Дорогами Пинтуриккио

Шляпа на могильной стеле. Необычно и забавно. Снять шляпу перед великим поэтом? Или это он сам снял шляпу перед тем, как прилечь отдохнуть? Несколько букетов цветов на могиле, записная книжка. Можно представить, что по ночам тень Иосифа выходит на воздух, надевает шляпу, берет блокнот и бродит по кладбищу, поглядывая на силуэты венецианских колоколен и куполов. И записывает новые стихи? Поэтому я положил на могилу блокнот и авторучку. Где-то прочитал, что есть такая традиция…

Для меня поэзия Бродского стала во времена перестройки ошеломляющим открытием. Многие его стихи сразу накрепко засели в памяти и не забываются до сих пор, особенно написанные им в молодости и вскоре после отъезда из Советского Союза. Его горькая, мелодичная интонация, многослойность, связь с античностью и отсылки к Державину, Донну, мировая всеохватность производят неизгладимое впечатление. И часто в тех или иных ситуациях мне приходят на ум те или иные строчки Бродского.

Пусть меня отпоет
хор воды и небес, и гранит
пусть обнимет меня,
пусть поглотит,
мой шаг вспоминая,
пусть меня отпоет,
пусть меня, беглеца, осенит
белой ночью твоя
неподвижная слава земная.

***

После Сан-Микеле мы отправились на остров Торчелло. Это самый дальний и самый древний остров Венецианского архипелага. Здесь начиналась Венеция, когда другие острова еще не были заселены – в V – VI веках. Нашествие гуннов заставило обитателей материка искать укрытия на пустынных островах лагуны.

Сейчас Торчелло – вновь, как и до заселения, пустынный и мертвый остров. Заросший травой и кустарником плоский кусок земли, ныне на нем остались только старинный собор Санта-Мария Ассунта, чья история ведет начало с 639 года. Небольшая церковь Санта-Фоска XI века, да пара маленьких ресторанчиков по пути к причалу – для тех редких туристов, что добираются сюда.

Прямо под открытым небом у собора – каменный трон Аттиллы – такой же простой, грубый и неотесанный, каким был, видимо, и вождь гуннов. В середине V века его войско разорило местные поселения. Но Торчелло опустел не из-за Аттиллы, а потому что позже островитяне предпочитали селиться на центральных островах лагуны. Плюс болотная сырость и малярия выкосили местное население.

Но собор с высокой колокольней остался как свидетельство богатого города с дворцами и многотысячным населением. Внутри сияют золотом чудные византийские мозаики XII века – простые, в наивном стиле ранних икон, лики Христа и апостолов, пестрые орнаментальные одеяния на носатых ангелах, строгий лик Богоматери…

***

От Торчелло до Венеции плыть неблизко – около часа. Солнце садилось как раз над силуэтами венецианских храмов и палаццо, вода казалась золотой от закатного света, легкое марево уходящего теплого дня струилось над водой. Армия деревянных свай, напоминающая частокол в подмосковной деревушке, тянулась между нашим катером и блистательной Серениссимой, к которой мы приближались.

Это солнце, золото, купола на горизонте, впечатления длинного дня навевали мысли о бессмертии. Смертны люди, поэты, храмы, города, но остается все то же море, солнце, закаты и восходы… И тут завибрировал мобильный телефон в кармане куртки. На экране проступили буковки смс-сообщения: «Валерий умер вчера, похороны завтра…»

Солнце вскоре зашло, и к набережной Кастелло мы причалили в полутьме. Пока шли к Сан-Марко, совсем стемнело, и редкие фонари едва освещали черную воду каналов. Я вспоминал Валеру, большую часть своей жизни прожившего в Ленинграде-Петербурге, но никогда не бывавшего не только в Венеции, но и вообще за границей.

Набережная Неисцелимых – так можно было бы назвать его Заневскую сторону, на одном из проспектов которой он жил. Ведь из-за болезни последние годы жизни Валера совсем не выходил из дома. Заядлый книгочей, умный и ироничный, блестящий шахматист, он тихо угасал в четырех стенах своей комнаты общежития. Когда я навещал его во время редких приездов в Питер, он говорил: «Жить мне осталось недолго», но я не принимал это всерьез, мне казалось, что от болезни суставов не умирают. Тем более что его супруга, благодаря заботам которой он держался за жизнь, оставалась неизменно оптимистичной и доброжелательной. Ее можно было назвать ангелом-хранителем Валеры. Лариса успевала и трудиться на двух работах в типографии, и вести хозяйство – готовила для мужа и следила за порядком в комнате, где помимо их, обитали еще старший брат Валерия и две кошки.

