Мертвые повелевают

Когда заканчивались праздненства и въ Сольер? водворялись обычная тишина и спокойствiе, маленькiй Хаиме проводилъ дни, гуляя среди апельсинныхъ садовъ съ Антонiей, теперь старухой мад? Антонiей, а тогда цв?тущей женщиной, съ б?лыми зубами, выпуклой грудью, твердой поступью. – вдовой посл? н?сколькихъ м?сяцевъ замужества, пресл?дуемой пламенными взорами вс?хъ крестьянъ. Вм?ст? ходили они въ гавань, спокойное, пустынное озеро: входа ея почти не видно изъ-за поворотовъ, которые морской заливъ д?лалъ среди скалъ. Только изр?дка на этомъ замкнутомъ пространств? голубой воды показывались мачты паруснаго судна, плывшаго грузить апельсины для Марселя. Стаи старыхъ чаекъ, величиною съ курицъ, совершая движенiя контраданса, парили надъ гладкой поверхностью. При насупленiи вечера возвращались рыбацкiя лодки, и подъ береговыми нав?сами на крючьяхъ вис?ли огромныя рыбы, распластавъ хвосты по земл?, истекая кровью, какъ быки, скаты и осьминоги, простирая, словно дрожащее стекло, свою б?лую слизь.

Хаиме любилъ эту спокойную, таинственно – пустынную гавань религiозною любовью. Въ ней онъ припоминалъ чудесныя исторiи, какiя по ночамъ, стараясь усыпить, разсказывала ему мать, – о великомъ чуд? одного божьяго раба, посм?явшагося въ этихъ водахъ надъ закамен?лыми гр?шниками. Св. Раймундо изъ Пеньяфорте, доброд?тельный, строгiй монахъ, негодовалъ на короля дона Хаиме Майоркскаго, вступившаго въ позорную связь съ одной дамой, доньей Беренгелой, глухого къ его святымъ сов?тамъ. Братъ хот?лъ б?жать съ пагубнаго острова, а король воспротивился, наложилъ запретъ на вс? лодки и корабли. Тогда святой спустился въ уединенную Сольерскую гавань, разостлалъ свой плащъ на волнахъ, взошелъ на него и поплылъ къ берегамъ Каталонiи. Мад? Антонiя также разсказывала объ этомъ чуд?, но въ майорскихъ стихахъ, въ форм? простого романса, который дышалъ искренней в?рой в?ковъ, поклонявшихся чудесному. Святой, взойдя на плащъ, поставилъ посохъ вм?сто мачты и пов?силъ капюшонъ вм?сто паруса: в?теръ Бога гналъ этотъ удивительный корабль. – Черезъ н?сколько часовъ рабъ Господа приплылъ изъ Майорки въ Барселону. Монтжуйская стража со знаменемъ возв?щала о появленiи чудеснаго судна; звонили колокола Сео и купцы сб?гались на ст?ну встр?чать святого путешественника.

Любопытство маленькаго Фебрера разгоралось при пов?ствованiи объ этихъ чудесахъ: онъ хот?лъ знать больше, и его спутница призывала старыхъ рыбаковъ; они показывали ему скалу, гд? стоялъ святой и молился Богу о помощи передъ отплытiемъ. Одна гора въ глубин? суши, которую видно изъ гавани, им?ла форму монаха въ капюшон?. На берегу, въ неприступномъ м?ст? одна скала – ее вид?ли только рыбаки – походила на кол?нопреклоненнаго, молящагося монаха. Такiя чудеса сотворилъ Господь – утверждали простыя души – дабы ув?ков?чить знаменитое чудо.

Хаиме и теперь вспоминалъ дрожь, охватывавшую его отъ подобныхъ сообщенiй. Ахъ, Сольеръ! Дни святой невинности, когда открылись глаза его на жизнь, среди разсказовъ о чудесахъ и отзвуковъ героической борьбы. Домъ Луны потерянъ имъ навсегда, какъ и в?ра и невинность т?хъ далекихъ – далекихъ дней. Оставались одни воспоминанiя. Больше двадцати л?тъ не возвращался онъ въ забытый Сольеръ, который сейчасъ воскресалъ въ его памяти со вс?ми см?ющимися образами д?тства.

Экипажъ по?халъ до разв?твленiя дороги и повернулъ на Вальдемосу. Вс? воспоминанiя, казались, остались позади, на краю шоссе и, по м?р? удаленiя, испарялись.

