Ошибка императора. Война

Гулко застучало в груди. Корнилов оглядел свои бастионы с малочисленной цепью солдат, прислугу, копошащуюся возле пушек, затем перевёл взгляд на укрепления противника и тяжело вздохнул: «Чего ожидать, кроме позора, с таким малым войском, плохо вооружённым и мало обученным? На полки, что выделил Меншиков, надежды мало. Коль знал бы, что так случится, никогда бы не согласился затопить корабли, а лучше бы вышел в море и дал сражение… Не сегодня-завтра последует штурм, погибнем все, да поможет ли сие?»

Чтобы скрыть волнение, он почти бегом направился на один из брустверов, где шла наиболее интенсивная перестрелка.

И случилась беда: вражеское ядро попало Корнилову в живот выше левой ноги. Брызнула кровь. Корнилов пошатнулся и упал бы, не поддержи его флаг-офицер.

Ни крика, ни стона его никто не услышал. Корнилова перенесли на перевязочный пункт, куда примчался хирург. Вскоре пришёл священник. На какое-то время Владимир Алексеевич пришёл в себя. Он успел исповедоваться священнику и причаститься. Окружившим его офицерам Корнилов прошептал: «Отстаивайте Севастополь», – и вскоре опять потерял сознание.

Рана оказалась смертельной, и вечером того же дня Корнилов скончался. За несколько минут до своей кончины, придя в сознание, Владимир Алексеевич открыл глаза и, разглядев устремлённые на него взгляды офицеров, чётко произнёс: «Спаси, Господи, царя и Россию; сохрани Севастополь и Черноморский флот! Я счастлив, что умираю за Отечество».

Весть о смерти Корнилова довольно быстро разлетелась по всему городу и окрестностям. Многие плакали, и даже недруги, не всегда лестно говорившие о нём, видя в адмирале человека чрезмерно строгого, с признаками, как они думали, карьериста, но признавая его организаторские качества, и они тоже не скрывали своих слёз.

Ночь прошла тревожно и неспокойно. С первыми солнечными лучами опять загремела канонада, с обеих сторон забухали пушки.

Вместо погибшего Корнилова Меншиков назначил на его место старшего по возрасту из вице-адмиралов, командира порта Станюковича.

Приказом по армии, гарнизону и флоту решили похоронить Корнилова в том самом склепе, в котором погребли адмирала Лазарева. Сами похороны были назначены на пять часов пополудни следующего дня.

Для проводов Корнилова адмирал Станюкович назначил батальон моряков и батальон пехоты.

Канонада не умолкла и в шестом часу вечера. Печально и глухо звонили церковные колокола. Особо печальным звон был в церкви Святого Архистратига Михаила (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%90%D1%80%D1%85%D0%B0%D0%BD%D0%B3%D0%B5%D0%BB_%D0%9C%D0%B8%D1%85%D0%B0%D0%B8%D0%BB), где отпевали адмирала.

Речей не было, с телом прощались молча. Все знали Корнилова, и никому не нужны были слова, люди знали, кого потеряли.

Ближе всех к гробу вместе с племянником покойного адмирала, гардемарином Новосильцевым, стоял Нахимов. И Павел Степанович не прятал здесь, в церкви, своего личного горя: он стоял со свечой, и слезы скатывались по щекам, теряясь в его белесых, едва прикрывавших губу усах.

Все корабли приспустили флаги, и погребальная церемония, освещаемая факелами, тронулась по Екатерининской улице, направляясь к месту захоронения, где недавно торжественно был заложен новый Владимирский собор.

Гроб адмирала несли на руках, а за ним на бархатной подушке – его ордена. Пели певчие… В скорбном молчании с головными уборами в руках шли офицеры, матросы и солдаты, жители и прибывшие с грузами купцы. Рядом с траурной процессией шли дети.

Когда гроб с телом Корнилова опускали в склеп, офицеры, глотая слёзы и сжимая в ладонях свои фуражки, клялись:

– Эта грымза, королева английская, и Наполеон покаются ещё в своём безумии… Много положат они здесь костей, прежде чем войдут в Севастополь!

Узнав о героической гибели адмирала Корнилова, император Николай повелел возвести памятник герою на месте его гибели, назвать его именем севастопольский бастион, оказать вдове «исключительные почести», в том числе выплатить большой пенсион.

…А первая жестокая бомбардировка Севастополя продолжалась. И хотя были разрушены многие городские строения и частично укрепления, обстрел не принёс англичанам и французам особого успеха. Однако во время этой бомбардировки и яростных стычек друг с другом обе стороны потеряли убитыми по тысячи, а то и более человек.

Единственный в городе госпиталь был переполнен ранеными. Их было много. Уже со второй половины октября раненых и больных насчитывалось более десяти тысяч. Они лежали на земле, неделями не перевязанные и голодные. Не лучшее положение с госпиталями было и в Симферополе, куда отвозили часть раненых. Около четырёх тысяч их содержалось там далеко не лучшим образом.

В последующие дни обстановка накалилась. Множились угрожающие признаки скорого штурма. В Балаклаву и Камышовую бухту подходил пароход за пароходом. На склады и просто валом на землю они выгружали всё новые и новые грузы. Берега обеих бухт были беспорядочно завалены тюками, ящиками, ядрами и прочим снабжением. Громко ржали голодные лошади, выгружаемые кран-балками с транспортных судов на дебаркадеры и берег, шотландцы дули в свои волынки. А из-за гор, издалека, заглушаемый площадной руганью, шумом и хохотом, доносился звук орудийных залпов. И среди этого бедлама в поисках выписанного снабжения сновали разгневанные английские и турецкие интенданты. Крики… Крики…

А корабли союзников всё прибывали… Беспрерывно шли бои.

Тем временем кольцо блокады вокруг города стало сжиматься. В Лондон и Париж летели сдержанные реляции союзного командования с обещаниями о скором взятии непокорного Севастополя.

Митрополии были недовольны. Рассчитывая на скоротечную победу, английское Адмиралтейство предъявило претензию лично командующему флотом Джеймсу Дондасу за упущенное время.

«С таким количеством кораблей, как у вас, милорд, за вычетом устьев Дуная и Ялты, вами до сих пор ещё не установлена блокада на Чёрном море. Одесса открыта, Керчь открыта, а весь берег от Севастополя до входа в Азовское море остаётся непотревоженным и вне наблюдений вашими кораблями. И потом, сэр, почему до потопления русских кораблей в бухте вы не попытались прорваться на внутренний рейд города?» – гневно писали английские лорды.

Отметивший недавно свои шестьдесят девять лет, адмирал Дондас, тяжело вздыхая и негодуя на незаслуженные, с его точки зрения, замечания, отвечал руководству обеих стран: «Господа! Боевые корабли, которыми вы поручили мне управлять, не стоят без дела – сражаются. Русские нам сопротивляются и, кажется, не собираются капитулировать перед нашими превосходящими сухопутными силами.

Русский флот заперт моей эскадрой на внутреннем рейде, но он стоит под защитой мощных береговых укреплений, и прорваться вглубь бухты не представляется возможным, как вы знаете, по причине затопления русскими своих кораблей на фарватере. Вы спрашиваете меня, господа, почему наши корабли сразу не прорвались в бухту города. Объясняю!..

После доблестной и успешной битвы на реке Альма наше сухопутное командование не решилось занять Северную сторону Севастополя (а надо было бы), а потому решение атаковать город с моря, естественно, мною не было принято. Я считаю, господа, атаковать с моря Севастополь – потерять корабли. Город с моря неприступен.

На сегодняшний день, по сообщению лорда Реглана, командующий русскими войсками князь Меншиков крупными силами своих войск что-то затевает в районе Инкермана и Балаклавской бухты. А потому оставлять наши сухопутные войска без поддержки флота нельзя.

Корабли в настоящий момент производят выгрузку осадных орудий и боеприпасов со своих бортов, а также направляют на берег часть экипажей. Как только выгрузка закончится, мои корабли немедленно будут направлены в упомянутые вами районы Крыма».

Сражения в октябре

Тринадцатого октября в сонном Севастополе около пяти утра, больше нагоняя страх, чем думы о Боге, уныло забил церковный колокол.

«Поди, опять крестным ходом по улицам бродить будут, – сонно произнёс рано проснувшийся командующий союзными войсками лорд Реглан. – Не спится этим русским…»

Но вскоре открылась дверь, и вошедший адъютант испуганно доложил:

– Сэр, русские начали наступление. Они тремя колоннами наступают от селения Чоргунь[94 - Черноречье (совр.).] к Балаклаве.

Реглан поспешно встал.