Когда жена с братом уходили на работу, Валера оставался один. Впрочем, не совсем так. Тот, кто с детства привык бродить по книжным мирам, не бывает одиноким и всегда внутри свободен. А еще у него был молчаливый партнер по шахматам – компьютер, с которым Валера разыгрывал бесконечные комбинации. В шахматах он был дока, в молодости легко обыгрывал и меня, и других ребят из ЛВЦ, участвовал в соревнованиях, получил то ли второй, то ли первый разряд.

Грустный взгляд умных черных глаз – таким Валерка мне помнится. Когда я увидел в мадридском Прадо картину Веласкеса «Шут Себастьян де Морра», то поразился сходству королевского шута с моим другом – та же глубокая затаенная печаль в глазах, та же лепка носа и лица, тот же мудрый взгляд познавшего боль и утраты человека.

Кто знает, кем был Валерий в прошлой жизни, и кем будет в последующей…

***

Венецианские закоулки по вечерам освещаются не слишком ярко, и чем дальше от туристских троп, тем более скудно там со светом. Так что когда мы брели за мостом Риальто по берегам маленького канала Рио делла Фава, вода в нем казалась непроглядной черной дырой, и только одинокий тусклый фонарь качался на ветру у поворота, рассыпая блики по летейским водам.

Свернув на Калле деи Парадизо, мы спугнули крысу, которая темным силуэтом проскользнула прочь, в зловещую черноту венецианских теней, царящих в этом потустороннем городе на воде, словно на берегах Стикса. И сами собой всплыли в памяти строчки Бродского из стихотворения «На смерть друга»:

…Может, лучшей и нету на свете калитки в ничто.
Человек мостовой, ты сказал бы, что лучшей не надо,
Вниз по темной реке уплывая в бесцветном пальто,
Чьи застежки одни и спасали тебя от распада.
Тщетно драхму во рту твоем ищет угрюмый Харон,
тщетно некто трубит наверху в свою дудку                                                                                           протяжно.
Посылаю тебе безымянный прощальный поклон
с берегов неизвестно каких. Да тебе и неважно.

ВСТРЕЧИ С ФРА АНДЖЕЛИКО

Есть в Риме необычный храм, куда я захожу почти каждый раз, когда бываю в Вечном городе. Санта-Мария-сопра-Минерва. Он рядом с Пантеоном, у обелиска со слоном, созданным Бернини.

В этой церкви похоронен живописец Фра Анджелико. На каменной плите с профилем мастера выбита эпитафия: «Здесь покоится достопочтенный художник Фра Джованни из Ордена проповедников. Пусть хвалою мне будет не то, что казался я вторым Апеллесом, но что все, чем владею, отдал Тебе, о Христос. Иные творения живы на земле, другие на небе. Город Флоренция, Этрурии цвет, дал мне, Джованни, рожденье».

Он действительно отдал жизнь и талант служению Христу – Фра Анджелико был одним из тех редких художников, которые совместили искусство и служение Господу. У меня с его именем связано несколько незабываемых впечатлений в итальянских путешествиях.

***

Вспоминаю монастырь Сан-Марко во Флоренции. Я ходил по кельям этой монашеской обители, в каждой из которых на стене осталась фреска, написанная Фра Беато Анджелико или его учениками. Более сорока келий и фресок. И от них зрителю передается ангельское просветление и искренняя вера, с которой их писал художник. Каждая картина – словно приглашение к частной, уединенной молитве, одинокому созерцанию, разговору с Богом.

Самая совершенная и трогательная – «Благовещение». И самая известная из работ Анджелико. Входишь на второй этаж, где размещаются кельи монастыря – и сразу с лестницы она встречает вас – прямо на стене напротив входа. Архангел с радужными крыльями, прилетевший с благою вестью, и Мария, испуганно-смиренно встречающая посланца. Еще одна версия «Благовещения» – внутри одной из келий дальше по коридору. Там более сдержанный колорит, и действие происходит в замкнутом пространстве сводчатой комнаты, похожей на монастырскую. Кроме Марии и архангела, присутствует еще одно лицо – доминиканский монах. Не себя ли изобразил художник?

