решился на побег, перед его носом дверь была захлопнута, а он пойман с поличным.

«Этого достаточно…» – Слова, не иначе, как звенели у Святика в голове, в такт отбивавшему, будто отсчитывающему секунды пребывания в этом кабинете, сердцу.

Первый экспонат

(Вода, в которой гибнут)

Молодой Эльдар Романович…

Был не так смел, как того хотел и каким он стал с возрастом. Несмотря на пережитое в своей жизни, он не мог быстро закалиться. И врождённой смелости в нём, естественно, не было тоже. Каждый свой шаг он отмерял согласно меры безопасности принимаемой рассудком. Но, и проявления явной трусости старательно не допускал.

Эльдар не помнил, какие туфли были у Анны, но страшный голос зловеще нашёптывал верность его предположения.

Он стоял у медленно текущей воды (настолько медленно, что это не мешало порасти ей ряской по-над берегами, и редкими кувшинками), прокладывая взглядом путь на тот берег. В двухстах метрах находился мост и – эта переправа не являлась для него приоритетом. Волны страха били ему в грудь, проникая в глубь сердца, питали кровь, разносясь в каждую клетку его организма, обретали форму сознания Эльдара, которое держало в оцепенении все члены. Ступить шаг, было равно признанию смерти сестра. Если она купалась и утонула, то ясно, почему оставила туфли на берегу, а если покончила собой, то чем помешала обувь. А может это некий шифр – разгадкой которого Эльдар уже владеет?

Тело дрожало, как лист на ветру, ноги вцепились в землю, трава, точно, превратилась в шипящих гадов, шёпот которых старательно расщеплял разложенный страхом рассудок. Слова сами заскакивали в его уши, – слова, каждое из которых означало «смерть».

Если Анна так наставляла Эльдара в неправильности самоубийства, зачем же сама совершила такое преступление. Наверно затем, что, когда время умирает в тебе прошлым, и в настоящем не видишь смысла, то будущее становиться невозможным. Вся жизнь Анны (настоящая жизнь) состояла из двух людей и неё. Отец, как без вести пропал, а брат скончался в госпитале. Наверняка отец погиб…, думала Анна. Надежда была на возвращение домой, что она вернётся и увидит отца. Но пустота встретила её и заполнила, а затем съела изнутри без остатка. А может туда, где скрылась от неё безвестная мать, в те места, что говорил отец, когда она была маленькой, «на ту сторону реки» ушёл и он сам, к матери. Быть стало и незачем ждать, но уйти за ними следом, и встретить их.

Но так ли всё будет, об этом Анна не подумала.

Но стоял и рассуждал Эльдар.

Ноги отлипли от земли. Сухой чернозём превратился в вязкую глину, прилипшую к подошвам. А шаги, словно удары кувалды с размаху вбивали траву. И гады запищали от боли, и уже не шептали, как прежде, их словам нашлось место в сознании Эльдара, ведь он всё уже решил, а значит, принял всё за чистую монету.

Первый раз вода его обжигала таящим в себе ужасом и содрогалась, как казалось не от естественного с ней контакта, а от выплёскиваемого страха.

Второй раз был похожим на первый, а третий – позволил нырнуть на самое дно.

Спустя две недели, страха не стало совсем.

Эльдар раз за разом своих ныряний, осматривал окрестности реки. Людно не было. На протяжении двух километров по двум берегам он встретил трёх старых рыбаков, двух женщин, что стирали в речки своё тряпьё и одну собаку, растревоженную нарушенным покоем, отчего пустившуюся в лай. Она боялась, и держалась от незнакомца на расстоянии. Несколько изб ютились по соседству. А отдалённо от реки метрах в ста-полутораста возвышался курган, к нему и устремился Эльдар. Обойдя вокруг, решил выкопать землянку.

Следующую всю неделю он час нырял в реке, затем шёл к кургану, и копал землянку. Нарубил несколько деревьев для укрепления, натаскал камней, чтоб уложить пол, и нечто похожее на кровать.

Минул месяц, поиски не венчались успехом, а землянка была готова.

Он не терял надежды, а продолжал нырять, не боясь запутаться в водорослях, обшаривая дно, как профессиональный ныряльщик за жемчугом. Его дыхание становилось более глубоким, а лёгкие сильнее. Хватаясь за коряги, он с азартом тянул, но, видя не нужность находки, психуя бросал, и отчаянно вновь нырял, чтоб добиться результата вопреки всему приходящему на ум разочарованию.

Но спустя ещё месяц, Эльдар, казалось, как обычно ухватился за корягу. Молниеносно мысль о ненужной находке перестала быть. Страх нахлынул ещё под водой, а лёгкие сжались так, точно превратились в тяжёлый камень, и держали на дне. Когда он понял что это лишь вросшая в ил кость, борясь со страхом, упираясь ногами в дно, наконец, вырвал. Жадно хватая воздух, Эльдар выплыл на берег, и обессиленный упал на спину, провалявшись с полчаса.

В руке была вожделенная добыча. А в груди драгоценное дыхание, которое он не собирался останавливать до тех пор, пока оно не выйдет из него естественно.

