Всё Начинается с Детства

И вот мы уже не за столом, не в квартире Андрея Байдыбекова. Мы – группа «Дип Пёрпл». Яркие лучи цветных прожекторов, перемещаясь и переливаясь, освещают нас, сцену, открытую площадку, на которой мы выступаем.

Перед нами – море голов. Оно колышется, это море, шумит, ревет, беснуется, как во время шторма. На нас устремлены тысячи глаз. Мы их видим – и не видим. Мы слышим восторженный рев – и не слышим. Мы работаем. У каждого – свой любимый инструмент, своя роль.

«Свит чайлд ин тайм…» Это поет Витька Смирнов, он же – Иан Гиллан. Витька так вжился в облик Иана, что даже напоминает его. Как Иан, прикрыл он глаза и поводит головой. Длинные волосы упали на лицо… Он не может, конечно, перенять голос, но манеру передает точно.

«Тум-м… Тум-тум-туммм…» А это – Андрей. Он на ударных. Барабаны и тарелки – их у него двенадцать. Своими ложками он крутит не хуже, чем Иан Пейс ударными палочками. Андрею тоже подвластны звуки. Он может отбить ритм нежно-нежно, словно это соловьиная трель. Может так отгрохать, будто ты под артиллерийским обстрелом.

Сейчас Андрей тих и нетороплив. Так же, как и бас-гитарист Витька Ярош. Их мелодия пока звучит фоном. Но фон этот очень важен. Помня об этом, они часто переглядываются, чтобы действовать согласованно.

Слушаю их, прикрыв глаза. Мое время еще не наступило.

Но вот звуки ударных становятся все сильней, все громче. Андрейка «тащится» вовсю. То есть он балдеет, он в полном кайфе! Склонившись к столу, Андрей поматывает головой вверх-вниз, вверх-вниз. А руки его, сжимающие ложки, действуют вовсю, молотят по воздуху.

Витька Ярош стоит, откинув голову назад, и пальцами левой руки прижимает струны гитары. Правая рука его приспущена к поясу, он и перебирает ею струны, и постукивает по гитаре: «бум-м, бумм-м, бум-м-м»…

Тут из кухни выбегает Локшев…

Всё, значит, слышал, не пропустил минуты органист Джон Лорд! Склонившись над столом, Санька перебирает клавиши органа.

Смолк певец, звучит только музыка, инструменты играют вовсю, в самом быстром темпе, со всей душой!

И вот, наконец, долгожданный момент – сейчас должна заиграть соло-гитара.

То есть, я. Соло-гитара – душа рок-группы. Нежная, неторопливая, звонкая, она создает обычно особое, лирическое настроение. Но сейчас соло-гитара должна быть иной: жаляще-быстрой, поднимающейся до наивысшей тональности, создающей напряжение…

Да, настал мой черед. И я ударил по струнам. Глаза мои не успевали следить за пальцами, с такой быстротой и с такой частотой они перебирали струны. Гитара… Воздух будто сгустился, я чувствовал тяжесть ее деревянного тела, мне казалось, что я одновременно был и музыкантом, и гитарой! Я покачивал головой, приподнимал ногу, подпрыгивал. Глаза мои были прикрыты, мне, как и всем ребятам, не нужны были ни ноты, ни дирижер.

Мы чувствовали и музыку, и друг друга. Мы были единым организмом!

Все… Отзвучали последние аккорды. Замолкли ударные. Мы стоим, чуть пошатываясь. Только сейчас мы почувствовали, как устали.

У нас мокрые волосы, мокрые рубашки, пот течет по лбу, заливает глаза. А перед нами все еще шумит, ревет, беснуется толпа зрителей.

Кто с визгом подпрыгивает, кто свистит, кто потрясает кулаками, кто рвется к нам, к сцене – прямо по плечам, по головам. Взлетает вверх качающийся лес рук.

Это слава. А кому же не хочется славы, в пятнадцать-то лет?

Ну, до славы еще надо дожить.

Мы выключили магнитофон. Андрейка вытер вспотевшее лицо, махнул Ярошу рукой – наливай, мол… Выпили, посидели молча, все еще полные музыкой.

– Эх, попасть бы на рок-концерт! – вздохнул Витька.

– Ага, ага… На Зыкину… Или на Магомаева! – захихикал Сашка. – Ишь, размечтался!

Засмеялись и мы все, только не очень-то весело. Дело в том, что концерты в Чирчике иногда бывали, но к року они никакого отношения не имели – о таком нечего было и мечтать. Рок-музыка была «западной заразой», «разлагающим влиянием» и так далее, и тому подобное. Об этом писали в газетах, кричали по радио, говорили в школе.

Но как ни старались многочисленные воспитатели отвратить нас от рока, он уже вошел в нашу жизнь. Мы были детьми времени, а время – самый могучий воспитатель. Рок покорил нас, став не просто очередным увлечением, а чем-то гораздо более важным.