Никакихъ воспоминанiй прошлаго дорога въ немъ не пробуждала. Всего два раза, уже взрослымъ, онъ ?здилъ по ней съ прiятелями въ картезанскiя кельи. Помнилъ онъ придорожныя оливковыя деревья, знаменитыя в?ковыя маслины странной, фантастической формы, служившiя моделью для многихъ художниковъ, и высовывалъ голову изъ окошка, чтобъ посмотр?ть на нихъ. Дорога подымалась въ гору; начинались каменистыя, сухiя поля, первые признаки горной м?стности. Путь извивался среди деревьевъ: мимо окна экипажа уже проб?жали первыя маслины.

Фебреръ ихъ зналъ, часто говорилъ о нихъ и, однако, получилъ впечатл?нiе чего-то необычайнаго, какъ будто вид?лъ ихъ впервые. To были черныя деревья, съ громадными, в?твистыми, голыми стволами, казавшiяся шарообразными, при своей толщин? и скудости листвы. Маслины насчитывали ц?лые в?ка своего существованiя, ихъ никогда не обр?зали; старость отнимала сокъ у ихъ в?твей и заставляла стволы медленно, мучительно округляться. Поле им?ло видъ заброшенной скульптурной мастерской: тысячи безформенныхъ этюдовъ, тысячи разбросанныхъ чудовищъ на зеленомъ ковр?, пестр?ющемъ маргаритками и л?сными колокольчиками.

Маслина, похожая на громадную жабу, отвратительную, собирающуюся прыгнуть съ пучкомъ листьевъ во рту; другая – на безобразнаго удава въ кольцахъ, съ оливковымъ хохолкомъ на голов?: видн?лись голые стволы, между ними просв?чивало голубое небо; чудовищныя зм?и, обвившiяся другъ съ другомъ, какъ спирали вьющейся колонны; черные гиганты, съ опущенной головой; руки простерты по земл?, пальцы – корни, ноги – подняты кверху и отъ нихъ идутъ палки съ листьями. Н?которыя маслины, поб?жденныя в?ками, лежали поддерживаемыя подпорками, словно старухи, старающiеся опереться на клюку.

Казалось, надъ полемъ пронеслась буря, все ниспровергла, все вывернула, а зат?мъ окамен?ла, чтобы своею тяжестью давить на разрушенное, чтобы оно не приняло первоначальныхъ формъ. Н?которыя маслины, высокiя, съ бол?е н?жными контурами, какъ бы им?ли женскiя лица и формы. Это были византiйскiя д?вы, съ тiарами легкихъ листьевъ, въ длинныхъ деревянныхъ од?янiяхъ. Другiя представляли изъ себя дикихъ идоловъ, съ выпученными глазами, съ всклокоченными, низко спущенными бородами; фетишей темныхъ, варварскихъ религiй, фетишей, способныхъ задержать первобытныхъ людей въ ихъ странствованiяхъ, заставить упасть на кол?ни въ трепет? передъ встр?ченнымъ божествомъ. Въ тишин? бурнаго, но застывшаго разгрома, въ уединенiи полей, населенныхъ страшными в?чными вид?нiями, п?ли птицы; вплоть до самыхъ стволовъ, источенныхъ червями, совершали свой наб?гъ л?сные цв?ты, и безконечными четками двигались взадъ и впередъ муравьи, подкапывались, какъ неутомимые рудокопы, подъ стол?тнiе корни.

Густавъ Дорэ, говорили, набросалъ среди этой в?ковой рощи свои наибол?е фантастическiя вещи, и воспоминанiе о немъ воскресило въ памяти Хаиме образъ другихъ, бол?е знаменитыхъ художниковъ, также про?зжавшихъ по этой дорог?, жившихъ и страдавшихъ въ Вальдемос?.

Два раза пос?тилъ онъ картезiанскiй монастырь, съ единственной ц?лью взглянуть поближе на м?ста, которыя обезсмертила печальная, больная любовь двухъ прославленныхъ существъ. Д?дъ часто разсказывалъ Хаиме о вальдемосской «француженк?» и ея товарищ? «музыкант?».

Однажды обитатели Майорки и уроженцы полуострова, укрывшiеся на остров? отъ ужасовъ гражданской войны, увид?ли, какъ на берегъ высадилась супружеская чета иностранцевъ, съ мальчикомъ и д?вочкой. Это было въ 1838 г. Когда снесли багажъ на сушу, островитяне восхищались громадной роялью, эрардовой роялью: тогда он? были р?дкостью. Рояль конфисковали въ таможн?, до выполненiя н?которыхъ административныхъ формальностей. Путешественникамъ пришлось пом?ститься въ гостиниц?. Потомъ они сняли им?нiе Сонъ Вентъ, около Пальмы. Мужчина выгляд?лъ больнымъ. Онъ былъ моложе ея, но измученъ страданiями, прозрачно бл?денъ, какъ жертва, обреченная на закланiе; св?тлые глаза гор?ли лихорадочнымъ огнемъ; узкую грудь душилъ жестокiй, непрестанный кашель. Н?жн?йшiе бакенбарды отт?няли щеки; львиные волосы, черные, своевольные, обрамляли лобъ и каскадомъ кудрей падали сзади. Она, мужественная, хлопотала по хозяйству, какъ добрая горожанка, проявiяя больше усердiя, ч?мъ ум?нья. Какъ д?вочка играла со своими д?тьми, и ея доброе, веселое лиiiо омрачалось только при звук? кашля «больного возлюбленнаго». Обстановка экзотизма, неправильнаго образа жизни, протеста противъ законовъ, царящихъ надъ людьми, окружала, видимо, эту скитающуюся семью. Женщина од?валась въ н?сколько фантастическiе костюмы; въ волосахъ ея былъ воткнутъ серебряный кинжалъ, – романтическое украшенiе, скандализировавшее набожныхъ майоркскихъ дамъ. Кром? того она не ?здила къ месс? въ городъ, не д?лала визитовъ; выходила изъ дому только для игръ съ д?тьми или когда выводила подъ руку б?днаго чахоточнаго. Д?ти казались такими же особенными, какъ ихъ мать: д?вочка носила платье мальчика, чтобы удобн?е было б?гать по полямъ.

Скоро любопытство островитянъ сосредоточилось на именахъ вносящихъ смуту чужеземцевъ. Она была француженка, сочинительница книгъ, Аврора Дюзенъ, бывшая баронесса, разведшаяся съ мужемъ, прiобр?тшая всемiрную изв?стность своими романами, которые подписывала мужскимъ именемъ и фамилiей политическаго убiйцы: Жоржъ Сандъ. Онъ былъ польскiй музыкантъ, н?жная натура, которая, казалось, оставляла частицу своего существованiя въ каждомъ изъ своихъ творенiй и чувствовала себя угасавшей въ двадцать девять л?тъ. Его звали Фридрихъ Шопенъ. Д?ти принадлежали романистк?. Ей уже шелъ тридцать шестой годъ.

Майорскское общество, застывшее въ традицiонныхъ предразсудкахть, какъ молюскъ въ своей оболочк?, инстинктивный врагъ нечестивыхъ парижскихъ новшествъ, возмущалось подобнымъ скандаломъ. Вн? брака!.. И она писала романы, смущавшiе своей см?лостью добрыхъ лоiдей!.. Женское любопытство хот?ло съ ними познакомиться, но въ Майорк? получалъ книги одинъ только Орасiо Фебреръ, д?дъ Хаиме, и маленькiе томики Индiаны и Лелiи, его собственность, ходили по рукамъ, непонятныя для читателей. Замужняя женщина писала книги и жила съ челов?комъ, который не былъ ея супругомъ!.. Донья Эльвира, бабушка Хаиме, сеньора изъ Мексики, – на ея портретъ Хаиме такъ часто смотр?лъ и представлялъ ее себ? всегда од?тою въ б?лое, съ поднятыми кверху глазами, съ золотой арфой на кол?няхъ, – пос?тила отшельницу Сонъ Вента. Она могла подавлять своимъ превосходствомъ иностранки сстровитянокъ, не знавшихъ французскаго языка. Она слушала лирическiе гимны писательницы оригинальному африканскому пейзажу, съ его б?лыми домиками, колючими кактусами, стройными пальмами и в?ковыми маслинами, составлявшими р?зкiй контрастъ гармоническому порядку французскихъ равнинъ. Потомъ донья Эльвира на пальмскихъ вечерахъ горячо защищала писательницу, б?дную страждущую женщину: теперешняя жизнь ея сводилась больше къ горестямъ и заботамъ сестры милосердiя, ч?мъ къ радостямъ любви. Д?дъ принужденъ былъ вм?шаться и запретилъ жене д?лать туда визиты, для прекращенiя возникшихъ толковъ.

Вокругъ скандализирующей четы образовалась пустота. Пока д?ти играли съ матерью на пол?, какъ маленькiе дикари, больной кашлялъ, запершись въ спальн?, за окнами, или же высовызался за дверь, отыскивая солнечные лучи. Ночами, въ глухiе часы его пос?щала муза, больная, меланхоличная, и, сидя за роялью, онъ импровизировалъ, среди кашля и стоновъ, свои вещи, полныя горькой страстности.

Влад?лецъ Сона Вентъ, горожанинъ, приказалъ иностранцамъ очистить м?сто, какъ будто они были цыгане. Пiанистъ боленъ чахоткой, и онъ не хочетъ заражать своего им?нiя. Куда отправиться?.. Возвращенiе на родину затруднительно: стояла глубокая зима, и Шопенъ дрожалъ, какъ брошеная птица, при мысли о парижскихъ холодахъ. Негостепрiимный островъ, все же, былъ дорогъ благодаря своему н?жному климату. Вальдемосскiй картезiанскiй монастырь оказался единственнымъ уб?жищемъ, – зданiе безъ архитектурныхъ красотъ, привлекательное только своею среднев?ковою стариной, запертое между горъ, по склонамъ которыхъ сб?гаютъ сосновыя рощи, предохраняющiя, словно зав?сы, отъ солнечнаго зноя плантацiи миндальныхъ деревьевъ и пальмъ; и сквозь в?тви ихъ глазу видны зеленая равнина и далекое море. To былъ почти разрушенный памятникъ прошлаго, мелодраматическiй монастырь, мрачный и таинственный. Въ переходахъ его находили прiютъ бродяги и нищiе. Чтобы войти въ него, нужно было миновать монашеское кладбище; гроба выворочены корнями л?сныхъ растенiй, кости вываливались на землю. Въ лунныя ночи по корридору блуждалъ б?лый призракъ, душа проклятаго монаха: ожидая часа искупленiя, она странствовала по м?стамъ, гд? нагр?шила.

Туда направлялись б?глецы, въ непогодный зимнiй день, застигнутые проливнымъ дождемъ и ураганомъ, по тому самому пути, гд? ?халъ теперь Фебреръ, но по старой дорогъ, отъ которой сохранилось теперь одно имя. Экипажи каравана двигались, какъ разсказывала Жоржъ Сандъ «однимъ колесомъ на гор?, другимъ въ русл? ручья». Закутавшись въ плащъ, музыкантъ дрожалъ и кашлялъ подъ пологомъ коляски, испытывая мучительные толчки. Въ опасныхъ м?стахъ этого странствованiя романистка шла п?шкомъ, ведя д?тей за руки.

Всю зиму прожили въ уединенiи картезiанскаго монастыря. Она, въ бабучахъ (восточныхъ туфляхъ), съ кинжаломъ въ заплетенныхъ на скорую руку волосахъ, усердно занималась стряпней, при сод?йствiи д?вочки – туземки, которая безъ зазр?нiя сов?сти глотала куски, предназначенные для «больного возлюбленнаго». Вальдемосскiе мальчишки бросали камни въ маленькихъ французовъ, считая ихъ за мавровъ, враговъ Бога. Женщины обворовывали мать, продавая ей съ?стные припасы, и, вдобавокъ, прозвали ее «в?дьмой». Вс? открещивались отъ этихъ цыганъ, дерзнувшихъ жить въ монастырской кель?, рядомъ съ мертвецомъ, въ постоякномъ сос?дств? съ призракомъ монаха, блуждавшимъ по корридору.

Днемъ, когда больной отдыхалъ, она готовила мясо въ горшк? и помогала служанк?, своими тонкими, бл?дными руками артистки, чистить овощи; потомь б?жала съ д?тьми на крутой берегъ Мирамаръ покрытый деревьями, гд? Раймундо Лулiо основалъ школу восточныхъ наукъ. Лишь съ наступленiемъ ночи начиналась для нея настоящая жизнь.

Темный, громадный коридоръ наполнялся таинственной музыкой, которая, казалось, доносилась очень издалека, сквозь толстыя ст?ны. Это Шопенъ, склонившись надъ роялью, слагалъ свои Ноктюрны. Романистка, при св?т? св?чи, писала Спиридона, исторiю монаха, кончающаго крушенiемъ всей его в?ры. Часто она прерывала работу, б?жала къ музыканту и приготовляла л?карство, встревоженная его сильнымъ кашлемъ. Въ лунныя ночи ее томила жажда таинственнаго, сладость страха: она выходила въ коридоръ, во мрак? котораго вырисовывались молочныя пятна оконъ. Никого… Потомъ садилась на монашескомъ кладбищ?, тщетно ожидая, не появится ли призракъ, не оживитъ ли ея монотоннаго существованiя ч?мъ-то романтическимъ.

Однажды ночью, въ карнавалъ, картезiанскiй монастырь наводнили мавры. Пальмская молодежь, наб?гавшись по городу въ берберiйскихъ костюмахъ, вспомнила о «француженк?» и, безъ сомн?нiя, устыдилась, что обыватели обрекли ее на затворничество. Они явились въ полночь, своими п?снями и игрой на гитар? нарушили таинственную тишину монастыря, спугнули пернатыхъ, прiютившихся въ развалкнахъ Въ одной кель? танцовали испанскiе танцы; музыкантъ лихорадочными глазами сл?дилъ за ними, a poманистка переходила отъ группы къ групп?, испытывая простую радость горожанки, видящей, что она не забыта.

Это была единственная счастливая ночь въ Майорк?. Потомъ, съ наступленiемъ весны «больной возлюбленный» почувствовалъ себя лучше. Медленно двинулись обратно въ Парижъ. Перелетныя птицы, на зимовк? они не оставляли никакихъ сл?довъ, кром? воспоминанiя. Хаиме не могъ достов?рно узнать, въ какой именно комнат? они пом?щались. Произведенныя въ монастыр? реформы смели всякiе сл?ды. Многiя пальмскiя семейства проводили теперь л?то въ картезiанской обители и превратили кельи въ красивыя комнаты: каждое изъ нихъ желало, чтобы занимаемое имъ пом?щенiе оказалось кельей Жоржъ Сандъ, которую безчестили и презирали н?когда ихъ бабушки. Фебреръ пос?тилъ монастырь съ девятидесятил?тнимъ старикомъ изъ числа т?хъ, кто въ костюм? мавровъ дали серанаду француженк?. Старикъ ничего не помнилъ, не могъ указать комнаты.

Внукъ дона Орасiо чувствовалъ н?которую запоздалую любовь къ необычайной женщин?. Онъ вид?лъ ее на портретахъ ея молодости; невыразительное лицо, глубокiе загадочные глаза, волосы въ безпорядк?; единственное ихъ украшенiе – роза у виска. Б?дная Жоржъ Сандъ! Любовь была для нея древнимъ сфинксомъ: каждый разъ, какъ она вопрошала ее, любовь безжалостно царапала ей сердце. Вс? отреченiя, все упрямство любви изв?дала эта женщина. Капризная женщина венецiанскихъ ночей, нев?рная подруга Мюссе, она сама была больна, приготовляя об?дъ и питье для умиравшаго Шопена въ вальдемосскомъ уединенiи… Еслибъ онъ только узналъ такую женщину, таившую въ себ? тысячи женщинъ, со вс?мъ безконечнымъ разнообразiемъ женской н?жности и жестокости!.. Быть любимымъ высшей женщиной, неотразимо влiять на нее и въ тоже время чувствовать уваженiе къ ея умственному величiю!..

Долго онъ, словно загипнотизированный этимъ желанiемъ, смотр?лъ на пейзажъ и не вид?лъ его. Потомъ улыбнулся, какъ бы изъ состраданiя къ своему ничтожеству. Вспомнилъ о ц?ли своего путешествiя, и ему стало больно. Онъ, мечтавшiй о великой любви, безкорыстной, необычайной, нам?ревался продать себя, предложивъ свою руку и имя женшин?, которую мелькомъ вид?лъ, нам?ревался заключить союзъ, скандализирующiй весь островъ. Достойный конецъ безполезной, легкомысленной жизни.

Пустота его существованiя теперь ясно раскрывалась передъ нимъ, безъ всякихъ прикрасъ, создаваемыхъ самомн?нiемъ, какъ никогда раньше. Близость самопожертвованiя заставила его обратиться къ воспоминанiямъ, – какъ – будто въ нихъ онъ могъ найти олравдывающiе мотивы его поступка. Къ чему его странствованiе въ мiр??

Онъ еще разъ перебралъ образы д?тства, воскрешенные имъ по дорог? къ Сольеру. Вид?лъ себя въ высокомъ дом? Фебреровъ со своими родителями и д?домъ. Онъ былъ единственный сынъ. Мать его, бл?дная сеньора, меланхолически прекрасная, забол?ла посл? родовъ. Донъ Орасiо жилъ во второмъ этаж?, со старымъ слугой, словно гость, заходя къ семь? или уединяясь отъ нея по своему капризу. Среди смутныхъ д?тскихъ воспоминанiй Хаиме рельефно выд?лялась фигура его д?да. Онъ никогда не видалъ улыбки на его лиц?, съ б?лыми бакенбардами, составлявшими контрастъ чернымъ, властнымъ глазамъ. Домашнимъ запрещалось подыматься въ его покоиж Онъ не показывался иначе, какъ въ выходномъ костюм?, изысканно изящномть. Внукъ, которому одному позволялось пос?щать когда угодно его спальню, заставалъ его рано утромъ въ синемъ сюртук?, высокомъ кружевномъ воротник?, черномъ, завязанномъ н?сколькими бантами галстук?, съ громаднымъ жемчугомъ. Даже чувствуя себя нездоровымъ, онъ сохранялъ свой корректный видъ, со старинной элегантностью. Если бол?знь приковывала его къ постели, онъ отдавалъ слуг? приказанiе не принимать никого, включая сына.

Хаиме ц?лыми часами просиживалъ у ногъ д?да, слушая его разсказы, пугаясь массы книгъ, не пом?щавшихся въ шкапахъ и лежащихъ по стульямъ и столамъ. Д?дъ былъ неизм?ненъ въ своемъ сюртук? съ красной шелковой подкладкой, который всегда выгляд?лъ одинаково, но м?нялся черезъ шесть м?сяцевъ. Времена года отражались только т?мъ, что зимнiй бархатный жилетъ уступалъ м?сто вышитому шелковому. Главную его гордость составляли б?лое б?лье и книги. Дюжинами ему привозили изъ-за границы сорочки; часто, необновленныя, забытыя, он? желт?ли въ глубин? шкаповъ. Парижскiе книжные магазины присылали громадные пакеты – только что вышедшiя изданiя и, въ виду его постоянныхъ заказовъ, къ адресу д?лали приписку – приписку эту донъ Орасiй показывалъ съ шутливо – снисходигельнымъ видомъ – «книгопродавцу».

Говорилъ посл?днiй изъ Фебреровъ съ добродушiемъ д?душки, стараясь сд?лать понятными свои разсказы, хотя въ своихъ отношенiяхъ къ семь? онъ былъ скупъ на слова и мало себя сдерживалъ. Онъ разсказывалъ внуку о своихъ по?здкахъ въ Парижъ и Лондонъ, то на парусномъ судн? до Марселя и зат?мъ въ почтовой карет?, то на колесномъ пароход? и по жел?зной дорог?, – великiя изобр?тенiя, им?вшiя м?сто въ дни его д?тства. Говорилъ объ обществ? Луи Филиппа; о великихъ дебютахъ романтизмз, свид?телемъ которыхъ онъ былъ; о баррикадахъ, постройку которыхъ онъ наблюдалъ изъ своей комнаты, умалчивая, что при этомъ обнималъ за талiю смотр?вшую съ нимъ изъ окна гризетку. Внукъ родился въ хорошее время: самое счастливое. Донъ Орасiо вспомнилъ о ссорахъ со своимъ страшнымъ отцомъ, заставившихъ его путешествовать по Европ?, о томъ кабальеро, который встр?чалъ короля Фернандо и требовалъ возстановленiя старыхъ обычаевъ, а д?тей благословлялъ, говоря: «Да сд?лаетъ Господь изъ тебя хорошаго инквизитора!»

Потомъ показывалъ Хаиме большiя гравюры съ изображенiемъ городовъ, гд? жилъ; он? казались мальчику сказочными м?стами. Иногда онъ разглядывалъ портретъ «бабушки съ арфой», своей жены, интересной доньи Эльвиры, то самое полотно, которое находилось теперь въ прiемной зал?, съ остальными сеньорами рода. Казалось, ничуть не волновался: сохранялъ важный видъ, который им?лъ, когда шутилъ – шутить онъ любилъ – или уснащалъ свою р?чь кр?пкими словами. Но говорилъ несколько дрожащимъ голосомъ.

– Твоя бабушка была великой сеньорой, ангельской души, артистка. Рядомъ съ нею я выгляд?лъ варваромъ… Изъ благородной семьи; но прi?хала изъ Мексики обв?нчаться со мной. Отецъ ея былъ морякъ и остался тамъ съ инсургентами. Во всемъ нашемъ роду никто съ этою женщиной не сравнится.

Въ половин? дв?надцатаго утра онъ оставлялъ внука, над?валъ цилиндръ, зимою черный шелковый, л?томъ касторовый, выходилъ гулять по пальмскимъ улицамъ, постоянно въ одномъ и томъ же направленiи, по однимъ и т?мъ же тротуарамъ, и въ дождь и подъ палящими солнечными лучами, нечувствительный ни къ холоду, ни къ жару, всегда въ сюртук?, двигаясь съ правильностью заведеннаго автомата, появляющагося и исчезающаго въ точно опред?ленные часы.

Только одинъ разъ за тридцать л?тъ онъ изм?нилъ свой маршрутъ по пустыннымъ, поб?л?вшимъ отъ солнца улицамъ, гд? раздавались его шаги. Однажды онъ услышалъ женскiй голосъ внутри дома.

– Атлота… дв?надцать часовъ. Ставь рисъ: проходитъ донъ Орасiо.

Онъ повернулся къ двери, съ величiемъ знатнаго сеньора.

