бывшие не у дел то ли два века, то ли три…
Даже не думай. Просто сиди, смотри,
как в покинутом царстве займется эквивалент зари,
как затеплится жизнь, как забытый античный полис
из культурного слоя высунется по пояс,
подростковым красочным сном раскинется впереди…
Жди, когда он прикажет тебе: «Иди».
Зимнее для кларнета с мартини
Сизый дым поднимается с черных крыш,
обращаясь в заледеневший воздух…
В нем закат безмятежен и медно-рыж,
и кресты, как матросы в «вороньих гнездах»,
но помпезных, как истинный нувориш.
Видишь дальше бесснежного февраля,
этих мерзлых осин и каштанов голых,
только пленка рвется на (voil?!)
черном титре на белой стене «В ролях»,
и сознание зиждется на глаголах,
у которых общего – в горле ком
да прошедшее время. Звенящий вечер
накрывает улицы колпаком,
и кларнет поскуливает щенком,
и скрывает память следы увечий,
на уста накладывая печать,
превращая воду в martini rosso…
В зимнем небе звезд на десяток гроссов,
и не хочется задавать вопросов,
потому как некому отвечать.
Гросс (нем.) – мера счета, 144 единицы, дюжина дюжин
Это время так хрупко…
Это время так хрупко, что не терять секунд —
непростое, но лучшее из решений.
Больше нет никаких дуэлей, ножей, цикут,
пишут все, даже те, что ни дьявола не секут —
ни одна голова не катится с тонкой шеи.
Если жизнь когда-то текла рекой,
величаво, медленно и лениво,
если где-то, пусть иллюзорный, но был покой,
нынче утро наотмашь лупит снимком или строкой,
зарастают травою сорной поля и нивы,
а в усталой вечор обывательской голове
для последних известий уже не хватает полок,
и приходится класть на одну по две
ежедневных байки… Подобно немой плотве,
раскрываешь рот, мол, надо бы бить на сполох,
но никто не услышит… Да, все это есть в анналах,
и всему в истории есть аналог,
но до книжек ли тем, кто потерял края?…
Сладострастно сопят, во сне этот мир кроя,
Македонские родом из коммуналок.