Сказка Хрустальных гор. Том I

Разошлись мы уже далеко за полночь, когда все истории были рассказаны, а последний кон в Утюжки – сыгран, и Риорделл получил полноправное первенство вместе со званием короля Утюжника сегодняшнего вечера. От мельницы мы все жили довольно далеко, так что через поле и какое-то время в городе шли вместе, но всё же приличную часть пути каждому из нас предстояло пройти самостоятельно, а мне – едва ли не больше остальных. До покупки собственного дома в Малахите мы несколько лет жили у моих бабушки и деда, так что в школу меня тоже отдали в их части города. Там я и познакомился с Тимом, Ридли и Брандом. Отчасти поэтому после переезда переводиться оттуда я не захотел и до самого выпуска вставал ни свет, ни заря, чтобы успеть добраться к началу занятий. Особенно зимой, помню, заснёшь в трамвае, прислонившись к поручню, и так тяжело выгнать себя на нужной остановке. Даже дорожка до школы казалась нескончаемо длинной, хотя, в сущности, идти там было не более минуты. Мне и сейчас хотелось бы сесть, уткнувшись лбом в оконное стекло, и просто заснуть в тепле под мерное покачивание, да только время было позднее и трамваи ходить уже перестали. Хочешь, не хочешь, а придётся идти пешком. Впрочем, на моё счастье, ночь выдалась тёплой, и прогулка до дома обещала быть приятной – если бы только Тимиан напоследок снова не задел больную струну:

– Обещайте ещё подумать, – он явно тщательно подбирал слова и произносил их вдумчиво, с расстановкой. – Мы полжизни дружим, вместе через какие только сумасбродства ни проходили, но это… слишком. Это не развлекательная поездка, а война, морн подери. Я честно не знаю, как вас отговорить, но очень хочу. Я что угодно готов пообещать: хоть всё лето вас за свой счёт угощать, хоть…

– Подумать только, какой аттракцион невиданной щедрости, – прервал его Бранд и с ухмылкой «выстрелил» в него пальцем. – Я привезу тебе сувенир.

– Не петушись, я серьёзно, – обычно Брандану было довольно легко вывести Тима на обоюдные колкости, но в этот раз Тимиан смотрел на него с холодной уверенностью, не шелохнувшись. – Не стоит этого делать. Силой вас держать, конечно, не стану, но как друг предупредить обязан, что затея ваша насквозь дерьмовая. Соскучились по неблагодарной работе – так лучше гните спины в порту по вечерам или вагоны разгружайте. С этим я вам даже соглашусь подсобить. Но идти на верную смерть…

– Тим. Тим, стой, – Ридли вышел вперёд меня и Бранда. – Мы поняли. Успокойся. И мы обещаем всё обдумать. Не так ли? – сказал он с нажимом, бросив через плечо красноречивые взгляды на меня и Бранда.

– Само собой, – поддержал я его. Брандан недовольно нахмурился, но всё же кивнул, не проронив ни слова.

– Вот, видишь, – Ридли добродушно улыбнулся и похлопал Тимиана по плечу, – Не переживай так. Проспимся, а там видно будет.

Всё это время Тим поочерёдно следил глазами за каждым из нас, и как бы он ни пытался скрыть свою встревоженность, она всё же проскальзывала в каждом его взгляде, в каждом движении, и даже руки, которые он часто прятал в карманах, были напряжённо сжаты. Дураку было ясно, что слова Риорделла его нисколько не успокоили, но он неожиданно отступил.

– Ты прав, меня занесло. Сами разберётесь. Доброй ночи.

Когда каждый из нас свернул на нужную ему улицу, и я остался в одиночестве, мои мысли вскоре действительно вернулись ко всему, что прозвучало сегодняшним вечером. Не столько потому, что я пообещал Тимиану, сколько из-за собственных сомнений по части грядущего призыва. Прокручивая слова Тима и Бранда в своей голове, я снова ощутил себя маленьким мальчиком, который расколол на маленькие черепки новенький расписной глиняный горшок, на который дедушка потратил не один вечер труда за гончарным кругом и столом для росписи. Тяжёлый горшочек небывалой красоты, который я своими маленькими ручками не сумел удержать и обронил на пол, пытаясь рассмотреть поближе.

