Всё Начинается с Детства

Эдик отправляется на кухню, а Серёга хихикает и подмигивает мне.

– Пойдем, чего его ждать. До ночи не дождемся!

Сережка не такой лентяй, как Эдик. Хоть он и младше на два года, но видит брата насквозь. Как и положено братьям, Эдик и Серёга без конца ссорятся. Если сравнивать, наши с Юркой отношения кажутся просто образцом миролюбия. Я как зритель получаю от них огромное удовольствие.

Начинается все с перебранки. Братья спорят по любому поводу. Постепенно спорщики распаляются, в ход идут обидные словечки, потом и руки сами собой начинают дергаться. Братья придвигаются друг к другу вплотную, ноздри раздуты, глаза широко открыты и не моргают.

Квартиру Мушеевых так же, как и нашу, можно обежать насквозь и кругом. Вот эту особенность квартиры во время сражений почти непременно используют братья. И тогда уж на их пути не попадайся! Могут и сбить с ног. Помню, как во время одной из погонь Серёга, мчась за Эдиком, выскочил из прихожей с длинной металлической ложкой для одевания обуви. И догнал-таки брата на веранде и… «Бум! Бум! Бум!»

Я буквально скорчился от смеха – так гулко отбивал Серёга эти «бум» на плечах брата. А тот, забыв о своем старшинстве, постыдно вопил:

– О-ой! Ва-алера! Чего сидишь… Мама, он бьет меня!

Дня не обходилось без драки, без свежих синяков.

* * *

Сделав с Серёгой его уроки, я собрался домой. Зашел в зал попрощаться с тетей Марией. Эдик все еще ел. На меня он и не взглянул, а тетя Мария грустно кивнула мне:

– Счастливо, Валера.

Очень добрая она была, тетя Мария. Очень терпеливая мать. Может быть, даже слишком терпеливая?

Глава 59. Отец и дочь

Эммка сломала ногу. В школе, на уроке. Мало того, на уроке физкультуры, который вел преподаватель Юабов, наш отец. В школу эту – № 19 – отец перевел Эммку из 24-ой, где мы оба учились, чтобы держать ее все время на глазах: Эммка в науках не преуспевала.

В тот злополучный день седьмой класс упражнялся в беге с препятствиями. Эммка неудачно прыгнула через барьерчик, зацепилась. В таких случаях слетает обычно барьерчик, но на этот раз его нечаянно придержала одна из учениц – и упала сестра.

– Как он обозлился! Ты бы видел, Валера! Он орет на Бикерову, она плачет.

Эммка, растрепанная и побледневшая, лежит на кровати. Левая нога, вся в гипсе – на подушках. Из гипса торчат только пальцы, какие-то белые, запудренные. Я сочувственно киваю, моя нога тоже начинает почему-то ныть и подергиваться. Со-страдание – это очень точное слово.

– Це-елых шесть недель! – с отчаяньем произносит Эммка. – Отстану – не догнать!

Ну, отчаивалась она, пожалуй, зря. Противно, конечно, шесть недель чувствовать себя хромоножкой, но что касается занятий – в советских школах дело было поставлено неплохо – отставал ты или болел, тебе непременно помогали. Мне это тоже пришлось когда-то испытать. А теперь к нам домой что ни день стали приходить Эммкины одноклассницы, объясняли новый материал, помогали делать уроки. Не так уж она и отстала за шесть недель.

Школу № 19 я знал не хуже, чем свою. Отец пришел сюда, когда школа была совсем новой. Летом, во время каникул, он часто бывал здесь, готовясь к занятиям, и брал меня с собой. Мне запомнился пустой спортивный зал, заброшенный двор, заросший бурьяном и колючими кустами. Сейчас этим двором могло бы гордиться любое спортивное общество. Гаревые дорожки, футбольные ворота, баскетбольные и волейбольные стойки. Ничуть не хуже был оснащен спортивными снарядами и зал. И все это оборудование раздобыл отец.

