Всё Начинается с Детства

«А за окном стоит Весна,
Весна по имени Светлана»…

Строки эти все время крутились в голове, звучали в душе. Правда, мне в них слышалось другое имя.

* * *

Три года назад, когда Флюре Мерзиевне пришлось уйти из школы, наш шестой класс расформировали, а ребят раскидали по трем параллельным классам. Грустно было расставаться с ребятами, особенно с Женькой Андреевым и Витькой Смирновым. К своему классу привыкаешь, как к родному дому. Но было и утешение: Лариску Сарбаш перевели в тот же класс, что и меня.

Да, та самая Лариса. Десять лет прошло, а я все так же балдел, как в детском саду, – стоило мне только на нее взглянуть. Мне казалось, что она совсем не меняется. Все такая же худенькая, стройная, с пышными бантами на концах светлых косичек, которые подрагивали, как живые, когда Лариска, закинув нога на ногу покачивала ею. Со своими милыми веснушками возле носика, со своей милой застенчивостью и молчаливостью.

Тогда, три года назад, когда мы снова попали в один класс (мне казалось, что в этом есть какое-то тайное предзнаменование) я заболел и недели две не ходил в школу. Пришлось кое-что наверстывать, особенно – по математике.

– Давай-ка выберем тебе помощника, – сказала Нина Степановна и обвела глазами класс. – Ну, например…

«Ларису, – вспыхнула во мне безумная надежда. – Эх, если бы она выбрала Ларису!»

… – Ларису Сарбаш. – закончила Нина Степановна.

Это было чудом! Нина Степановна сразу выросла в моих глазах необычайно: мысли умеет читать!

Мы учились во вторую смену и я приходил к Лариске за час-полтора до начала уроков. Она усаживала меня за письменный стол и, склонившись над моим плечом, открывала учебник. Стул, на котором я сидел, был единственным в ее маленькой комнате.

– А ты? – спрашивал я и подвигался на самый край стула. Но Лариса вроде бы и не слышала.

– Ну-ка, прочти это правило, – говорила она. И, пока я читал, расхаживала взад-вперед за моей спиной. А я читал медленно-медленно, делая вид, что пытаюсь вникнуть в это, в общем-то, совсем простое правило. Господи, да я со всеми этими ерундовскими правилами и задачками давно уже разобрался сам, дома! А сюда, к Ларисе, я приходил вовсе не за этим. Неужели же отказываться от такого везенья? И я старательно изображал из себя тупицу, делал в задачах ошибки – и тогда Лариса, наклонившись над столом так, что я чувствовал ее дыхание, запах ее волос, карандашом водила по моей тетради и объясняла мне, как решить эту задачу.

Дома она подвязывала волосы на затылке, они спускались на спину «конским хвостом» и, когда Лариса наклонялась, хвост этот скользил по спине к плечу и падал вперед, касаясь моей щеки. Спохватившись, Лариса закидывала его обратно каким-то удивительно легким и грациозным движением головы.

Дома Лариса нравилась мне еще больше, чем в школе. Ей удивительно шел цветастый легкий халатик с короткими рукавами. Когда она присаживалась или поворачивалась резко, халатик развевался, распахивался веером так, что видны были до самого верха худенькие, стройные ножки. Если в школьной форме с черным фартуком Лариса мне казалась красивой, то уж в халатике… Эх, мне бы глядеть на нее да глядеть, а она прохаживается за моей спиной!

Но однажды Лариса, как будто забывшись, подсела на эту, всегда пустовавшую, половинку стула. Легко так подсела, как пушинка. Ее локоть коснулся моего, а рука, двигаясь по тетрадке – она объясняла мне что-то – придвинулась к моим пальцам. Какая у нее была нежная кожа… Я замер. Я боялся пошевелиться. И все-таки – уж не знаю, как это случилось – повернул чуть-чуть голову. Лица наши оказались совсем рядом. Вблизи глаза у нее были такие голубые, такие большие. Они тоже глядели на меня, не моргая. И вдруг Лариса сказала:

– Какие у тебя длинные ресницы!

Я до того смутился и растерялся, что неожиданно выпалил:

– А это хорошо?

Глупее ничего нельзя было придумать! Лариса вспыхнула и соскользнула со стула.

– Ой, в школу пора!

Молча побежали мы в школу, молча разошлись по своим партам. А у меня в голове, в висках, так и стучало, так и перекатывалось: «Ах я дурак, дурак, дурак! Зачем я так сказал?» Но минутами, позабыв обо всем, снова видел перед собой глаза Лариски, слышал ее голос: «какие… ресницы». И так мне становилось хорошо!

Две недели пролетели очень быстро. А мы, двое влюбленных, так и не сумели объясниться. Такая уж странная подобралась парочка. Я часто робею в решительные минуты, Лариса вообще просто удивительно тихая и застенчивая. Голос ее редко услышишь на переменах. Девчонки трещат, как заведенные, хихикают, перекрикиваются. А Лариса молчит. На уроках никогда не выкрикнет с места, когда учитель вопросы задает, даже руки не поднимет. А ведь учится очень хорошо. Просто характер такой тихий. Но мне это в ней нравится. Она и в этом – особенная.

Мне кажется, я впервые ясно понял, что влюблен в четвертом классе. Даже сейчас стоит у меня перед глазами такая картинка: мы с Алешкой Бондаревым поднимаемся по лестнице и тащим из школьной библиотеки большие, скатанные в рулоны карты. За ними послала нас учительница географии. Тащим, пыхтим – и я, вдруг решившись, спрашиваю у Лешки:

– Послушай… Как тебе Сарбаш?

