Безумие
Безумие твое на дне реки,
за городом, недалеко от устья,
там, где не ставят сети рыбаки,
где прогнили мостки на старых брусьях,
где время не проходит, вопреки
обычному укладу, но течет
по кругу, превращается в воронку,
где, если тихо чертыхнуться, черт
откликнется у берега негромко…
Еще бы… У чертей в чести почет.
…Безумие покоится на дне,
как некий клад эпохи позабытой,
сумевший, впрочем, отразиться в дне
сегодняшнем, как срез иного быта,
как блики солнца на сырой стене,
как нежные красавицы Дега,
изъеденные временем на крошки…
Так жизнь была, казалось, дорога,
но вот уже и сад, конец дорожки,
за изгородью белые снега…
…Безумие под толщею воды,
под сброшенными шкурами твоими,
тревожно, как предчувствие беды…
Безумие всегда имеет имя,
но на устах нетающие льды,
и растопить их, унести мостки
потоком слов не смог бы и Везувий…
…Предпочитая крупные мазки
как оберег от будущих безумий,
ты сглатываешь приступы тоски.
Стиви
В Западном Дарэме ночь наступает часам к восьми,
будто безумный маляр кроет улицы черной краской.
Прогрохотав на разбитом пикапе, стекольщик Смит
хрипло зовет жену: «Где ты, Мизери, черт возьми…»,
и тишина становится вовсе глухой и вязкой.
Дом очень стар, ощущается к ночи совсем чужим.
Мать экономит каждый истертый пенни.
Нищий всегда бережливостью одержим,
если не ищет работу, но истово любит джин…
Ночью домом владеют шорохи, скрипы, тени.
Если тебе одиннадцать, ты не ахти спортсмен,
ушлый папаша сбежал с подружкой, по слухам, в Брисбен,
если тебя угораздило вырасти в штате Мэн,
если лучшая новость – отсутствие перемен,
Кеннеди жив, и даже еще не избран,
если по радио только и говорят,
что Эйзенхауэр сможет отделать commies,
если все безнадежно в календарях —