«Дип Пёрпл», «Пинк Флойд», «Лэд Зеппелин» – названия любимых групп не сходили с наших языков. Те, кому удавалось достать оригиналы дисков, считались счастливчиками, богачами. Но таких было очень мало. Остальные, выпросив диск у владельца, бежали с ним в студию и переписывали на пленку. Одна и та же запись переписывалась снова и снова…

Как раз одна из таких записей с записи выступления рок-группы «Дип Пёрпл» и звучала сегодня.

– Раздобыть бы хорошую аппаратуру, – сказал я, поглаживая магнитофон. – Кстати, откуда этот? Где взяли?

– Я принес. У знакомого одолжил, – сказал Локшев. – Не перегрелся он?

– Вроде нет…

На сером ламповом магнитофоне «Днипро» крутились две большие бобины с лентой. «Днипро» считался переносным, но был жутко тяжелым и, конечно, устаревшим. Однако же мы и такому были рады. Да что говорить! Ни у кого из нас своего магнитофона не было, даже и проигрыватель был далеко не у каждого.

* * *

Так чем же так покорил нас рок? Наверное, секрет был в том, что он раскрепощал. Давал ощущение свободы. От занудных и всезнающих учителей, от надоевших уроков, от родителей, которые назойливо нас опекали. Словом, от всех и от всего!

Казалось бы – почему? Почему такого ощущения не давала, скажем, классическая музыка, или концерты того же Магомаева? Наверное, потому что рок умеет передавать чувства, которые обуревают подростка. Дает выход бушующей в тебе энергии, втягивает, превращает в участника действия. Не случайно же беснуются слушатели на концертах рок-групп. Все они очень юные, им очень нужно, просто необходимо «выпускать пары»!

Я и сейчас люблю рок. Правда, теперь меня пугает, что это «беснование» часто переходит все границы. Рок превращается во что-то вроде наркотика, кроме которого человеку ничего уже не нужно и ничто не интересно. На концертах знаменитых рок-групп я иногда думаю: Господи, да слушают ли исполнителей эти орущие и визжащие? Кажется, что для них музыка – только сигнал к какому-то шаманству.

Может быть, я не прав и уже перешагнул какую-то возрастную черту? Но в одном я уверен: с нами – с моими друзьями и со мной – этого не происходило. Мы любили музыку и умели ее слушать. Откинув всякие подделки, смогли сделать правильный выбор: классический рок.

Время от времени я достаю альбомы старых любимых наших песен, перебираю, с удовольствием слушаю. «Июльское утро», «Белладонна», «Гостиница Калифорния», «Пусть будет так»…

И наши «музыкальные застолья» часто вспоминаю. Мне кажется – может, это слишком громкие слова, – но все же мне кажется, что наша импровизация была не детским кривляньем, а творческим действием. Нет? Не согласны? Так попробуйте же хоть полчасика без инструментов изображать из себя рок-группу, всем телом своим, каждой мышцей, каждой клеточкой воспроизводя ту музыку, которая сейчас звучит!

Булат Окуджава пел в песенке «Музыкант»:

…Я не просто любопытствовал, я по небу летел.
Я не то, чтобы от скуки, я надеялся понять,
Как умеют эти руки эти звуки извлекать…

Вот и с нами было примерно такое же.

Глава 56. Пытка

– Помни: через пятьдесят минут, не раньше, – строго сказал дядя Авнер, сходя вслед за мамой с крыльца. Мама, обернувшись, кивнула мне, как бы подтверждая его слова, и тяжело вздохнула.

Затворив за ними дверь, я остановился. Ох, как мне не хотелось возвращаться в комнату! Как страшно было слышать стон… Да нет, не стон, а протяжную, жалобную мольбу:

– О-ой, не могу! Ой, Валэ-эрьик, не могу-у! Где ты? Развяжи-и!

Это стонет и причитает бабушка Абигай. Бледная, исхудавшая, сидит она в своей кровати. Хотя и облокотилась о подушки, поза напряженная, неестественная. Это потому, что бабушкины ноги, от самых ягодиц до пяток, прибинтованы к доске…

C коленями у бабушки Абигай неладно давно. Я столько раз слышал об этом, что как-то даже свыкся с бабушкиной болезнью, с тем, что ей трудно ходить, как с чем-то совершенно естественным. У всех стариков что-нибудь болит… Мама, конечно, волновалась, страдала, рвалась в Ташкент. А я… Услышу – жалко станет, а потом вылетает из головы.

Совсем невмоготу бабушке стало года через два после смерти деда Ханана. Она почти весь день проводила в кровати, положив поудобнее согнутые в коленках ноги. О последствиях такой неподвижности никто не догадывался. Через несколько месяцев коленки вообще перестали разгибаться. Ходить бабушка уже не могла совсем.

Тут дядя Авнер всполошился и кинулся к врачам…