На первом этаже – небольшая картинная галерея, где еще несколько работ Фра Анджелико (не фрески, а алтарные образы и иконы). Благоговение вызывает Табернакль Линайоли, где Мадонна с младенцем сияют неземной прелестью на золотом фоне. Знаменитый полиптих «Снятие с креста», где на дальнем плане прорисованы нежные тосканские холмы, а с левой стороны – городские здания, напоминающие Флоренцию. Именно здесь художник единственный раз изобразил себя – в образе грустного бородатого монаха, помогающего снимать тело Христа. Но это только предположение искусствоведов, хотя оно и не лишено оснований…

В одном из залов – огромная многофигурная фреска «Распятие», которую можно разглядывать очень долго – так сосредоточены и погружены в свои думы святые и апостолы вокруг распятия.

Трудно забыть этот монастырь, эти простые, немного наивные, но исполненные с глубокой внутренней силой, фрески и картины. Это памятник на все времена, который создал один художник. И создал не для своей славы, а во имя Господа. Как писал Николай Гумилев в стихотворении, посвященном Фра Анджелико:

Есть Бог, есть мир, они живут вовек,
А жизнь людей мгновенна и убога,
Но все в себе вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога.

***

Ангельский брат. Так переводится церковное прозвище Фра Анджелико, с добавкой Беато (Блаженный). Его настоящее имя – Гвидо ди Пьетро, он родился в Муджелло, недалеко от Флоренции, около 1400 года. В 18 лет стал монахом в монастыре во Фьезоле и получил монашеское имя Джованни да Фьезоле. Юноша выполнял иллюстрации для церковных книг, и ему разрешали брать заказы для алтарей. Одним из первых стал алтарь для церкви Сан-Доменико во Фьезоле (1428), где он и начал свое послушание. Интересно, что потом, на склоне лет, он вновь вернулся в родной монастырь во Фьезоле – уже в качестве настоятеля…

Один из важнейших заказов у брата Джованни был связан с городом Кортона, где он жил и работал несколько лет в молодые годы.

***

Хотя мне довелось бывать в Кортоне незадолго до знакомства с фресками в Сан-Марко, но местная картина Фра Анджелико хорошо запомнилась. Это вновь «Благовещение» – одна из нескольких вариаций, вероятно, самая первая у этого художника, потому что датирована 1430 годом. Она находится в городском художественном музее.

Кортона – небольшой город на вершине крутого холма рядом с Ареццо. Высота около 500 метров над уровнем моря, но фишка в том, что и Ареццо, и окружающая местность находятся на равнине, потому так эффектно и царственно расположение Кортоны. Железнодорожная станция – внизу, и от нее до центра городка несколько километров ехать на автобусе.

Маленький город, но собственная гордость есть – не только художественный музей, но и музей Академии этрусков. Плюс несколько монастырей и крепость Медичи на самом верху, откуда открываются захватывающие дух панорамы. Здесь родились известные живописцы Возрождения Лука Синьорелли и Пьетро ди Кортона. Естественно, их картины тоже имеются в местном музее.

***

В Кортоне «Благовещение» Фра Анджелико похоже по композиции на флорентийский вариант, однако более интересно по цветовой палитре и по выразительности. Здесь мы видим, что архангел, обращающийся к Марии, изображен в позе более требовательной и решительной. Его указательный палец левой руки находится у губ, призывая к тишине и тайне, а другой рукой он указывает на Марию. Роскошные, переливающиеся красками крылья не умещаются в аркадах, где сидит удивленная Мария. Над ними – сияющий золотой голубь – символ Святого Духа. В углу картины, в глубине сада – маленькая сцена, где Адам и Ева изгоняются из Рая. Интересно, что в других вариантах у Фра Анджелико Адам с Евой отсутствуют, и похоже, к лучшему – не отвлекают внимание от главного на картине.

Оказалось, в церкви Джезу в той же Кортоне есть еще один вариант Благовещения – более аскетичный по цвету и композиции, похожий на ту сцену, что в монастыре Сан-Марко, где добавлен монах-доминиканец. Здесь ангел уже ничего не требует от Марии, а смиренно ждет ее решения, да и сама она олицетворяет раздумье и сосредоточенность, словно уже предвидит внутренним взором, все, что случится на ее веку – и рождение Иисуса, и его крестные муки, и воскрешение…