– Я не часы для…

И бросилъ кр?пкое словцо, нисколько не т?ряя своего серьезнаго вида, какъ всегда, когда пускалъ въ ходъ энергичныя выраженiя. Съ этого дня сталъ ходить по другому пути, чтобы не попадаться на глаза т?мъ, кто в?рилъ въ точность его движенiй.

Иногда разсказывалъ внуку о быломъ величiи дома. Географическiя открытiя разорили Фебреровъ. Средиземное море перестало служить дорогой на востокъ. Португальцы и испанцы другого моря нашли новые пути, и майорскiе корабли начали гнить на поко?. Прекратились войны съ пиратами: святой мальтiйскiй орденъ сталъ простымъ почетнымъ отличiемъ. Братъ его отца, командоръ Валетты, когда Бонопартъ завоевалъ островъ, явился въ Пальму доживать свои дни на скудную пенсiю. Уже в?ка какъ Фебреры, забывъ море, гд? не велось больше торговли, гд? воевали одни б?дные судовлад?льцы и сыновья рыбаковъ, старались поддерживать свое имя роскошью и блескомъ, медленно разоряя себя. Д?дъ еще вид?лъ времена истиннаго величiя, когда быть butifarra означало, въ глазахъ майоркскихъ обывателей, н?что среднее между Богомъ и кабальеро. Появленiе на св?тъ Фебрера было событiемъ, о которомъ говорилъ весь городъ. Высокая роженица сорокъ дней не выходила изъ дворца, и все это время двери были открыты, подъ?здъ полонъ каретъ, прислуга сгрупирована въ с?няхъ, залы кишали гостями, столы заставлены сладостями, печеньемъ и напитками. Для прiема каждаго класса назначались особые дни въ нед?лю. Одни – исключительно для butifarras, сливокъ аристократiи, привилегированныхъ домовъ, избранныхъ семей, объединенныхъ узами постоянныхъ скрещиванiй; другiе – для кабальеро, стариннаго дворянства, которое жило, не зная, почему подчинялось первымъ; зат?мъ принимали mossons, низшiй классъ, состоявшiй, однако, въ близкихъ отношенiяхъ со знатью, – интеллигентовъ эпохи, медиковъ, адвокатовъ и нотарiусовъ, оказывавшихъ услуги благороднымъ семействамъ.

Донъ Орасiо вспоминалъ о блеск? этихъ прiемовъ. Въ старину ум?ли устраивать въ широкихъ разм?рахъ.

– Когда родился твой отецъ – говорилъ онъ внуку – былъ посл?днiй праздникъ въ нашемъ дом?. Восемьсотъ майоркскихъ фунтовъ я заплатилъ одному кондитеру на Борне за конфекты, печенье и напитки.

Своего отца Хаиме помнилъ меньше, ч?мъ д?да. Въ его памяти отецъ являлся симпатичной, прiятной, но н?сколько туманной фигурой. Думая о немъ, Хаиме вид?лъ только н?жную, св?тловатую, какъ у него самого, бороду, лысую голову, н?жную улыбку и лорнетъ, который блест?лъ, когда отецъ его приславлялъ. Разсказывали, что юношей онъ влюбленъ былъ въ свою двоюродную сестру Хуану, строгую сеньору, прозванную папессой, жившую, какъ монахиня, располагавшую громадными средствами, н?когда щедро жертвовавшую ихъ претенденту дону Карлосу, а теперь духовнымъ лицамъ, окружавшимъ ее.

Разрывъ отца съ нею, безъ сомн?нiя, былъ причиной того, что папесса Хуана держалась въ сторон? отъ этой в?тви рода и относилась къ Хаиме съ враждебной холодностью.

Отецъ, сл?дуя семейной традицiи, служилъ офицеромъ Армады. Участвовалъ въ войн? на Тихомъ Океан?, былъ лейтенантомъ на фрегат? изъ числа бомбардировавшихъ Кальяо и, какъ будто, только ждалъ случая показать свою храбрость – тотчасъ же вышелъ въ отставку. Зат?мъ женился на пальмской сеньорит?, со скуднымъ состоянiемъ, отецъ которой былъ военнымъ губернаторомъ острова Ибисы. Папесса Хуана, разговаривая однажды съ Хаиме, захот?па его уязвить, холоднымъ тономъ, съ высоком?рнымъ выраженiемъ лица заявивъ:

– Мать твоя была благородная, изъ семьи кабальеро… но не butifarra, какъ мы.

