Последняя любовь Хемингуэя

Ближе к вечеру пришла Адриана. Увидев ее, Хемингуэй вскочил с кровати, чуть ли не подбежал к ней и крепко обнял сильными руками. Он целовал ее лицо и повторял:

–Ты вернула мне способность писать! Я тебе безмерно благодарен. Я раб твоей музы!

Адриана освободилась от его объятий:

–Что с тобой, Папа?

–Ты меня вернула к жизни! Я снова могу писать.

–А что ты написал?

–Начал рассказ. Там будешь ты и я. И больше никого. Там будет все, чем мы с тобой дышим.

–Успокойся и отпусти меня. А то вдруг войдет медсестра.

–Никто сюда не войдет, пока ты здесь. Я закрываю палату на замок. – Он подошел к двери и закрыл защелку. – Видишь? Нам никто не сможет мешать, также как и в прошлую ночь.

Адриана вздохнула. Она надеялась, что сегодня ей не придется оставаться в больнице. Но раз так нужно Папе, то пусть. Вон, какой он одухотворенный и взбалмошный. Как мальчишка! Адриана хотела рассказать ему о давнем разговоре с Мэри, о Джанфранко, которому обещана машина, о том, что ее все это унижает, но не посмела. Она чувствовала, что не имеет права не только убить, но даже ранить или царапнуть его вдохновение, грязной прозой жизни. Пусть, пока Папа не знает ничего. Как он возбужден ее приходом, как рад! Не надо говорить с ним о человеческой низости. Это может повредить его здоровью, убьет азарт к жизни.

–А как твое здоровье?

–Великолепно! Даже давление, впервые за много лет оказалось в норме. Врачи удивлены. А если бы узнали лекарство?… – И он громко от всей души, захохотал, тоже впервые за время болезни.

–Тише! – Смущенно попросила Адриана. – А то кто-нибудь придет и попросит меня отсюда.

–В этой чертовской палате, провонявшейся лекарствами, распоряжаюсь я. Никто тебя отсюда не попросит.

–Ты мне прочитаешь свой рассказ?

–Пока нет. Это самый черновой вариант. Наброски. Но дня два и я его напишу полностью и покажу тебе. Ты будешь его первой читательницей.

–Я не смогу стать первой читательницей. Я завтра уезжаю.

–А почему ты мне об этом вчера не сказала?

–Забыла. Времени не было. Не хотелось тебя огорчать. И еще много хороших причин не позволили мне тебе об этом сказать.

Огорчение Хемингуэя ее сообщением было написано на лице, и он медленно произнес:

–И я забыл спросить. Старый дурак! Забыл, что встречи начинаются с прощания. Без них не бывает встреч. А время прощания узнают при встрече. А может ты останешься еще на несколько дней?

–Не могу. Послезавтра открывается выставка живописных работ. Там будут мои картины. Я обязана там быть. Прости меня, Папа. Сможешь?

–Тебя не за что прощать. Просто жаль, что не можешь задержаться со мной, хотя бы еще на день. Но ты еще приедешь ко мне?

–Обязательно. Через несколько дней. Я поеду, чем угодно: поездом, автобусом…

–Я скажу Франки, чтобы он привез тебя на моей машине.

–Не надо. Мне не хочется отвлекать Франки от занятий.

Впервые, за все время встреч Адриана покривила душой. Ей не хотелось использовать ту вещь, которой заплатили за нее… Но этого она Папе не объяснила.

–Я буду ждать.

–Давай сегодня сделаем все так, будто ты не больной, а здоровый Хемингуэй.

–И молодой…

–Не смейся. И молодой. Ты для меня всегда останешься молодым. Я хочу приготовить нам коктейль. Тебе же вчера хотелось выпить?

–Да. Но можно и сегодня. Ты принесла виски?

–Нет. Виски для тебя сейчас крепок. Сделаю слабенький коктейль.

–Какой?

–Не знаю. Я плохая хозяйка, но коктейли умею готовить. Кампари и гордон со льдом. Не знаю его названия.

–Кампари и гордон со льдом… – Задумчиво повторил Хемингуэй. – Ты в моем рассказе будешь его тоже готовить…

–Я другого коктейля не смогу сейчас приготовить.

–Хорошо.

Адриана вынула из сумки две бутылки вина, лед в металлической коробочке, ручной миксер.

–Лед стал таять. В Италии в марте тепло…

–Да, тепло. Тепло, что ты у меня есть.

Адриана промолчала в ответ. Она крутила в руках миксер, потом разлила коктейль в два стакана и протянула один Хемингуэю. Он ощутил в своей руке холодное стекло и сжал его. Адриана протянула свой стакан и чокнулась с ним.

–Это наш коктейль. Давай его так назовем.

–Давай. «Наш коктейль». Хорошо, что ты не из тех, которые могут плакаться.

–Все еще впереди.

–Не говори так грустно, а то мне хочется плакать.

–Хемингуэй никогда не плачет. Я это поняла. Он только переживает. Свои чувства он любит больше, чем мир.

–Ты права. – Ответил удивленный констатацией очевидного факта Хемингуэй. А он думал, что этого никто в мире не замечает.

–Не говори о грустном. Выпьем за нас.

Они маленькими глотками стали пить коктейль, глядя друг на друга. Они ничего не говорили, только рассматривали себя, будто хотели запомнить этот миг навеки.