Всё Начинается с Детства

* * *

Эммка лежала в постели, вытянув перед собой загипсованную ногу, и болтала без умолку. Что-что, а поболтать сестренка любила. В пылу разговора она неловко двинула ногой – и чуть охнула, прикусив губу.

– Больно? Очень? – спросил я.

Сестренка кивнула.

– Ну, не все время. Больше как-то ноет. Главное – не шевелить. Но это ладно, а вот ше-есть недель!

Моя сестренка – существо, сочетающее в себе несовместимые, казалось бы, черты характера. Какие из них в данную минуту проявятся, предугадать невозможно.

Сейчас, например, меня поражает ее терпение. Казалось бы, самое время покапризничать, поплакать, поныть. Эммка отлично это умеет. Попробуй кто-нибудь поступить с ней несправедливо (по ее мнению) – Эммка такой крик поднимет, так начнет визжать, что могут лопнуть барабанные перепонки. Любому мальчишке-обидчику даст отпор и за себя, и за подружек. Отпор будет достаточно громогласным. Но вот сломала ногу – и никакого нытья, никакого визга.

Эммкино терпение не раз поражало меня и прежде.

Во время летних каникул я обычно гостил в Ташкенте у деда Ёсхаима, а Эммка – у бабушки Абигай. Сказать по правде, я сестренке не завидовал. Когда у тети Розы, маминой сестры, появилась дочурка, Эммка, приехав, сразу же «назначалась» ее воспитательницей, нянькой – называйте, как хотите. Это и вообще не слишком легко, а уж нянчить Мирку…

Свет еще не видывал такой отчаянной шалуньи и озорницы! Бывало только к дому подходишь, уже слышишь визг, хохот, а то и грохот мебели. Помню, как однажды эта пятилетняя разбойница прыгала в спальне с кровати на кровать, переворошив и разбросав все простыни, одеяла, подушки. Это было любимое Миркино развлечение. Уже и пух летал по комнате – одна из подушек не выдержала. Мы с мамой как раз пришли навестить Эммку. И как открыли дверь спальни, сразу зажали уши: Мирка визжала невыносимо.

А Эммка, спокойно и неторопливо прохаживясь от кровати к кровати, пыталась поймать шалунью за руку и приговаривала с безмятежной улыбкой: «Ну, все, хватит, напрыгалась! Поиграла и довольно!»

Ничего себе «поиграла», думал я, поглядывая на сестру с жалостью и удивлением. Я на месте Эммки давно бы сдернул эту соплячку с кровати, потряс бы как следует и нашлепал по мягкому месту. А Эммка терпит! И ладно бы час-другой, но ведь с утра до вечера, изо дня в день!

Я считал это терпением. Но, может, это была доброта?

Я не очень тогда разбирался в таких вещах, и все же всплески Эммкиной доброты иногда меня даже поражали – вероятно, потому и запомнились.

Была у нее подружка, Вика Степанова, соседка наша по дому. Нескладная такая девчонка, длинная, худая, неуклюжая. Ходила как-то странно покачиваясь, будто вот-вот упадет, только дунь на нее. Да еще и очки носила с толстыми стеклами. Не знаю, почему, но никто ни в доме, ни в школе с этой Викой не дружил. Кроме Эммки. Это уже само по себе говорит о чем-то: дети ведь в большинстве своем конформисты, предпочитают поступать «как все». А вот Эммка не предпочла.

Некрасивую и смешную Вику часто обижали мальчишки – то в школе, то возле дома. Эммка была главной заступницей и утешительницей.

Склонности у подружек были разные. Вика – та любила читать, Эммка долго предпочитала всем развлечениям и занятиям игры с куклами. Их было всего две, но какие ухоженные, какие нарядные, какие… Словом, все мы знали, что Эммка относится к ним с материнской нежностью. Они и спали с ней вместе, и туалетом их она занималась много больше, чем своим. В руки никому их не давала – попробуй только притронуться! Одна только Вика составляла исключение, хотя подруг у Эммки было немало.

Как-то прибежала она к Эммке зареванная. Подружки шушукались в укромном уголке зала, а я подслушал: Сервер, здоровый соседский мальчишка, сорвал с Вики очки и долго дразнил, не отдавал. Эммка тут же придумала какой-то хитроумный план отмщения. Вика немного утешилась, собралась домой. Тут Эммка вскочила: «Погоди». Она пронеслась мимо меня в свою комнату и вернулась в зал с куклой в руках. С самой любимой и красивой. «Бери, даю с ночевкой».

Я ушам своим не поверил. Чтобы Эммка отдала свою любимую куклу?.. На всю ночь?..

* * *

Однако далеко не всегда была моя сестрица такой доброй. Нередко она становилась совершенно невыносимой эгоисткой.

Предположим, идем мы с мамой на базар. Сестренка изъявляет желание сопровождать нас.