Спешить было некуда, и я только надеялся, что этим ше?стничным[11 - Ше?стник или ше?стничный день – аналог «субботы», шестой день недели, происходит как от числа «шесть», так и от слова «шествие».] вечером мама оставила мне кусочек сметанного торта. У меня оставался всего один день, чтобы решить, хочу ли я стать добровольцем эвернийской армии. Я бессознательно свернул в Рябиновый переулок и вышел на улицу Флейли, хотя мне это было вовсе не по пути, и остановился у главного здания военного управления, но, разумеется, в окнах было темно, а все двери были давно заперты, потому я просто задумчиво прошёл мимо. Около часа, а может, и дольше, я скитался по тёмным городским улочкам мимо окон, из которых всегда прежде веяло мирными снами. Малахит и вправду был слишком тихим городом – может, я слишком везучий, но ни разу за всё то время, что я жил здесь, я не попал в передрягу, поздно возвращаясь домой. Впрочем, ни разу я не встретил и патрулей, охранявших город как призрачные тени – мы ходили разными тропами. Раньше, заглядывая за угол, я не испытывал страха, наученный всеми стариками тому, как не столкнуться с фейри и прочими духами, потому-то и сны, мне казалось, у тех, кто их видит, должны быть здесь лёгкими и безмятежными, но теперь, когда над городом нависала тень грядущей войны, всюду покой был нарушен тревожной неизвестностью. Место моего сознания же словно занял огромный фантаскоп[12 - Фантаскоп – аппарат для проекции изображений, проектор.], в котором живо сменяли друг друга образы будущих дней, и я с трепетом следил за ними, как за чарующим танцем виллис – они то возносили меня в парящие сады, то низвергали в самые глубины подмира в объятия самой Белоры[13 - Для религии альраунцев и некоторых других народов Альянса характерна двойственность. Сферы влияния поделены между верховной богиней этих народов, Дэйрин, дающей приют достойным душам в аналоге рая – парящих садах, и божеством-антагонистом, Белорой, подвергающей очищению «грязные» души в аналоге ада – по?дмире или подми?рье.]. О войне я разве что читал и слышал много баек и правдивых рассказов от тех, кто пережил столкновение с йонсанцами полвека назад, и все они были многогранными и непохожими. Что из этого могло ждать меня, прими я решение уйти или, напротив, остаться? Как просчитать события наперёд и быть уверенным, что выбор твой будет верным? Можно было предполагать что угодно в пределах своей фантазии, а моя казалась безграничной – она бушевала, как бурное море, и я задыхался в пучине его солёных волн. В этой никому не подвластной стихии на кон ставилась моя жизнь. Я устал гадать. Противоречивые видения опутывали меня тяжёлыми цепями и клонили к холодной земле. Никому не дано знать будущего. Только ковать его самому.

Калитка тихонько скрипнула. Затворив её, я прошёл по извилистой дорожке между высоких зарослей разноцветных дельфиниумов и сел на пороге, прислушиваясь в тишине к лёгкому аромату цветов и ночной прохлады. Нащупав в кармане ключи, я выложил их рядом на ступени и принялся расшнуровывать ботинки, которые кинул затем в корзинку к злополучной бутылке виски. Я вошёл в дом неслышно, чтобы не потревожить покой ни семьи, ни спящих соседей, преодолел ещё одну дверь уже в нашу часть дома и прежде, чем подняться по лесенке в свою комнату, нашёл за занавеской возле окна накрытую блюдечком глубокую миску с остатками сметанного торта. Его оказалось меньше, чем я рассчитывал, но мне всё равно стало тепло на душе – Дельфина, моя младшая сестра, тоже любила этот торт не меньше моего, и я готов был отдать ей хоть весь его без остатка, но всё же для меня всегда оставался кусочек, с красивой малиновой ягодой на верхушке. Меня всегда здесь ждали.

