На изгибе небес

– А ты не смейся, – обиделся бортмеханик, – я своё дело делаю. Вон и командир подтвердит.

– Конечно, делаешь, – не унимался штурман, – за восемь часов полёта два раза за рычаг шасси дёрнуть – вот и вся работа.

– А на земле самолёты ты за меня обслуживаешь, умник? Да если б не я – не пил бы ты сейчас тут спирт, а сидел бы в своём кресле томился.

– Вот, вот, – заступился за механика Жуков. – Ты, навигатор, кочегара не трогай, он нам на земле больше нужен.

Шёл шестой час полёта на автопилоте. Полёт был абсолютно спокоен. Кандыба мало прислушивался, как и всегда, к трепотне экипажа и задумчиво смотрел в иллюминатор. Отсюда, из салона самолёта, арктический пейзаж воспринимался как-то иначе, чем из кабины, под другим ракурсом что ли. Он обратил внимание, что когда летели на СП, под самолётом в этом примерно месте были громадные разводья на десятки километров, а сейчас же почти сплошной лёд.

Он подумал, что не может его быть так много в это время года в этих широтах. Лететь оставалось часа два с половиной, значит должна быть уже чистая вода. Кандыба поискал глазами солнце, увы, его не было видно. Перенёс взгляд вперёд по курсу. Там, впереди, были сплошные льды, кое-где с признаками торошения. А это уже…

Смутное, ещё не осознанное беспокойство овладело им. Откуда взялись в этом месте такие льды? Они бывают с приближением к полюсу, но самолёт-то летит в обратном направлении. Должна уже быть чистая вода. А вместо этого…

– Штурман, – обратился он к безмятежно смеющемуся Белоглазову, – посмотри-ка за борт, ничего там странным тебе не кажется?

– А чего там может быть странного? – удивился тот. – Вода, да лёд, лёд, да вода.

– Но ты всё же посмотри.

Тот вытянул шею к иллюминатору.

– Вода, да лёд, лёд, да вода, – ещё приговаривал он, но с лица его уже сползала благодушная улыбка.

– Что скажешь?

– Воды нет, – сказал штурман и посмотрел на часы, – а должна быть.

Остальные члены экипажа тоже прильнули к иллюминаторам.

– Ни хрена себе! – ахнул Жуков. – Такие льды в это время могут быть только в море Бофорта. Я перед вылетом карту смотрел.

– Это море от нас левее на тысячу километров, – возразил штурман, становясь ещё серьёзнее, – не могли никак мы туда залететь. Не первый же раз…

– И дай бог не последний, – проворчал Корецкий.

– Да, сюда точно Макар телят не гонял, – проговорил Жуков, вглядываясь вперёд. – Не знаю куда, но мы точно не домой летим, командир.

– А… куда же? – спросил Белоглазов.

– А это тебя надо спросить! – встрепенулся Ерёмкин. – Пока ещё штурман у нас ты.

– А ну-ка, мужики, все по местам! – распорядился Кандыба. – Чертовщина какая-то.

В считанные секунды все заняли свои места. Ждали решающего слова штурмана. Пару минут он крутил свои рычаги и ручки, потом озабоченно почесался и снова схватился за свои навигационные штуковины. Затем, откинувшись в кресле, удивлённо воскликнул:

– Ни хрена себе! Ничего не понимаю! Мы, с каким курсом идём?

– У меня почему-то 320 градусов показывает,– сказал Жуков.

– Курс на базу 190 градусов, – напомнил штурман, – а у меня тоже почему-то 320 показывает.

– А у меня показывает, как положено 190 градусов, – сказал командир и вдруг матюгнулся замысловатым фронтовым матом.

– Что такое? – спросили его сразу двое.

Жуков, вытянувшись, вгляделся в прибор командира и сразу всё понял. Выставленный на заданный курс полёта прибор был заблокирован кнопкой арретирования. Это был новый прибор, не зависящий от магнитного поля земли, которым лётчики пользоваться не привыкли. В полёте его надо было периодически корректировать, что делать забывали, надеясь на астрокомпас. В хорошую же погоду просто устанавливали самолёт на заданный курс с учётом ветра, включали автопилот, и он приводил самолёт в нужную точку с точностью до 10 километров. В авиации, особенно в Арктике, эти расстояния ничтожны.

– Чёрт возьми! – вскричал Белоглазов. – Не могли же мы на 110 градусов вправо уйти.

– Может быть и влево, – возразил Жуков.

– Если влево, выходит, что мы по кругу летим? Чепуха какая-то!

– Выходит, так. И паковые льды об этом говорят. Вероятней всего мы на западной периферии моря Бофорта.

– Штурман! – подал голос Кандыба. – Курс пока не меняю. Быстро взять пеленги с мыса Шмидта и острова Врангеля. Давайте определим наше точное место, а потом с курсами будем разбираться.

– И солнца нет как назло, – матюгнулся штурман и принялся снова крутить ручки компасов.

– Это ты, Славик, в заблуждение нас вводил, – покосился Ерёмкин на радиста. – Курс 190, точно идём. А прибор-то заблокирован был. Он, куда бы ни летели, будет 190 показывать. Не заметил что ли красной точки на циферблате?

– Командир! – воскликнул штурман, проведя пеленги на карте. – Я ни хрена не понимаю! Но мы находимся северо-восточнее СП на 600 километров, не меньше.

– Да ты что, Вадим, с ума сошёл? Куда же мы почти шесть часов летели? – ахнул механик и покосился на прибор топлива. – Бензина, между прочим, на два часа осталось.

– Я два раза проверил, СП левее и сзади нас. Не знаю, как это всё получилось, но это так.

– Выходит, что вместо материка мы ещё дальше в Арктику уехали? – врубился, наконец, и радист, до этого мало что соображавший. – Ни хрена себе, завезли! То мы слева, то мы справа. Сплошные Бермуды.

– Вадим, ты уверен в наших координатах? – спокойно спросил Кандыба.

– Не знаю, как мы сюда попали, но в координатах уверен абсолютно, – ответил штурман.

– Тогда быстро – курс на СП. Топливо на исходе.

Белоглазов рассчитал новый курс, довернули на него самолёт.

– Сколько до СП?

– Больше 500 километров. Пять минут не меняйте курс, возьму пеленги – скажу точнее. Корецкий, с СП можешь связаться?

– По графику они только через полтора часа включатся, – ответил радист.

– Будет поздно.

Под крылом между тем были сплошные паковые льды и торосы, куда ни кинешь взор. Если садиться на вынужденную посадку – никакого шанса остаться целыми.

– Вадим, пеленги брать постоянно и расстояние, расстояние до СП, – напомнил Кандыба.