Эльдар потратил ещё месяц на то, чтоб найти прочие останки. Было трудно и уже холодно. Одолевала судорога. Все мышцы, которые она сводила, обколоты были булавкой, отчего начались заражения. Последние кости (кое-что из ступней и кистей) так и остались покоиться на дне реки. А два месяца прошли в забытье, куда унесла лихорадка.

Всякий раз, возвращаясь домой, Эльдар уклонялся от вопросов. Отец Анны не настаивал на ответе, а безымянный малец и вовсе приставать не думал, лишь косился на бродягу, коим его считал.

– Догулялся… – ворчал мальчишка, но усердно приносил воду, и старательно помогал писателю выходить больного.

Часто Эльдара трясло от жара, а иногда он лежал затаив дыхание, и можно было подумать – скончался. Отец подходил проверить дыхание и пульс – оба признака были настолько слабы, что приходилось тратить на поиски по полчаса, прогоняя худшее.

Но однажды ночью разнеслось по квартире слабое желание:

– Пить…!

Отец Анны не спал, он дремал, и просьбу услышал, а подойдя к больному, обрадовался, – тот пошёл на поправку.

И с каждым днём становилось всё лучше, и Эльдару не терпелось скорее встать на ноги, чтоб отправиться в землянку.

Захоронения делать он никакого не собирался, но назвал останки сестры «первым экспонатом».

«Красота требует жертв…»

(Отбитое достоинство; убитые погоны)

Озарения коллекционера Эльдар дождался.

Кабинет, точно, приобрёл второе дыхание.

«Почему достаточно?» – Не унимался Святик.

Говорить это было бесполезно, все увлеклись чаепитием. Там налили, там похрустели, кто-то чавкнул, кто-то шмыгнул носом… Все заняты, увлечены.

А Святик без особого азарта наполнил чашку чаем, подвинул к себе, и не притрагиваясь, наблюдал за всеми.

Эльдар Романович сражаясь с запотевающими очками всякий раз, как подносил чашку ко рту, наконец, снял и нервно положил их на стол.

Странный старик, загадочный и в то же время какой-то весь на ладони. Хотя второе и навряд ли. Кто он такой? – Святик задавал вопрос за вопросом. – Что старик хочет от него? Зачем привёз его сюда? Кто эти чудные люди, – словно не от мира сего? Всё это интересовало Святика параллельно с тем чувством, что было ему всё равно. Просто хотелось убраться из этого кабинета, и засесть где-нибудь за очередной страницей, постаравшись хоть что-нибудь написать.

Отчим разослал на него по издательствам кляузы. Притом сказав, что доведёт до судебного разбирательства. Теперь куда бы он не стучал, редакции принимали его имя в штыки. Состряпать новый псевдоним, – но запрос требует паспортной метрики. «Святик Ежов» – не столько псевдоним, сколько союз его имени и фамилии отчима. По родному отцу, Георгию – он Жиров, – его это ни сколько не смущало, но отчим уговорил взять для книг его фамилию, мол, Жиров звучит весьма строго для «литературы в транспорте», и читатель будет заморачиваться, чтоб выговорить, даже в мыслях: «Святослав Жиров». Упростить имя, сократить – это был ход расположиться к читателю, типа, я свой, я – Святик. Теперь вопрос фамилии. Жиров – слишком грузно, – объяснял отчим, – и для российского детектива в самый раз. С тем, что пишет Святик, созвучнее будет более игривый вариант, тем более что «колючек» в его книжках хоть отбавляй. За первые три книги отчим извинился, вручив ему конверт с компенсацией, но, то была уже десятая часть выручки. А когда на последующих тиражах поменялось имя с Савика на Святика, никто особой разницы и не заметил. Даже когда проводились встречи с писателем, чтивая* масса не прониклась заменой.

Но однажды, когда Святик должен был принести в положенный срок рукопись, на стол легла трилогия. Двухлетняя работа. История о двух монахах решивших покончить с жизнью, но вразумляющие проповеди протоиерея, каждый раз их сдерживали от греха. Оба жили своими воспоминаниями, описываемыми на протяжении трёх книг. Не подозревая о тесной связи своих родителей, они встретились ещё ни как брат и сестра…

А на титульном листе рукописи написан был не псевдоним, а его полное родное имя. Роман же был сложно устроен (сплетались судьбы, мысли, времена), слог намного изящней прежнего. Но отчим этого не оценил, сказал, что его ахинея никому не нужна сегодня. А кто такой этот Святослав Жиров – он не знает, а народ и подавно – потому тратить на это деньги и время он не намерен. Требуя вернуться в привычное русло, он дал Святику два месяца (с готовой рукописью, естественно). Он отчиму отказал, обозвав его ненасытным жидом, на словах разорвал договор, услышав в спину угрозы. После потребовал от матери развода с этим человеком, и поругался вдобавок с ней.

– А вы, почему не пьёте Святослав Георгиевич? – Отвлёкся от своей кружки Эльдар Романович, заметив отрешённый вид Святика.

– Я не тороплюсь… – Вынырнул тот из раздумий, чтоб ответить.