Я вытащил сонный сбор из маминого шкафчика над камином, набрал в кружку воды и поставил её в свой ботинок так, чтобы она не касалась звонких боков миски и бутыли, пока я поднимаюсь по ступеням. Уже в комнате я сел за стол напротив окна, включил лампу, накрыв её сверху платком, чтобы сделать свет мягче, разогрел на горелке воду и оставил настаиваться сбор, накрыв кружку сверху блюдечком. От столешницы всё ещё исходил запах горелого лака, хотя вчерашним вечером я не единожды целиком протёр мыльной водой и стол, и пол, и даже стены. Торт я ел руками прямо из миски и упивался минутами спокойного счастья. Мои сомнения, словно тени, отпрянули в страхе от этого крохотного проблеска света, но он вскоре угас, и тени вновь расползлись, а я вернулся к тому, о чём размышлял уже целый вечер. Отставив миску и облизнув пальцы, я смотрел в тёмный сине-лиловый омут, разверзшийся в кружке, будто в глубину собственного разума. Всё, что я видел там – это сплошной океан хаоса. Я приоткрыл окно в надежде, что прохладный ночной воздух прояснит мои мысли.

С одной стороны, я был бы рад, если бы кто-то из ребят поддержал меня в моём предприятии, но с другой – наличие компаньона прибавляло ответственности за чужую жизнь, нести которую я был не готов. Моя собственная смерть, в сущности – не самая большая потеря для мира, особенно сейчас. С таким же успехом мне на голову мог свалиться горшок с фиалками. Но смерти кого-либо из ребят я бы себе не простил. Да и что мне сказать семье? Вряд ли мне дадут уйти, если узнают, что на это меня подвигла обычная «детская сказка» – вероятнее всего, решат, что я повредился умом от стресса за время учёбы, и упекут, куда следует. И, возможно, будут правы. Может, и Тимиан тоже прав, и мне стоит бросить эту затею, пока не поздно? Но от одной этой мысли внутри всё сжималось и противилось. Мой выбор был уже давно сделан, а я всё боялся взглянуть себе самому в глаза и принять правду. Я должен идти.

С этой мыслью я встал и достал с пыльной верхней полки походный рюкзак, который приобрёл почти за бесценок на ярмарке прошлым летом, по возможности тихо встряхнул его, расправил и заглянул внутрь, прикидывая, какой объём вещей смогут одновременно выдержать и он, и мои плечи, на которых сейчас уже лежал весь груз ответственности, свалившийся на меня с моим решением. Окидывая взглядом комнату, дремавшую в полумраке, я цеплялся за всё, что могло оказаться полезным, и уже составил было в голове целый список, когда понял, что большая часть из того, что могло действительно пригодится, находится за пределами моей комнатки с косым потолком. Да и вряд ли мне разрешат многое забрать с собой – снаряжение и форму я должен был получить на месте. Тогда я подошёл к книжной полке, достал с неё книгу чжулунских мифов и легенд со вложенными атласами, исписанными вдоль и поперёк заметками моим неразборчивым вихляющим почерком, и раскрыл её на том месте, где начиналась Сказка. Я знал это место наизусть – сколько страниц от форзаца нужно взять пальцами, чтобы открыть её точно в том самом месте, где печатный текст сменялся рукописным. Как ручного зверька погладив ладонью рыхлую бумагу, явно вклеенную внутрь после печати, я с уверенностью бросил книгу в рюкзак. Затем подошёл к столу, залпом допил почти остывший настой, вырвал кусочек листа из блокнота и на этом клочке записал: «Сонный сбор.Валериана, пустырник, ш.хмеля, лаванда, клитория тр., мелисса, гибискус», – после чего бросил его в мешочек со сбором и отправил следом за книгой.

Травы действовали быстро. После непродолжительных сборов меня наконец сморило, и, бросив в угол полупустой рюкзак, я кое-как скинул с себя одежду, комом свалив её на стул, погасил лампу и рухнул в постель. За окном на вересковом поле шелестел свежий ветер. Тёплый запах родного дома заботливо окутал меня и беззвучной колыбельной плёл для меня счастливые сны. В голове помутилось, но какое-то время я всё же смотрел за окно на ночное небо, размышляя о том, как буду скучать по таким мирным ночам и какие звёзды будут сиять над моей головой, когда я покину дом и окажусь у подножия Вороных гор.

– III -

Проснувшись после полудня, я ещё долго бесцельно сидел на кровати и подбирал слова, которые мне предстояло произнести, глядя в глаза родителям, но особого успеха в этом не возымел. Настенные часы неумолимо отсчитывали каждую секунду моего промедления. Я проработал, мне кажется, сотню вариантов развития этого разговора, но так и не нашёл тот единственно правильный, идеальный вариант. В конце концов мне надоело оттягивать неизбежное – спустившись в кухню, я поставил вариться кофе, мельком наблюдая, как Дельфина рисует натюрморт из букета собранных утром цветов и нескольких яблок. Лёгкий ветер играл с ажурными занавесками, и колышущаяся тень от них, словно кружевная шаль, укрывала её плечи и широкую золотистую косу.