Когда Хаиме подросъ и началъ давать себ? огчетъ въ окружающемъ, онъ вид?лъ отца лишь во время краткихъ прi?здовъ посл?дняго на Майорку. Отецъ былъ прогрессистъ, и революцiя сд?лала его депутатомъ. По своемъ провозглашенiи королемъ Амедей Савойскiй, этотъ монархъ – революцiонеръ, проклинаемый и покинутый стариннымъ дворянствомъ, принужденъ былъ для своего двора вербовать новыя историческiя фамилiи. Butifarra, по требованiю партiи, и занялъ м?сто высокаго придворнаго сановника. Его жена, несмотря на настоятельныя просьбы перебраться въ Мадридъ, не пожелала оставить островъ. Отправиться въ столицу? А сынъ?.. Донъ Орасiо съ каждымъ днемъ худ?лъ и слабелъ, но держался прямо въ своемъ в?чно новомъ сюртук?, продолжая совершать ежедневныя прогулки, согласовавъ свою жизнь съ ходомъ думскихъ часовъ. Старый либералъ, великiй поклонникъ Мартинеса де ла Росы, за его стихи и дипломатическое изящество его галстуковъ, морщился, читая газеты и письма сына. Къ чему приведетъ все это?..

Въ короткiй перiодъ республики отецъ вернулся на островъ: его карьера была кончена. Папесса Хуана, несмотря на родство, д?лала видъ, будто не знаетъ его. Въ эту эпоху она была очень занята. ?здила на полуостровъ: выбрасывала, какъ гласила молва, громадныя суммы на сторонниковъ дона Карлоса, поддерживавшихъ военныя операцiи въ Каталонiи и с?верныхъ провинцiяхъ. Пусть ей не говорятъ о бывшемъ моряк?, Хаиме Фебрер?! Она была настоящая butifarra, защитница старины, и приносила жертвы, лишь бы Испанiей управляла кабальеро. Ея двоюродный братъ хуже, ч?мъ Ryem'а: онъ – безъ рубашки».[2 - «Descamisado» – прозвище ярыхъ сторонниковъ демократической партiи въ эпоху 1820–1823 гг. При., пер.] Какъ утверждали, къ ненависти за идеи прим?шивалась горечь разочарованiй прошлаго, котораго она не могла забыть.

По реставрацiи бурбоновъ, прогрессистъ, паладинъ дона Амедея превратился въ республиканца и заговорщика. Совершалъ частыя по?здки; получалъ шифрованныя письма изъ Парижа; отправлялся въ Минорку пос?щать эскадру стоявшую въ Махон?; при помощи старыхъ офицерскихъ связей велъ пропаганду и подготовлялъ возстанiе во флот?. Занялся революцiонными д?лами съ пыломъ древнихъ предпрiимчивыхъ Фебреровъ, со свойственной ему спокойной отвагой; но неожиданно умеръ въ Барселон?, вдали отъ своихъ.

Д?дъ встр?тилъ изв?стiе о его смерти невозмутимо – гордо; но больше не вид?ли его въ полдень на улицахъ Пальмы обывательницы ждавшiя, когда онъ пройдетъ, – чтобы постазить рисъ въ печку. Восемьдесятъ шесть л?тъ: досiаточно нагулялся. На что еще гляд?ть!.. Затворился во второмъ этаж?, куда допускалъ только внука. Когда являлись къ нему родственники, предпочиталъ спускаться въ залу, несмотря на свою старческую немощь, парадно од?тый, въ новомъ сюртук?, съ двумя б?лыми треугольниками надъ складками галстука, всегда только что выбритый, съ гладко причесанными бакенбардами, съ блестяще напомаженнымъ хохолкомъ волосъ впереди, Насталъ день, когда онъ не смогъ встать съ постели, и внукъ увид?лъ его подъ простыней, но сохранивиимъ свой неизм?нный видъ, въ тонкой батистовой сорочк?, въ галстук?, который перем?нялъ ему ежедневно слуга, въ цв?тномъ шелковомъ жилет?. Когда докладывали о приход? нев?стки, донъ Орасiо д?лалъ останавливающiй жестъ.

– Хаимито, сюртукъ… Она – сеньора, и нужно встр?тить ее прилично.

Та же самая операцiя повторялась при визит? доктора или р?дкихъ гостей, которыхъ онъ удостоивалъ прiема. Необходимо было держаться до послвдняго момента «во всеоружiи», какъ вид?ли его всю жизнь.

Однажды вечеромъ слабымъ голосомъ позвалъ внука: тотъ у окна читалъ книгу о путешестiяхъ. Можетъ уйти: тргбовалось остаться одному. Хаиме вышелъ, и д?дъ могъ умереть достойно, въ пустой комнат?, безъ пытки сл?дить за своей вн?шностью, – могъ безъ свид?телей отдаться мукамъ агонiи, отражать на своемъ лиц? эти муки.