Лешка останавливается, глаза у него блестят, морда – хитрая.

– Девчонка – класс! А тебе как?

Я молчу. Лешка хохочет.

– Ладно, не ссы! – (что делать, – даже говоря о любви мы изъяснялись именно так) – Не нужна мне твоя Сарбаш! Лариска – класс, но по мне лучше Люська.

Я счастлив. Лешка – настоящий друг.

И как раз после этого урока географии на большой перемене затеяли мы игру в «ручеек». К тому времени она стала у нас одной из самых любимых. «Ручеек» – это игра для влюбленных, а как раз в четвертом классе все мы и начали влюбляться.

Разбившись на пары, мы выстраиваемся друг за другом. Пары берутся за руки, поднимают их вверх и расступаются – чтобы в середине был проход. В него вступает, пригнувшись, водящий. Он идет – и по пути хватает кого-нибудь за руку. Выбравшись из прохода, новая пара становится последней, а кто остался без пары – тот теперь водящий. Он идет следом – и хватает свою добычу… Это и есть «ручеек».

В тот день, когда мы впервые сыграли в «ручеек», раскрылось, вероятно, много тайн. Потом их стало гораздо меньше. Почти каждый из мальчишек четвертого «б» сделал свой выбор. Все прекрасно понимали, в какие пары выстроится к концу игры «ручеек». Вернее, должен выстроиться. Но – а если? А вдруг?

Шумела и грохотала большая перемена. Многоголосый говор, хохот, топот ног. И среди всего этого хаоса у стены коридора четвертый «б» – нас было пар восемь – молчаливо играл в свою спокойную, похожую на старинный бальный танец, игру.

Впрочем, спокойной она только казалась. Если бы кто слышал, как бились наши сердца! В этом свидании под сводом сомкнутых рук было что-то такое… В общем, то самое, о чем поют песни, слагают стихи – и все равно ничего объяснить не могут и никогда не смогут.

Замирали сердца и от страха. «Кого он выберет? А вдруг не меня?», «Пойдет ли она со мной? А вдруг с другим?»

Так думал и я, ныряя под сомкнутые руки и пробираясь к Ларисе. Я притрагивался к ее руке, наши пальцы вздрагивали. Мы выбирались из коридора, становились позади, не разнимая рук, поднимали их вверх. Блаженные минуты.

В старших классах мы уже не играли в «ручеек» и только поглядывали друг на друга.

Но в мечтах своих я вовсе не был таким робким. Придумывать, вспоминая прошедший день, о чем мы будто бы разговаривали с Ларисой, было совсем не трудно. Еще легче было воображать, что мы с ней вместе путешествуем – ведь я был книгочей и книги всегда наполняли мою голову мечтами о дальних странствиях, о приключениях. Я мог целыми вечерами рисовать карты острова Благодарения, на котором очутился Робинзон Крузо, я знал на этом острове каждый уголок. Только вместо Робинзона жили в его хижине мы с Ларисой. А иногда это был совсем другой остров, куда мы попадали после крушения нашего корабля. Лариска становилась моей женой. Мы крутили с ней любовь где только могли. В хижине, на берегу, под шум прибоя, в скалистом гроте.

Конечно, лучше всего было воображать это по ночам, когда уже лежишь в постели. И все было так реально, что утром приходилось смывать следы этой реальности под душем. А днем, прибежав в школу, я не мог себя заставить поглядеть на Лариску: вдруг она догадается, что я там навоображал?

Может быть, из-за этих моих пылких ночных мечтаний наши дневные отношения так никуда и не продвигались. Все оставалось без перемен: робкая дневная влюбленность и бурные ночные мечты. «Весна по имени Лариса» и жена, которую я ласкал.

Я не знаю, может ли влюбленность подростка быть абсолютно чистой романтикой. Думаю, что нет. Мы были обыкновенными подростками и чувства, которые нас обуревали в нелегкую пору полового созревания, очень часто толкали на поступки, не только далекие от романтики, не только грубые, но иногда просто чудовищные.

Да, девочкам нередко приносили конфеты. Кто-то нес портфель своей избранницы, провожая ее домой. А кое-кто мог перед уроком физкультуры подкинуть в раздевалку дохлую мышь, чтобы потом под неумолчный визг девчонок героически вынести ее за хвост – но так, чтобы дохлятина раскачивалась на ходу перед самыми девчачьими носами!

Бывало и хуже. Много хуже.

* * *

Мы идем на урок биологии. Сначала – по длинному коридору первого этажа, потом – по лестнице на четвертый этаж. И коридор, и лестница готовы обрушиться от хохота. В центре нашей группы – Серега Белунин, это он заставляет всех так хохотать. В выходные Белунин побывал на ферме и сейчас с подробностями рассказывает, как там спаривают лошадей. Соль рассказа в том, что жеребцу перед спариванием подсыпали в еду возбудитель.

– Вы бы видели, как у коня… – говорит Серега, сопровождая свои слова выразительным жестом.

Стены вот-вот обрушатся.

А Сергей – белокурый, рослый, – только чуть улыбается. Оказывается, он припас для нас сюрпризик и неторопливо достает его из кармана. Это – бумажный кулечек, в котором лежат белые шарики.

– Вот… Я утащил. Если не верите, можете проверить. Кто хочет? Может, ты, Витек?