– Доброе утро! – крикнул я ей.

– Доброе, – коротко кивнула она, не отрываясь от пастельного наброска.

Талант Фины передавать настроение всего лишь парой штрихов поражал меня до глубины души, и я не переставал любоваться тем, как быстро она ухватывала самую суть вещей даже в простых набросках. Закончив штриховку одного из маков, Дельфина добавила:

– Правда, не совсем уже и утро.

– Когда встал – тогда и утро, – заметил я, доставая с верхней полки банку с печеньем, но Фина больше ничего не отвечала, сосредоточившись на прорисовке яблочной кожуры.

Когда кухня наполнилась пряными ароматами гвоздики, аниса и корицы, я снял кофейник с огня. Сидя за столом, я крутил в руках печенье, как будто откусить кусочек – дело, по сложности сравнимое с обезвреживанием мины. В доме было непривычно тихо для светли?чного[14 - Свете?лье или светли?чный день – аналог «воскресенья», выходной день недели, буквально день солнца.] утра, и я, несколько секунд глядя в упор на Дельфину в надежде, что она почувствует это и заговорит сама, всё же спросил:

– А где родители?

– Пошли на рынок, должны скоро вернуться, – небрежно бросила она, одной интонацией отмахнувшись от меня, как от назойливой мошки, но всё же, мимолётом повернув голову, встретилась со мной взглядом. – С тобой всё в порядке? Молчишь всё утро и выглядишь так, будто сел на ежа.

– Так заметно? – смутился я, и мы оба едва слышно усмехнулись. Тишину нарушал только шорох пастели по холсту, которой Дельфина штрих за штрихом создавала свой маленький мир.

– Я хочу уйти, – наконец выдавил я из себя, надломив печенье и положив одну половинку в блюдце. – Позавчера к нам эвернийский офицер приходил, они объявляют призыв. Пока он добровольный, но я уже всё решил – завтра утром моё имя будет внесено в списки, а сегодня останется только вещи собрать, сообщить в пару мест о моём отбытии и поговорить с матерью и отцом, но я не знаю, как сказать им об этом. Кажется, стоит мне заикнуться о войне, и у тебя не будет больше брата.

Шорох прекратился. Дельфина встала из-за этюдника, взяв с табурета свою кружку с потрескавшейся лазурной эмалью, вылила в неё из кофейника остатки кофе и села напротив меня. Она вытерла руки об юбку, но её пальцы всё равно остались разноцветными от мелков – она взяла вторую половинку печенья из блюдца и пристально посмотрела на меня впервые за это утро.

– Ты уходишь на войну? Тео, но это же безумие. За новые земли даже без Йонсана все передерутся, это ясно как день, но ещё есть шанс, что обойдётся, зачем же самому…

– Только ты не начинай, ради всего святого! – взмолился я сокрушённо. – Мне сегодня ещё не единожды предстоит услышать эти слова. Безумие, самоубийство – знаю! И я чувствую себя круглым идиотом, когда пытаюсь объяснить даже себе самому, почему я хочу поступить на службу как можно скорее. Но я уже всё обдумал и решил. Я ухожу.

Глубокое синее море в глазах Дельфины пришло в волнение. Она обмакнула печенье в кофе.

– Папа будет в ужасе.

– Знаю.

– И мама – я даже боюсь представить… Ох, Тео, что же ты делаешь? А ещё старший брат, пример для подражания…!

Её поникший вид и смятение во взгляде были первым, что заставило меня почувствовать вину за своё решение. Если всё так отзывалось на слова сестры, то какие чувства захлестнут меня, когда я буду так же сидеть за этим столом и смотреть на ошеломлённых отца и мать? Я отвёл глаза, крепче сжав кружку в ладонях.

– Я боялась, что ты скажешь это, с того самого дня, как прочла в газете сообщение о Вороных горах, но надеялась, что этот момент никогда не наступит.

Фина была единственной из всей семьи, кто знал о моей увлечённости йонсанцами, Хрустальными горами и всем, что с ними связано. Она много помогала мне в моих поисках и размышлениях и знала практически все мои теории относительно Сказки.