В Советском Союзе все школы, являясь государственными, должны были одинаково снабжаться необходимым для занятий оборудованием. Но… только должны были! На практике все необходимое приходилось выпрашивать, доставать, «выбивать». То есть если в школе был энергичный директор, завуч, завхоз, учителя, она блистала то отличным физическим кабинетом или мастерскими, то, скажем, зооуголком или достаточно приличной мебелью. Если же нет…

Школе № 19 повезло: несколько учителей были энергичны. В том числе и преподаватель физкультуры Юабов. Отец был человек пробивной, его не останавливало ничто и никто. Вскоре на школьные спортивные площадки можно было приглашать экскурсантов.

Отец и преподавал весьма успешно. Особенно силен был как тренер. Выпестовал двух олимпийцев, школа славилась своей баскетбольной командой.

Иногда я приходил на эти тренировки. Я усаживался на одной из скамеек, стоявших вдоль зала – большого, светлого, с высоченным потолком. Человек десять старшеклассников по свистку тренера начинали разминку. Бегая по залу с мячами, они передавали их друг другу, ударяя об пол, стараясь вбросить в корзины. Удары звучали непрерывно, один за другим, и каждый повторялся гулким эхом. Эти звуки, объемные, упругие, наполняли воздух. Вплетались сюда и другие звуки. Скрипели и постукивали кеды. Подрагивали, погромыхивали баскетбольные щиты, на которых висели корзины, дребезжали стекла. И всю эту симфонию перекрывал громкий, властный, командирский голос. Голос тренера, моего отца.

Проходила минута-другая – и мне начинало казаться, что я нахожусь в гуще битвы, что пушки гремят вокруг, что отважный генерал, сражаясь вместе со своими солдатами, командует ими. И этот голос, которого я дома так боялся… А иногда просто ненавидел… Этот противный, грубый, сварливый голос – здесь он звучал совсем по-другому. Мне хотелось его слушать и слушать. Я радовался, я наполнялся гордостью. Да-да, я гордился тем, что это мой отец. Было ли это только тщеславием или во мне дремали другие чувства? Потребность в любви?

Отец успевал комментировать и направлять чуть ли не каждое движение игроков. Сложив руки рупором, не умолкая ни на секунду, он кричал:

– Сосиска, куда? В другой угол… Поливай, Шпилька, поливай! Топи, Котелок, ж-живо! Так, так! Кастрюля, рисуй! («поливай» на отцовском жаргоне означало «бросай мяч в корзину», «топи» – «нападай, отбирай мяч», «рисуй» – «отдай мяч, пасуй»).

Жилы на шее отца напрягались, вздувались голубые, плотные, выпуклые жгуты вен. Лицо было почти неподвижным, очень сосредоточенным, но не слишком напряженным. Все напряжение, казалось, вбирали глаза. Лишь иногда, если во время игры кто-то делал слишком грубый промах, лицо отца багровело. Уж тут могло достаться и Сосиске, и Котелку, и Кастрюле – любому из провинившихся.

Клички игрокам давал отец и – уж не знаю, почему, зачастую они были гастрономически-кухонными.

* * *

Школу, благодаря спортивным успехам, хвалило городское начальство, баскетбольная команда отличалась не только в городе, но и в республике. И чем больше о ней говорили, тем выше поднимался авторитет отца. Директор школы, пожилой кореец Николай Лукич, ни в чем ему не отказывал и закрывал глаза на многие поступки школьного «спортивного вождя», которых другому учителю не спустили бы. Мало того что его требовательность к ученикам сочеталась с грубостью, он способен был оскорбить кого угодно. Ну, может, не кого угодно, а тех, кто стоял ниже.

Не так давно отец с великим трудом раздобыл несколько рулонов проволочной сетки, чтобы сделать ограду на спортивных площадках в школьном дворе. Ночью часть рулонов украли. Пошли слухи, что их утащила уборщица с помощью кого-то из старшеклассников. Отец отреагировал без промедления.

– Я ей такого дал пенделя! – с мрачным удовольствием сообщил он вечером маме. – По заднице. И все ей сказал, кто она есть!

– Она ведь пожилая женщина! – ужаснулась мама.

– Как воровать, так не пожилая.

* * *

Впрочем, тренируя своих баскетболистов, отец вел себя сдержанно, редко выходил из себя. Скорее всего объяснялось это тем, что команду он отбирал очень тщательно, с поразительным чутьем распознавал, имеются ли у мальчика или девочки необходимые спортивные задатки. И сразу же, резко и безжалостно, отсеивал тех, кого считал ленивыми, неуклюжими, словом, бесперспективными. А потом упорно и терпеливо лепил из выбранных сплоченную команду, добивался сыгранности, устанавливал железную дисциплину. Заставлял их понять, что баскетбол – это командный спорт. Вот на это у него хватало терпения, вот тут он почти не срывался. Но даже и срывы его здесь срабатывали. Набьет морду кому-то, кто нарушил его железные правила, тот либо уйдет из команды, либо навсегда запомнит урок.

Среди тех, кого он принимал в команду, были ребята, от которых другие учителя счастливы бы были избавиться. Они хулиганили в школе и на улице, выпивали, покуривали марихуану. А кое о ком поговаривали, что этого бандита вот-вот посадят. Отца репутация кандидатов не смущала! Разговор с такими был коротким, простым и деловым:

– Бросишь заниматься ерундой, сделаю из тебя хорошего спортсмена.

И ведь делал! Всем бы учителям иметь такой ключ к душам сбившихся с пути мальчишек.

* * *

Хорош он был, когда во время тренировки командовал, хорош – когда показывал. Вот он берет у кого-нибудь из ребят мяч, отбивает об пол «троицу», приподнимает мяч над головой, приседает – и, как пружина, но мягко и плавно выпрямляясь, почти взлетая, кидает мяч вверх… Мяч скользит в сетку и проходит сквозь нее, как невесомый, как будто это не мяч, а мыльный пузырь.

Повтор – и опять то же самое.

В тренерстве отец нашел себя, это было его призвание. Даже когда нездоровилось, когда одолевала астма, он, если мог передвигаться без приступов удушья, тащился в школу. На тренировках, ему становилось лучше. Он и говорить-то не мог громко, в полный голос и, в основном, управлял руками, как дирижер оркестром.

Меня и сейчас поражает, как ребята научились воспринимать эти команды. Ведь в игре ни на секунду нельзя выпускать из поля зрения ни мяч, ни партнеров.

Так было на тренировках. Но не на занятиях с классом. С обычными учениками отец не церемонился, с ними ему было не так интересно, они давали гораздо больше поводов для раздражения. И у ребят росла неприязнь к неприветливому, грубому учителю.

Деда моего обычно называли Ёсхаимом, сокращая его настоящее, слишком длинное имя – Юсуп Хаим. Отец употреблял, как отчество, первую часть имени деда. «Амнун Юсупович» – так ученики обращались к отцу. Но между собой они называли его иначе.

Мне даже кровь в лицо ударила и что-то сжало горло, когда я в первый раз услышал, какую кличку дали отцу. Услышал от Эммки. То ли обидно было, то ли стыдно, то ли всего понемножку. И за кого – за себя, за отца, за нас обоих?

А как-то, зайдя в отцовскую школу, я увидел во дворе на заборе надпись. Крупными буквами было выведено… Ну, что именно, мне повторять не хочется. Но для меня в издевательской надписи оскорбительнее всего было одно слово: «Шушара». Это и была кличка отца.

Что такое «Шушара» мы в те годы знали очень хорошо. Большая злая крыса, персонаж книги «Приключения Буратино», всем была знакома и по книге, и по незадолго до того вышедшему фильму, весьма популярному. И я с горестью признавался себе, что ученики моего отца, в общем-то, довольно точно уловили сходство между ним и этой крысой: оба длинноносые, сварливые, злобные.