– Сумки тащить поможешь? – спрашиваю я, наученный горьким опытом.

Эммка кивает – мол, о чем разговор? Но с начала и до конца посещения рынка Эммкина помощь заключается только в том, что она непрерывно восклицает:

– Вот это хочу, мама!.. А это можно?

Ни малина, ни персики, ни мороженое, ни еще двадцать соблазнительных лакомств не укрываются от ее алчущего взгляда. Она встряхивает ниспадающими на плечи волосами – теперь уже не каштановыми кудряшками, а волнистыми, черными, как смоль, ее миндалевидные глаза умоляюще глядят на маму, она почти воркует:

– Ну, ма-амочка, пожа-а-луйста!

И материнское сердце не выдерживает…

Когда купив все что надо, мы отправляемся домой, наш маленький семейный отряд выглядит примерно так: мы с мамой идем к автобусной остановке (до нее минут десять ходу), сгибаясь под тяжестью сумок и сеток. Сделав шагов двадцать-тридцать, мы останавливаемся, чтобы передохнуть и ставим свою ношу на землю. Но не выпускаем сумок из рук – слишком уж долго каждый раз снова их подхватывать. Так и стоим, согнувшись, хотя ужасно хочется растереть покрасневшие, распухшие ладони.

А Эммочка наша, стройненькая, как молодая лань, стоит рядом, небрежно помахивая сумочкой, где в бумажных кулечках лежат вишни, абрикосы, малина – все, что она успела выпросить.

Нет, простите, не все! В свободной Эммкиной руке – пломбир. Она его вылизывает своим длинным, узким язычком, а закусывает то вишенкой, то малинкой.

Такова ее помощь. А если, не выдержав жары и Эммкиного чмоканья возле уха, я прошу: «Дай лизнуть», – она невозмутимо отвечает: «Я тебе оставлю!» – и поскорее отходит в сторонку.

– Девчонка ведь она, – вздохнув, успокаивает меня мама.

Я не спорю, но думаю своё: не в том дело, что девчонка, а в том, что на отца бывает похожа… иногда.

К счастью, только иногда. К тому же, может быть, именно благодаря некоторому сходству характеров, Эммка, чем старше становилась, тем чаще и громче возмущалась поведением отца, давала волю своим чувствам.

Помню день, когда с ее помощью я впервые восстал против отца. Отец, Эмма и я были дома втроем. Я делал уроки в своей комнате, когда услышал крики из кухни. Сначала отцовский разъяренный голос, потом визгливые выкрики Эммки.

Оказывается, сестренка, смазывая царапину, нечаянно опрокинула на кухонный стол бутылочку с зеленкой. Стол был новый и теперь на нем осталось несмываемое зеленое пятно. Отец бесновался так, будто это было пятно на его судьбе, не меньше. Эммка в ответ визжала на весь дом.

Когда я вбежал, она стояла в углу, возле раковины, отец – размахивая кулаком, грохотал:

– Не ори!

Теперь, позабыв о пятне, он пытался усмирить Эммку, а делать это он умел только с помощью затрещины.

Эммка подросла, и отец давно уже не позволял себе шлепать ее, тем более – бить. Он любил Эммку и относился к ней с особым вниманием, гордился тем, что дочь занимается у него в баскетбольной спецгруппе. Но сейчас он был в состоянии слепой ярости.

– Не бей меня! – взвизгнула Эммка с новой силой. – Не тронь!

И тут я встал между ними.

– Опусти руку, – сказал я. Спокойно сказал. Как ни удивительно, я в эту минуту чувствовал себя спокойным. Впервые.

Сколько-то мгновений мы с отцом смотрели друг другу в глаза. Его глаза, совершенно бешеные, раскрывались все шире, шире. И рот тоже. Сейчас рявкнет – и кулак опустится на меня… Но отец сказал почти нормальным голосом:

– Отойди.

Я помотал головой. Отец дышал тяжело и хрипло, но ярость в глазах исчезла. Внезапно он усмехнулся, опустил руку – и ушел.

Ушел… Мы с Эммкой молча переглянулись, она в последний раз всхлипнула и, нагнувшись к раковине, стала умывать зарёванное лицо.

Глава 60. Что-то изменилось…

Очень простая мысль довольно долго не приходила мне в голову. Я уже был подростком, а взрослые по-прежнему оставались для меня неким чужеродным, и достаточно опасным племенем. Обороняйся, таись, притворяйся – вот основа отношений… Ну, были, конечно, исключения. Мама, например. Но мама это мама, возраст тут ни при чем. Или какой-нибудь там чудак-человек, вроде художника в кино, к которому мы бегали в детстве. Тут мы словно забывали о том, что это – взрослый. Отделяли приятного нам человека от общей массы, считали его исключением и только потому «своим». Но это случалось редко. Наоборот, чем старше мы становились, тем… Впрочем, надо ли объяснять, как относятся к взрослым подростки?