Шутка шутера

И тут же руки Фридриха скрючило судорогой. Ноги отказали. Барон с грохотом рухнул со стула.

Желудок подвело, ком тошноты подкатил к горлу.

Фридриха начало колотить, точно в припадке эпилепсии, но при этом мозг не отключался, и барон прекрасно понимал, как он выглядит со стороны.

Впрочем, это занимало его считанные секунды. А потом он понял, что теперь его вид не имеет уже никакого значения.

Фон Шлиссенбург позорно и громко орал, захлебывался этим криком. Он ощущал, как волна тока проходит от макушки до пяток и обратно, однако, напряжение, хотя и было критическим, но не смертельным. В этом было какое-то нечеловеческое равнодушие к чужой боли. Тело билось в конвульсии, изо рта пошла сначала пена, а потом блевотина, точно майор хватил вчера лишних шесть-семь бутылок темного пива.

Три минуты растянулись в вечность.

И когда блокировка тела закончилась, Фридрих так и остался лежать на полу, таращась на ковровое покрытие, заляпанное остатками его же, не переварившейся пищи, не в силах пошевелить ни единым мускулом.

Голос тюремного компьютера откуда-то сверху равнодушно сообщил:

– Сканирование вашего мыслительного процесса до блокировки тела дало положительный результат на симпатии к диктаторской форме правления последнего вашего национального героя. Что ж, могу сообщить вам, что ваш так называемый фюрер действительно пребывал в Зале Ожидания, и именно отсюда он вынес свою книгу о борьбе с миром человеческих душ. Однако вы же не хотите стать таким же пламенным борцом, как так называемый Гитлер, с душами своих же предков? Ведь у самого Адольфа в разгаре войны души уже не было, и он просто тупо уничтожал вокруг себя любые проростки душевности.

Барон фон Шлиссенбург был категорически не согласен с каким-то там зазнавшимся тюремным компьютером, он верил в величие фюрера, он с детства знал, что имперский орел Карла Великого еще не раз омоет когти в крови врагов нации, но отвечать, тем более – спорить, он не хотел. Он уже ощутил мощь имперской инквизиции. Он осознал, что нужно бежать отсюда, чтобы создать армию Сопротивления, чтобы вместе с Шеллешем очистить вселенную от всей этой новой коммунистической заразы, поразившей Империю Третьего Союза!

Не дождавшись реакции наблюдаемого, механический голос смолк.

А через пять минут барон мужественно сжал зубы и встал.

Ноги дрожали от напряжения, словно он бросил заниматься спортом, а потом вдруг решил за три дня наверстать упущенное за год.

Трясущимися руками Фридрих сорвал с себя перепачканный мундир, выданный ему еще Шеллешем, швырнул его на пол и слабым, заикающимся от волнения голосом потребовал душ.

Лицо из монитора смотрело равнодушно, но барон был готов поклясться, что лицо этого робота кривит ехидная, издевающаяся улыбочка:

– Нет необходимости.

– Да что же вы за свиньи такие? Где ваше долбанутое на всю голову начальство? Вы что, не видите: камера в антисанитарных условиях, и согласно женевским соглашениям… – тут майор Бундесвера осекся и понял, что ляпнул глупость. Земные законы тут не только не действовали, но и казались архаизмом, кодексом чести обезьян, вчера только слезших с пальмы.

Барон сел на кровать и ссутулился.

Никто здесь не воспринимал его серьезно.

Наполеона, потерпевшего поражение от русских дикарей, и то сослали на остров. Великие люди даже в изгнании окружены почетом и ореолом избранности, а он, Фридрих, рассматривался здесь даже не как кадровый военный, а просто как недоразумение.

А еще барон вдруг понял, что ему не хватает горных утесов и бело-голубых знамен родины, ветра и дождя, и облаков, плывущих над самым знаменитым озером мира, потому что там, в его глубинах таится настоящий Грааль, спрятанный бегущими от Филиппа Красивого тамплиерами.

Грааль – символ мудрости. Еще одна причина – недолюбливать этих фанфаронов – французов. Но тут майор поймал себя на мысли, что лучше оказаться в одном строю и с французами, и с русскими, и даже со снобами американцами, нежели в роте наемников Империи Третьего Союза…

И вдруг стены камеры содрогнулись от взрыва.

В появившейся пробоине появился бес.

Фридрих с удивлением уставился на веснушчатое, полное задора и молодости, лицо в обрамлении рыжих кудрей и блестящих, точно отполированных, козлиных рожек.

– Ты кто? – это все, что смог выдавить из себя потрясенный немец.

Бес усмехнулся, стряхнул пыль с черного мундира Летной школы, и сказал:

– А что: мне здесь не рады?

Барон подскочил в возбуждении, но волна тошноты остановила его эмоциональный порыв:

– Что я должен взамен?

Бес понимающе покивал головой:

– Душу можешь оставить себе.

Фридрих издал вздох облегчения. Видимо, он не верил до конца Чужим.

– Ты ведь не любишь русских? – бес чихнул.

Фон Шлиссенбург в изумлении приподнял бровь.

– Ладно. – уточнил спаситель. – Не всех русских. Только одного: Ивана Соколова.

– И?… – осторожно протянул пленник.

– Вот и поможешь мне его найти и заставить землю жрать.

– Откуда столько ненависти? – Фридрих медленно двинулся к выходу.

– Меня из-за него исключили из академии, лишили звания и права заниматься любыми, даже транспортными, полетами в течение десяти лет! А это – хуже смерти!

Заглянув в рваный пролом камеры, барон с удивлением обнаружил, что за стеной были добротные коридоры, целиком обшитые то ли алюминием, то ли другим блестящим металлом, и только здесь, в его одиночке были кирпичная кладка, чугунная решетка на окне, и лампочка высоко под потолком в металлической сетке.

Чужой, оглянувшийся на Фридриха, поймавший его изумленный взгляд, лишь усмехнулся:

– А ты чего хотел? Вы люди, сами держите себя в тюрьме. Мне пришлось даже взрывать стену, потому что ты не мыслишь себе другой камеры.

– То есть?

– Знаешь, до тебя тут хиппи один сидел. Его камера составляла дорогу серпантином, антураж которой постоянно менялся, и ему казалось, что он путешествует автостопом по Техасу. Он даже не заметил того, что давно не на Земле. И находился этот парень именно в твоей тесной одиночке.

Барон с удивлением посмотрел на покидаемое узилище:

– А почему не орет сигнализация?

– Мы не покинули Залы Ожидания, мы просто вышли из твоей личной комнаты. Компьютерные надзиратели системы Зал Ожиданий реагируют на бездействие. Долго сидишь, значит – обдумываешь план побега. Двигаешься – благонадежен. Выйдешь из зоны контроля камеры один – получишь удар в спину. С кем-то вдвоем – реакции не последует. Такая вот наша Чужая Критика Чистого Разума получается. Имперцы непоротливы. И система закона и правосудия у них такая же. Грех этим не воспользоваться, правда?

– Как все сложно у вас.

Бес засмеялся: