Искушение

– Врать не буду – догнал.

– Сильничал?

– Как бы ни так! Я чо, дура совсем – первому встречному в подворотне отдаться?

– Сама сказала – думала, как да в чём милёночку прелести свои предъявить.

– Так, то дома. Я бы в душик сходила, свечечки зажгла, бутербродиков настрогала, винца там, того, сего. Любовь, романтика, танго кумпарсита…

– Короче, обломалась.

– Не совсем. Ночь, страшно же. Альберт этот извиняться принялся, на колени упал, даже туфлю поцеловал. Жалко мне его стало, мужик-то нормальный. Часа два на скамейке с ним просидела, песни пионерские слушала, чуть не поверила в любовь и дружбу.

– Так было чего или нет?

– Так… целовались. Разонравился он мне. Я люблю мужиков настоящих, чтобы заграбастал и не вырваться, а этот… лучше бы изнасиловал!

– Так и я о том же самом: полные придурки. Ты на него рассчитываешь, планы строишь, соком обливаешься, а он туфли целует. Не мужики – недоразумение.

Кулешман Часть 1

В деревне коренастого низкорослого старика с довольно диким взглядом из-под рыжих кустистых бровей недолюбливали, многие побаивались.

Кулачищи у него были пудовые, силища дьявольская, нрав буйный, темперамент взрывной, а шутки-прибаутки скверные, оскорбительно-злые.

Появлялся дед на глаза всегда неожиданно, словно из-под земли вырастал, немедленно вставлял в разговор что-либо омерзительное, по большей части выдавал неизвестно каким образом добытые непристойности личного характера.

Особенно любил освещать скандальные эротические похождения земляков да унижать рогоносцев, у которых и без него на селе жизнь не сахар, тем более, что сам был активный ходок.

Сельчане звали его Кулешман, а в паспорте было записано – Дружинин Николай Егорович.

Этому диковинному персонажу недавно исполнилось восемьдесят лет, но он до сих пор работает скотником на ферме и без устали бегает по бабам.

Здоровье у Кулешмана звериное. Болеет на ногах, травмы залечивает лихой работой да крутым банным жаром.

Ростом Кулешман не удался: дай бог метра полтора, если не меньше. Зато в плечах  широк. Ручищи у него до сих пор цепкие, жилистые, мышцы по всему телу узлами завязаны, словно ему лет сорок – не более.

Мешок с комбикормом весом  пятьдесят килограммов Кулешман одной рукой на плечо забрасывает и несёт вприпрыжку.

Некрасив, неказист, не особо общителен, вечно лыбится.

Ухмылки этой опасаются даже дюжие мужики, не то, что бабы.

На то и причина есть, но о ней позже.

Николай Егорович – местная достопримечательность. В глаза не скажут, а меж собой все шушукаются. Есть чему, право слово, удивляться.

Отец его, Егор Тимофеевич Сапрыкин, фамилия Кулешману по матери дана, после Октябрьской революции подался в общественники.

Крестьянский труд папашу не привлекал, избегал Егорка всеми способами изнурительного сельского труда, а тут оказия подвернулась.

Вступил Егор Тимофеевич в Совет бедноты, точнее возглавил.

Выдали ему кожаный портфель и поставили руководить раскулачиванием.

Всё бы ничего, да читать и писать Егорка не умел. Школы в деревне не было. Из грамотных на всё население только Мария Трофимовна Дружинина, такая же крестьянка, как и прочие бабы, но из бывших богатеев.

Поговаривали, что от гнева родительского на деревню сбежала. Хотел её папенька силком замуж отдать за купца, который, то ли в шестой, то ли в седьмой раз жениться задумал и непременно на девственнице. За Марию, мол, женишок сулил отписать папеньке по своей кончине  немалое наследие, а немедленно кругленькую сумму и щедрое приданое.

Трофим Дружинин имущества и денег имел в достатке: муку молол, кожевенное сырьё выделывал, колбасы и рыбу коптил, но лелеял мечту со временем в Столицу перебраться.

Марию он сначала в гимназии выучил, потом на женские курсы в Петербург отправил, а как предложение о замужестве поступило, обратно  немедленно забрал. Даже бил, и не раз, за то, что перечит родительской воле.

В монастырь обещал упечь, насмерть запороть, если осмелится упорствовать супротив отеческой воли.

Не успел. Сбежала Мария, чтобы не попасть в лапы старого ловеласа, любителя непорочных дев.

Мария Трофимовна жила на деревне тихо, скромно, на жизнь зарабатывала шитьём да вязаньем, попутно всех желающих грамоте обучала.

Жаждущих знаний было мало, но обращались. Натаскивала читать, считать и писать, истории рассказывала.

К Марии тогда Егор и обратился за помощью. Никак, мол, нельзя активисту без грамоты: то декреты, то решения, приказы опять же всякие.

– Не просить же мне посторонних прочесть документ вслух, вдруг там информация сугубо секретная, государственная. По меркам революционного времени за такое попустительство под расстрел недолго загреметь.

Мария, добрая душа, согласилась. Хоть какое-то развлечение.

Егорка – парень смышлёный: грамоту на лету схватывал. Марии Егоровне даже интересно стало. Вечерами до темноты за книжками и тетрадками просиживали.

Попутно и Егорка, паршивец, кое-чему девицу обучил: обрюхатил.

В любви клялся, ноги целовал, обещал замуж взять.

Мария, не избалованная прежде вниманием и участием, сомлела в ловких Егоркиных руках от соблазнительно нежных ласк, опьянела от иллюзии счастья, верила каждому сказанному им слову, даже удачей считала эти отношения.

Наивная девушка считала, что в её дом постучало счастье. Наверно так оно и было – любовь окрыляет.

Недолго довелось Марии радоваться. Капризная судьба в очередной раз над ней подшутила.

Не до больших и светлых чувств было тому Егорке, когда социалистическое отечество, как объяснял он своё бегство, в опасности.

У себя на селе всех, кто косо глядел или много имел, Егорка безжалостно раскулачил, но успел войти во вкус революционной борьбы. Процесс экспроприации пришёлся ему по вкусу: Егор упивался неконтролируемой властью, а перспектива женитьбы была противна его свободной натуре.

Предложение отправиться давить мироедов на Кубань он принял с восторгом. Замуж Марию обещал взять, когда коммунизм на всей Земле восторжествует.

Уехал и сгинул.

Мария Трофимовна ездила в район к партийному руководству, но следов милого не нашла.