– Ты говоришь, что всё решено, но я прошу – хорошенько подумай ещё раз. Не надо сгоряча принимать такие решения. Лучше останься – там нет ничего, что стоило бы твоей жизни. Мне твоё решение кажется сущей глупостью, даже если я знаю, почему именно ты его принял, но я прошу тебя от него отказаться, и если ты не согласишься на мои уговоры, то я надеюсь, что родители смогут тебя убедить. Мы все будем рады, если ты оставишь эту затею, – она сделала короткий глоток. – А как считают твои шалопаи?

– Рано или поздно меня всё равно призовут, так зачем откладывать? А парни… Большинством голосов за, даже хотят составить мне компанию, – уклончиво пробормотал я.

– То есть кто-то всё-таки против?

«Дельфина, морн тебя раздери. Ты не сестра, а сущее наказание», – подумал я и нехотя выдавил:

– Ну… да, Тим. Он говорит, что мы спятили, и, если нам не хватает проблем на задницу, надо просто пойти поработать в порту, а не страдать ерундой.

– Хоть один здравомыслящий человек в вашей компании, – облегчённо выдохнула она. – Может, стоит прислушаться к его мнению?

Мы ещё долго говорили и горячо спорили о моём решении, и в конце концов Фина сдалась. Когда мы закончили для кого завтрак, для кого полдник, она помогла мне разыскать в доме все вещи, которые я планировал взять в дорогу, несколько раз, правда, обречённо обозвав меня в процессе упёртым бараном. Рюкзак приобрёл более округлую форму и сразу как-то похорошел. Из тайника за потолочными досками над моей кроватью я достал всё, что откладывал за время, пока трудился лаборантом у профессора Генриха Вертера О’Мелли, которого давно привык звать просто Генри. Большую часть своих сбережений я отдал протестующей Дельфине.

– Ты с ума сошёл, я не возьму это!

– Отдашь родителям, если самой не понадобится, – отрезал я и заставил её взять шкатулку с деньгами. – Я оставил себе немного, да и на службе у меня будет небольшое жалование. Вряд ли мне придётся много тратить в пути, а тебе здесь нужно на что-то жить.

– Ты говоришь так, будто уже умирать собрался, – помрачнела она, сжимая в руках шкатулку, но затем добавила: – Ладно. Так и быть. Но учти, я сберегу их до твоего возвращения и буду добавлять по ницилю[15 - Нициль – никелевая монета, равная приблизительно 25 центам.] за каждый день, который ты проведёшь вне дома. Чтобы ты обязательно вернулся. Ясно тебе?

Дельфина, едва ей стукнуло шестнадцать, пошла работать в контору при машиностроительном заводе и уже полтора года трудилась в ней не покладая рук. Хотя по настоянию отца она кое-как прошла годичные курсы медицинской сестры, лишь бы отделаться от давления семьи насчёт врачебного образования, к этому делу у неё душа никогда не лежала – как, впрочем, и у меня. Ей всегда хотелось иллюстрировать книги, но на должность в столичное издательство несовершеннолетнюю девушку без образования не брали, а обучение в Академии искусств стоило немалых денег, и Фина старалась накопить на него самостоятельно, чтобы, как она утверждала, не обременять семью лишними тратами – наши родители были против творческих профессий. С годами, правда, Дельфина и сама всё больше относилась к этой мечте как к несбыточной, утверждая, что уже привыкла к рутинной работе счетовода и не видит смысла сворачивать с выбранного пути. Якобы тот небольшой, но не худший для её возраста заработок лучше сберечь на «что-то более осмысленное», хотя лично я считал иначе и не хотел, чтобы талант Фины пропал даром. Тем не менее, зная это отношение Дельфины и к деньгам, и к разного рода поверьям, я даже не сомневался, что она сдержит обещание – ни криша[16 - Криш – мелкая монетка из стали, как цент или копейка.] не потратит на себя из той суммы, что я ей отдал, и будет суеверно откладывать все средства до моего возвращения, скрупулёзно внося записи в конторскую книгу. Так что мне пришлось настоять.

– Нет, не ясно. Я, скорее всего, не успею вернуться до твоего дня рождения, так что пусть эти деньги будут моим тебе подарком на учёбу. Чтобы, когда я приеду домой, книги с твоими рисунками были уже нарасхват.