Тишина

– А славная была баталия в той деревеньке, и с неприятелем нечасто так красиво сразишься! – добродушно рассмеялся атаман, – Зажали вы нас – едва мы с товарищами ноги унесли, и то обманом, а многие там и остались, в земельке болотной. Правду говорят: крепки новые московские полки, тогда я и сам, грешный, в этом убедился. Жаль только, что между братьями такое приключилось… Ну да здесь всегда такая неразбериха, в этой Литве! Это уж ты мне, гомельскому шляхтичу, поверь. Что же, капитан, забудем старое?

– Что ты, атаман, я и не вспоминал. Чего только на войне не случится!

Чорный лучезарно улыбнулся, подъехал к Артемонову и по-дружески хлопнул его по плечу.

– Рад я, рад этому, капитан! Жаль: стоим неподалеку, а ваших милостей у нас в гостях до сих пор не видели! Заезжайте в любое время: горилки и саламаты для гостей всегда найдем, ну а песен веселых – тем более.

– Заедем, отчего же не заехать! Милости просим и к нам: живем скромно, но гостям всегда рады.

– Спасибо, капитан! Смотри-ка, а мы, получается, твоим приглашением уже воспользовались – к вам приехали.

Чорный рассмеялся, но тут же посерьезнел.

– Знаю, знаю – служба. Не могу государевых людей от дела отвлекать. Рад встрече, пан Артемонов, и всегда рад твоей милости услужить. Скажи, не могу ли чем помочь, мосцепане?

Артемонов, воспринявший этот вопрос как проявление вежливости, душевно поблагодарил атамана и сказал, что вроде, с Божьей помощью, справляется. В глубине душе Матвею было неприятно, что ему, царскому слуге, так покровительственно предлагает свою помощь казак, по большому счету – разбойник без роду и племени, человек, скорее всего, родившийся в холопском звании. Еще обиднее была мысль о том, что этот казак, похоже, и правда обладал такими возможностями, что мог бы запросто помочь во многих делах Матвею, а при желании – и сильно навредить. Но вообще Артемонов был рад такому разрешению старой ссоры, и с самой искренней доброжелательностью улыбался Чорному, который, вместе со своей свитой, собирался уже ехать восвояси.

В это время, однако, к ним подбежал запыхавшийся Митрофан Наумов и, с подобострастием глядя на Чорного, заговорил:

– Твоя атаманская милость! Помоги, никто, кроме тебя, не справится.

Артемонов с раздражением взглянул на прапорщика, пытаясь дать тому понять, что поведение его неуместно, но Митрофан с таким завороженным восхищением смотрел на атамана, что никакие взгляды не могли остановить его.

– Атаман! Есть у нас в драгунской шквадроне казачья рота, из городовых казаков. Ну, никакого с ними, чертями, сладу нет! Прости, атаман…

Чорный милостиво кивнул, показывая, что не обижается, и прапорщик может продолжать.

– Ты бы, твоя атаманская милость, поговорил с ними, может, тебя послушают!

– Довольно, прапорщик! С завтрашнего дня не будет у вас более образцовой роты, чем городовые эти… казаки. Мое слово.

Атаман церемонно поклонился сперва Наумову, затем всем остальным, и, неторопливо развернувшись, поехал прочь. Артемонов и Иноземцев с одинаково раздраженным выражением смотрели на прапорщика, а тот только пожимал плечами, почесывал бороду и добродушно улыбался:

– Матвей Сергеевич, а чего уж там? Вдруг, оно и поможет…

Артемонов, покачав головой, пришпорил лошадь.

Глава 6

Прошло несколько дней с тех пор, как Артемонов решил хитрым способом испытать дьяка Алмаза Ивановича, однако с обваливавшимися шанцами у западной угловой башни решительно ничего плохого не происходило, кроме того, что на следующий же день после разговора с Илларионовым к ним прибыл капитан Кларк с парой капральств своей роты, которые с большим усердием провозились там несколько часов. Работали подчиненные немца шумно, неоднократно вызывая на себя огонь со стен крепости, и так завалили большими кучами дерна и глины все вокруг, что подойти к шанцам теперь было одинаково трудно и московитам, и неприятелю. Сами же шанцы лучше от этого не стали, но и к худшему сильно не изменились. Получалось, что хитрый дьяк не имел отношения к порче окопов, или, чего также нельзя было исключать, учуял матвеевы подозрения и решил затаиться. Артемонов выслал нехитрое угощение в благодарность Кларку, и стал думать дальше.

Куда больший успех имела просьба прапорщика Наумова к атаману Чорному: капитан Бунаков на следующий день просто узнать не мог выпивших ему всю кровь городовых казаков, ставших вдруг образцовыми служаками. Кто-то намекнул ему, что эти удивительные изменения – дело рук Митрофана Наумова, и Демид Карпович решил сам заехать поблагодарить прапорщика.

– Ну и как же тебе, Митрофан Наумович, эдакое чудо удалось сотворить?

– Да разве мне! Это надо благодарить его вельможное добродие, атамана Ивана Дмитриевича Чорного. Вот бы наши начальные люди так порядок наводить умели!

Услышав этот панегирик атаману, Бунаков помрачнел, пробормотал себе под нос, шевеля усами, что-то вроде "Хороша помощь, да только цену за нее нам пока не сказали", и, махнув на прощание рукой, ускакал к своей шквадроне. Артемонов сам хотел как следует наказать поручика за усердие не по разуму, и объяснить, как должен офицер держаться с главарем шайки разбойников, тем более в присутствии собственного начальства, но, не успев этого сделать сразу, потом решил, что победителей не судят, и ограничился выговором Митрофану. Тот, несмотря на разнос, ходил очень довольный собой, и, кажется, даже тайком заезжал в гости к казакам.

Стоило ускакать капитану Бунакову, как вдалеке, на дороге, подходившей к крепости с севера, показалось огромное облако пыли, из которого доносился конский топот и ржание, а также крики и свист. Артемонов в ужасе решил, что на лагерь, пользуясь всеобщей расслабленностью от долгой осады, решила напасть татарская орда, о появлении которой вблизи крепости давно уже ходили слухи, да вернее всего вместе с казаками, как это часто бывало. Никто, кроме, пожалуй, полковника Бюстова, не верил всерьез, что степняки зайдут так далеко на север, и не предпринимал мер на случай их внезапной атаки, надеясь на собственную разведку, а теперь получалось, что укрыться и встать в оборону можно было только в поселении чухонцев. Проклиная недальновидность Шереметьева и свою собственную, Артемонов принялся бегать по лагерю, поспешно раздавая команды и выбивая миски и котелки из рук присевших пообедать солдат. Однако вскоре он заметил, что показавшиеся в пределах видимости всадники были вовсе не татарами и не казаками, а русскими. Одни возникали из облака пыли и стремительно неслись куда-то, другие, вероятно, высланные ранее, также стремительно возвращались в него. Пока Матвей с изумлением их разглядывал, один из всадников ворвался в расположение роты, быстро объехал его несколько раз, и только после этого подскакал к Артемонову и, не здороваясь, сообщил ему не предполагавшим возражений тоном:

– Нехорошо, боярин. Почему солдаты такие тощие, не кормите, что ли? Почему не по уставу одеты, да заросшие, как разбойники? Где оборона лагеря? Да, и почему фитили у мушкетов такие короткие? Разве не отпускали вам в полк еще третьего дня…

– Ты кто такой будешь-то, боярин? Если уж по уставу, то сперва представиться бы не помешало.

Всадник сперва помолчал, недобро глядя на Матвея, но решил ответить.

– Жилец Осип Стрешнев, Большого полка его…

– Так вот ехал бы, ты, жилец, обратно во дворец горшки выносить… – начал было заведшийся Артемонов.

– Твоя милость! Сейчас же все исправим! Что худы служивые – не обессудь, больно уж тут деревни бедны, да грабят их постоянно. А насчет мушкетов и остального, это мы виноваты, расслабились без должного присмотра! – раздался внезапно из-за спины Матвея молодецкий голос Якова Иноземцева.

Гневно обернувшись к перебившему его поручику, Матвей увидел, что смотрит тот не на него, и даже не на жильца Стрешнева, а куда-то ему за спину. Взглянув туда же, Артемонов увидел невысокого коренастого дворянина, быстрой походкой, слегка нагнувшись вперед, подходившего к ним. Приблизившись, дворянин резко выпрямился и также быстро, как и шел, окинул взглядом Матвея с головы до ног. Глаза нежданного гостя были проницательными и умными, а одет он был без присущей крупным воеводам роскоши, по-военному, и вообще он производил бы приятное впечатление, если бы не его чрезмерная поспешность и суетливость.

– Ну, здорово, капитан! Чего, слуг моих гоняешь? Ничего, ничего, и правильно, зазнаются они иногда – прервал он собиравшегося было извиняться Артемонова, – Но насчет фитилей – это он прав. Надо бы подлиннее делать, особенно в карауле. Оська! Чего встал столбом, дел невпроворот! Да, забыл тебе представиться – князь Хованский я, Иван Андреевич. Слыхал?

Матвей поклонился, однако представиться не успел, поскольку князь тут же продолжил:

– Да, фитили-то мелочь, а вот что за канав вы накопали? Шанцы, говоришь? Ох, не к добру все эти выдумки немецкие, не к добру. Толку пехоте не будет, а вот кони все ноги переломают. Вели закопать! Да не все, а хотя бы те, что вдоль стен идут, а не поперек. Ладно, не тебе такие вещи решить, это уж я воеводе вашему, князьку, сам скажу! Эх, капитан, гусар нам надо, гусар! У тебя есть ли добрые конники на примете? Хотя откуда, солдатский строй, одно слово… Ладно, капитан, прости, но некогда мне лясы точить. Рад бы тебя послушать, да ехать надо, ни минутки нет свободного времени. Бывай!

И оставив так и не сумевшего вставить ни слова Артемонова ошарашено смотреть себе вслед, князь умчался в сторону воеводской избы.

– Прости, капитан, что перебить тебя пришлось! – смиренно произнес Иноземцев.

– Да будет, вроде все к лучшему вышло – пробормотал Матвей, и, качая головой, отправился собирать солдат.

По дороге Хованскому попался Герардус Бюстов, с которым князь, ни слова не знавший по-немецки, имел довольно долгую беседу про гусар, поскольку полковник, как и Артемонов, не успевал ничего произнести, кроме почтительных "Jawohl!" и "Nat?rlich!", а только внимательно слушал Ивана Андреевича. Наконец, князь, в окружении продолжавших метаться по лагерю подчиненных добрался до воеводской избы, где Борис Семенович Шереметьев с сыновьями и приближенными завершал первый час обеда, и готовился перейти ко второму блюду. Услышав страшный шум и топот снаружи, воевода побледнел и, с криком "Да что там, чухна, что ли, разбежалась?", выскочил из-за стола на крыльцо, где его уже поджидал Хованский.

– Ну, здорово, князь! Как здоровье? Вижу, вижу, что хорошо, не худеешь, держишь боярский вид! А сынки-то где? Ой, да вот же они! Господи, я же их последний раз видел, когда они пешком еще под стол ходили. Помнишь, Сашка, как ты пряники все таскал? У, оголец! Ладно, нечего здесь стоять да болтать, пойдем-ка, Борис Семенович, в горницу, дела серьезные обсудим.

Под непрерывный разговор князя Ивана, бояре прошли в горницу и уселись за стол. Хованский долго рассказывал про дела в царской ставке и других полках, да так забавно, что все, бывшие в избе, не могли удержаться от смеха. Хованский казался пришельцем из какого-то другого мира, где не было дурной погоды, голода и безмерно надоевшей осады, а были только вести о взятии все новых и новых литовских городов, успешное наступление на Смоленск и присягавшая царю, повет за поветом, шляхта. Внезапно князь посерьезнел, и сказал, понизив голос:

– Только вот что, князь: шанцы бы вы зарыли. Все понимаю, труда вложено без меры, но… Был тут приступ один, так в тех шанцах чуть всю конницу не угробили, а кони те, в окопы проваливаясь, чуть всех служивых там не передавили. Так что теперь и царский указ есть: только поперек стен шанцы рыть, но не вдоль. И вот еще, посерьезнее шанцев. По всем вестям, подходит к вам орда большая, чуть ли не самого калги султанского. Успеют их казачки перехватить и… захотят ли – того никто не знает. Так что вам бы поторопиться с приступом, не тянуть. Да, и лагерь бы вам получше защитить, а то сейчас вас любой мурза изгоном возьмет, я уж убедился. Да не дуйся ты, Борис Семенович, как мышь на крупу! Бывает, устали от осады. Да и татар здесь давно не видели. Эх… Гусары нам нужны, гусары!

– Какие же гусары, Иван Андреич, нешто польские? – успел испуганно поинтересоваться Шереметьев.

– Тьфу! Да наши, русские. А то пусть и польские будут, только нам чтобы служили. Ты скажи, есть ли у тебя конники хорошие в полку? Да знаю, знаю, что лихие войны у тебя собрались. Но тут такие нужны, чтобы с малолетства в седле, и из семейств не бедных – гусарская служба денег стоит. В общем, ты мне список таких всадников составь, да с гонцом пришли, а я уж подумаю.

– Да не догонит он тебя, Иван Андреич, гонец-то!

– Шутишь все, Борис! А ведь сейчас время такое: нельзя чинно по-боярски на лавке сидеть, разобьют, пока будешь сидеть-то. Ладно, поболтали, и хватит! Будь здоров, Борис, дружище мое старое… Да, чуть не забыл: не найдется ли у тебя дьяка толкового или подъячего, чтобы языков пару-тройку знал, да Уложенную Книгу?

– Да вот, Алмаз Иванович как раз…

– Вот и славно, я его, Борис, с собой возьму, алмаз твой, не возражаешь? Ладно, ладно, я тебе за него три подводы с солониной и салом пришлю, только вчера захватили. Ну, помоги ты другу! Пропаду я без такого дьяка, совсем пропаду. А как дела сделаем – тут же тебе его обратно вышлю, вот те крест!

Шереметьев пожал плечами и грустно качнул головой. Хованский обнял и хорошенько встряхнул Бориса Семеновича, расцеловал его троекратно, и, попрощавшись со всеми остальными, выскочил из избы.