Домик на дереве

– Я подумаю. – Она развернулась и пошла домой.

Мы смотрели ей вслед, каждый думая о Грише и о том, что будет, если…

Когда она скрылась в лесных просторах, я спросил у товарищей:

– Думаете, она расскажет?

– Думаю, да, – ответил Степан.

– Я хочу верить, что она промолчит, – сказала Настя.

– Я тоже хочу верить, но хотеть и верить – не одно и тоже.

– Это точно, Саша.

– И что же нам делать?

Этот вопрос повис в воздухе и растворился в нем. Никто не знал, что делать. Никто не ответил.

Глава 4

Понедельник пятнадцатого августа выдался ненастным: северно-западный немилосердный ветер холодил как осенний; в небе ни единого просвета в пучине серой бездны; дождь, зарядивший с самого утра, не думал заканчиваться и уж тем более сбавлять обороты, пропитывая землю влагой и обрамляя дорогу лужами и ручейками.

Ни о какой прогулки не могло быть и речи; правда, Степана такой погодой не напугать, особенно когда он что-то хотел – а хотел он заполучить видеокассету с новым фильмом, в котором снялся его кумир Жан Луи– Гете. Он звал меня, и я отказался, побоявшись промокнуть. Если бы я знал, что прогулка под дождем исключит беседу с отцом, я бы не думая рванул со Степой.

Отец пришел с работы пораньше, в третьем часу; в обычные дни он являлся домой после шести вечера, а то и позднее. Мы с мамой удивились его раннему приходу, даже встревожились.

– Дорогой, ты сегодня рано. Что-то случилось?

– Нет. Пока ничего не случилось. – Он снял начищенные до блеска сапоги и убрал их в шкаф. – Но может случиться. Да, сын?

– Что? – Я притворился, что не понял отцовского намека.

– Не хочешь говорить?

– О чем? – Ох, как колотилось у меня сердце; думал вот-вот и вырвется наружу. – Папа, я…

– После обеда я освежу твою память.

– Что он опять натворил? – спросила мама и строго посмотрела на меня.

– Ничего я не делал.

– Это мы разберемся, что ты сделал, а чего еще не сделал. Не волнуйся.

Во время обеда отец молчал, наслаждался жареной рыбой и рисом, обильно политым сливочным соусом; но не упускал случая так на меня посмотреть, отчего кровь в жилах стыла. Я старался не смотреть в его сторону, в его пытливые и подозревающие глаза, чтобы не дай бог он не увидел больше, чем нужно ему знать; я решил для себя, что буду молчать до последнего, буду врать, если придется, ибо слишком много стояло на кону – человеческая жизнь.

Когда мама убрала грязные тарелки в раковину и вытащила из кухонного гарнитура три чайных кружки, спросила:

– Кому кофе, кому чай?

– Мне чай, – сказал я.

– Мне как обычно, – шепнул отец, подразумевая под этими словами, что он пьет только черный кофе и ничего кроме оного напитка.

Мама разлила по кружкам кипятка и достала из холодильника сметанный торт, приготовленный накануне.

– Дорогой, я правильно поняла, что ты не хочешь обсудить возникшую проблему всем вместе, семьей?

– Ты правильно поняла. И вот почему. Во-первых, проблем пока нет. А, во-вторых, это будет мужской разговор, в котором не место для женщин. Без обид.

– Но точно нет проблем?

– Я же сказал…

– Я просто волнуюсь, – перебила его мама, которая была не согласна с данным раскладом дел, но робко молчала, зная, что будет, если она будет пререкаться с ним – беды не избежать!

– Кстати, ты не ходила к Романовым за деньгами, которые они нам должны?

– Еще нет.

– Плохо. Ты же знаешь, что моему терпению когда-нибудь придет конец – и тогда я… буду разбираться.

– Не стоит, дорогой. Я сама это сделаю, в мирной форме.

– Надеюсь сегодня?

– Сейчас и скажу. Ты ведь хочешь, чтобы я ушла?

– Именно.

Перед тем как уйти, мама шепнула мне, чтобы я не отчаивался и был сильным мальчиком при любых обстоятельствах; я видел в ее глазах сомнение, страх и беспомощность – она боялась оставлять меня одного с отцом, но ничего не могла сделать, чтобы хоть как-то изменить приближающееся будущее, наступающее на пятки настоящего.

***

– Вот мы и остались одни, – сказал отец, дотронулся до моего плеча – холодное прикосновение, от которого бросило в дрожь, – и повелительным тоном добавил. – Пройдем в гостиную. Там больше света. Там и поговорим. И не забудь прихватить с собой пепельницу и мои сигареты. Ты знаешь, где они лежат.

Я тебе не домработник, было желание сказать ему, но чувство самосохранение диктовало другие слова:

– Хорошо, отец.

Я принес ему то, что он просил и сел в мягкое кресло, обитое кожей, напротив него. Мы сели у западного окна, обнажающего пасмурный день.

– Догадался, о чем мы будем говорить?

– Нет.

– Знал, что выберешь такую тактику. Сразу оговорюсь, что такая тактика неправильная.