Мысли остались. И сердце осталось в Царском.
Ежели верить газетам, Корнилов скис.
Американцы Парижа в большом восторге.
«Маркс совершил величайшую из конкист.
Солнце коммуны встает на седом Востоке».
Их жизнерадостность может сравниться лишь
с их же наивностью, свойственной идиотам.
Всех, словно мух, летним медом манит Париж.
Здесь безнаказанно можно за табльдотом
пословоблудить о Гегеле и Руссо,
зря проживая тяжелый отцовский доллар…
Мы же, подранки, цедя по утрам рассол,
жалки, как дети, оторванные от подола.
…Гарин приехал с неделю… Пиджак и трость,
взгляд обожженный, как только что из горнила.
«Бунт беспощаден. Какие Советы? Брось.
Это потоп. Катастрофа. Какой Корнилов?»
Гарин не знает, что, сколько ни убегай,
все это бег по кругу, и круг порочен.
И никакие волшебницы с пляс Пигаль
не помогают сделать его короче.
Как ты поклоны ни бей или ни постись,
рай был провален, как в думском театре роли.
Вот Юзефович придет, принесет pastis,
и ухмыльнется: «Parole, мой друг, parole».
Иосиф Б.
Иосиф Б. к пятнадцати годам
решил, что в школе пропадает втуне
его талант… Был город сер и строг,
как, в общем, подобает городам…
Препоручив Эвтерпе и Фортуне
себя, наш отрок перешел порог,
который отделил его от тех,
кто мирно брел накатанной дорогой
тогдашней жизни… Школа, институт,
мехмат, к примеру, или же физтех,
НИИ, жена, пеленки при убогой,
но правильной, как представлялось тут,
действительности… Шел тяжелый снег,
следы, как напечатанные Брайлем,
тянулись к привокзальной… Да, вокзал…
Врата свободы, виденной во сне.
Впоследствии крещенный сын Израйлев
еще ни слова миру не сказал.
Он просто шел, неся слова в груди,
расхристанный и рыжий, низкорослый,
без шапки, планов, бед и очага…
У рыжего все было впереди.
Марина, эмиграция и Осло,
Ахматова, Карл Проффер, Мичиган…