Нулевые. Затишье перед катастрофой

– Сейчас я воспроизведу тебе жизненный цикл правильного постсоветского существования. Он не сложный и заключается в том, чтобы до какого-то времени мучится от участи проживания в России, усиленно зарабатывая при этом бабло на иммиграцию. После чего счастливо жить в одной из стран загнивающего Запада. Там на Западе, конечно, всё загнивает, но как пахнет. Изменить стране проще, чем изменить страну. Все нормальные люди так и живут. В том числе и я.

– Вот из-за таких мерзких и циничных приспособленцев мы никогда не можем наладить жизнь своей страны.

– Да? – Власов рассмеялся. – А по-моему во всех наших бедах виноваты сопливые идеалисты. Если бы не вы, то все наши российские воздушные замки в лице самодержавия, коммунизма и суверенного поднятия с колен сразу же сгнивали, а не функционировали до момента открытого конфликта с реальность. Тогда наш народец бы, наконец, осознал себя в раздолбанной избе у разбитого корыта с гулаговскими костями, завернутыми в рваную телогрейку. И начал бы что-то делать с этим. Ели бы конечно не спился бы с горя от осознания ущербности исторического выбора.

– Ты просто невыносимый мудак.

– Что? – Михаил почувствовал приступ страха. – Извини меня, если я тебя обидел. Можешь смеяться, но я как раз один из тех, кто занимается европеизацией нашей политики.

– Ты же сам говорил, что таким не был. Я помню как в конце девяностых, – недоговорила Анастасия.

– В девяностых мы все во что-то верили и надеялись, – перебил Власов. – Теперь это уже не важно. Нулевые показали несостоятельность всех наших надежд.

Всё что мы знаем о реальном наследии славянской ведической культуры.

Однажды Власов стал участником типичного для конца нулевых годов события. К нему в офис зашел Макаров. Он был дорого одет и уже не выглядел таким тощим и безжизненным. В руках у него была папка с документами. Они поздоровались, Макаров положил папку на стол.

– Могу тебя поздравить, Миша.

– С чем это? – поинтересовался Власов.

– Ты сейчас станешь генеральным директором завода по производству снайперских винтовок. Только нужно вот подписать документы.

– И что это ты удумал на старости лет?

– Эволюционируем. Захват предприятия есть важная стадия в жизнедеятельности правильного ЧОПа. Это закон жизни. Пищевая цепочка. Биология. Три лимона получаешь сразу же налом. Потом бабки будут на офшор идти.

Власов оцепенел.

– Это в рублях?

– В каких, нахер, рублях? В долларах.

Как Власов не старался унять совесть, она всё равно взяла верх.

– Так это получается, вы отобрали у собственника завод?

– Что? – Макаров рассмеялся. – Да, я понимаю. Мне Лёня рассказывал, что вас отымели в начале десятилетия. Отобрали это не правильная формулировка. Мы скорее перезахватили предприятие, отобрав его у одного полковника ФСБ, который в свою очередь отобрал его у непонятного колхозного капитана милиции.

– Ужас, – Михаилу полегчало, – У полковника отобрали. Как это не патриотично.

– Госкапитализм. Что тут взять? – Макаров улыбнулся. – Всегда пёрся от твоего юмора.

– Где там надо подписать?

Институту Современного Европейского Развития нужно было с кем-то конфликтовать, чтобы модернизация не выглядела слишком уж искусственной и навязанной сверху. Так что на двух этажах ниже института СЕР был размещён институт Консервативного Славяно-Ведического Развития. Несмотря на название, набирали туда людей, которые по своим взглядам мало чем отличались от контингента института СЕР. Власов воспринял создания подобной конторы с глубочайшей иронией и цинизмом. Князев же воспринял подобный шаг серьёзно и с опасением за не только своё будущее, но и за будущее всей модернизации и европейского выбора России.

– И что ты так паришься по поводу всего этого? – спросил Власов, находясь в кабинете Князева.

– Мне всё больше начинает казаться, что ты был прав в нашем давнишнем споре.

– Нет. Пока модернизацию не свернут. У этого института совсем другие задачи.

– И какие же?