В предрассветной тишине, стараясь не сильно шуметь, полки генерала Липранди численностью до шестнадцати тысяч штыков направились в долину между Федюхиными высотами, Сапун-горой[95 - Мыльная гора (с турецкого).], рекой Чёрной и невысокой грядой, разделяющей эту долину на северную и южную часть.

Ближе к рассвету первая колонна заняла деревню Камары и, установив артиллерию, начала обстрел передового редута оборонительных укреплений англичан. Солдаты второго отряда под командованием генерала Семякина под прикрытием канонады и огня немногочисленных штуцерных ружей, возглавляемые своим генералом, идущим впереди войск, пошли в штыковую атаку, насмерть перепугав заспанных турок.

Заколов около двух сотен служителей Аллаха, солдаты овладели редутом и захватили батарею из девяти пушек. Три оставшихся редута, расположенные к северу и северо-западу, были панически брошены обезумевшими от страха турками без боя. Взбешенные трусостью своих союзников, пытаясь остановить лавину отступавших, англичане дали залп из ружей по туркам. Не помогло: те продолжали бежать. Редуты остались за русскими войсками.

Раздосадованный захватом укреплений, потерей артиллерии и угрозой прорыва русских в Балаклаву Реглан решил остановить русские войска, вернуть редуты и отбить пушки. Он послал в бой полк шотландский стрелков, тяжёлую кавалерийскую бригаду и в довершение ко всему – бригаду лёгкой кавалерии генерала Кардигана.

В процессе боя и полк стрелков, и лёгкая кавалерия попали под перекрёстный огонь русских орудий, окопавшихся на Федюхинах высотах и в районе Сухой речки. К тому же наши солдаты успели развернуть захваченные орудия в сторону скачущих на них англичан.

Шотландцы начали отступать и делали это, как на параде, не ломая строя. Английские всадники, в основном отпрыски самых знатных аристократических родов Великобритании, тоже повернули обратно. Со стороны картина отступления выглядела полным безумием: не одна сотня раненых и убитых осталась на поле боя. И если бы не подоспевшие вовремя французские войска генерала Пьера Боске, английские войска, и особенно бригада лёгкой кавалерии, погибли бы все.

После сражения генерал Боске с горечью произнёс знаменитую фразу «Это великолепно, но это не война, это безумие».

Находящийся на поле сражения корреспондент газеты «Таймс» Говард Рассел описал один из эпизодов этого крайне кровавого сражения. Бой шотландского полка (а они были в красных мундирах) Рассел обрисовал как «тонкую красную полоску, ощетинившуюся сталью». Со временем это выражение перешло в устойчивый оборот как «тонкая красная линия», означающий оборону из последних сил английских героев.

Великобритания рыдала от жалости по своим погибшим от рук русских «варваров» солдатам. И понять английских граждан было можно: в статье ведь не было указано, что «доблестные английские герои» не оборонялись от «кровожадных» русских, а совсем наоборот, нападали, пытаясь нагло захватить русский город Севастополь.

В ходе этого сражения, названного впоследствии Балаклавским, русским войскам не удалось развить успех и продолжить наступление на позиции союзников. Но этот кратковременный успех поднял моральный дух защитников Севастополя.

Прошло около десяти дней. За это время наши войска по указанию императора пополнились двумя пехотными дивизиями, присланными в Крым командующим Придунайской армией Михаилом Горчаковым. Гарнизон города также пополнялся идущими с материка ополченцами и добровольцами. С приходом свежих сил общее количество русских войск под Севастополем достигло около девяноста тысяч человек, тогда как союзники насчитывали лишь семьдесят.

Настроение в русской армии, да и среди жителей Севастопольского гарнизона, заметно поднялось. Казалось, момент для действий назрел, во всём чувствовалась необходимость большой драки, дабы разрушить кольцо блокады. Однако сверх меры осторожный Меншиков медлил и не решался после Балаклавского боя на повторную атаку. А причины, как доказывал Меншиков, были веские, в том числе – недостаток пороха.

Правда, приходили сведения от перебежчиков, что и союзники морем получают подкрепления из Варны и даже из самой Англии и Франции. По крайней мере, рейды Балаклавы и Камышовой бухты были полны кораблями и транспортниками, и они всё прибывали и прибывали.

И Меншиков решился на очередную атаку позиций неприятеля. К такому решению князя, помимо пополнения, подвигло письмо императора, настаивающего на продолжении наступательных действий.