– Какие были у многих подобных организаций в прошлом и будут в будущем. Берут так называемых “патриотов” под строгий контроль. А то что-то они после манежек этих и русских маршей слезли с чекистского крюка. Будут разлагать их движение путём всевозможных интриг между их лидерами и подсовыванием им ложного дискурса. Я чем-то подобным занимался, когда только на власть работать начинал. Но мы работали с охватом на всю страну. А тут идёт точечное воздействие.

– Если они против националистов, зачем тогда они вступают в полемику с нами? – поинтересовался Князев.

– Чтобы создать хоть какую-то видимость политической дискуссии в области этой модернизации. Вообще чем дольше я нахожусь в вертикали, тем всё чаще думаю, что абсолютно все наши изменения во внутренней политике, начиная с распада СССР, были инициированы самой властью. А не каким-то там абстрактным “народом”.

– Всё равно народ нельзя списывать со счетов.

– Можно. Особенно наш народ.

– Я понял, что мы будем с этим делать, – Князев сменил тему. – Когда они там определяться со структурой я приглашу к нам эмиссара от них. Посмотрим, что он нам скажет.

Когда Михаил вернулся в квартиру, он ненароком заглянул к Насте. В её комнате царил полный бардак. Повсюду были разбросаны книги, тетрадки и листы бумаги. Анастасия лежала на кровати и что-то читала. К этому времени Власов окончательно убедил её отказаться от инфернального образа. Теперь Настя стала тем, что было принято называть “хипстер”. Она перекрасила волосы в светлый каштан. Смена имиджа затронула и её комнату, которая стала выглядеть как обычная девчачья комната в богатой квартире.

– Знаешь, брюнеткой ты мне больше нравилась.

– Да? Я высветляюсь.

– Сбрасываешь кожу? И чем это ты занимаешься?

– Очень смешно. Я готовлюсь к ЕГЭ. Хочу в институт поступить, – она бросила на него холодный взгляд.

Её глаза тоже высветлились и стали какими-то серыми.

– У тебя опять проблемы с твоим парнем?

Настя подняла глаза на Михаила. Вид у неё был довольно грустным.

– Я благодарна тебе за твою помощь в устройстве моей личной жизни. Правда, я не уверенна, нравиться ему быть именно со мной, а не с той девушкой, чью роль я играю. Это несправедливо.

– Дай мне хоть посмотреть на него.

– Вот, – Настя встала с постели, нашла айфон. – Сейчас я найду фото.

Анастасия передала телефон Михаилу. На фотографии был тощий белобрысый парень в синей рубашке поло, черных джинсах и кроссовках. В правой руке он держал брендовую кожаную сумку. Парень фотографировался в манере хипстерского “лука” на фоне парадной сталинского дома. Михаилу казалось, что он изо всех сил старался показать себя интеллектуалом, но смазливая внешность его выдавала.

– Что за опсос? – думал Власов.

– Ты главное не умничай и всё будет нормально.

За всё время жизнедеятельности Анастасии в квартире Михаила она прошла через три периода формирования стиля своего облика: инфернально-готичный период, готичный период и период хипстерский. Инфернально-готический период характеризовался тем, что Настя тусовалась на выставках. Она хотела найти себе умственно одаренного парня, но, к сожалению, большинство эстетов оказались престарелыми педиками. Во время готичного периода Настя решила, что она поэтесса. Она написала поэму в стихах “Дочь Грозного” и с ней втёрлась в поэтические круги. Там она познакомилась с одним начинающим поэтом похожим на эмо-Блока, который на деле опять же оказался педиком. После этого Анастасия впала в уныние, именно тогда Власов посоветовал ей стать обычной “дорогой девочкой”. Настя не считала гламурный период частью становления своего стиля, потому что он закончился довольно быстро. Ровно тогда когда она перестала вести себя, как говорил Власов и начала умничать, после чего была быстро поднята на смех своими новыми друзьями. И в конечном итоге она стала хипстером. Эта среда была как раз в духе её взглядов на жизнь.

Когда Власов как-то после работы шел на парковку к своей машине, с ним произошло ещё одно странное событие. Сначала его внимание привлек вызывающий красный Порш, потом он заметил у своего дорогого белого тонированного Мерседеса женский силуэт. На ней были меховые сапожки, черные лосины, какая-то кофточка и короткая белая шубка. Михаил подумал, что это была Анастасия.