Восход видит

– А что у вас за имя такое интересное? – поинтересовался он и добавил, чтобы смягчить интонацию: – если можно спросить.

В принципе, я тоже был не против немного рассказать о себе:

– Моя мама японка, поэтому родители выбрали японское имя, и раннее детство я провёл в этой стране, – я чуть не сказал «Стране Восходящего Солнца», но решил, что это словосочетание в Айсберге вряд ли пользуется популярностью, – а мой отец, мистер Феникс, преподаватель.

– Давай позже познакомим друг друга со своей генеалогией. Прежде чем ты засядешь в кабинете на десятом этаже и начнёшь показывать всем подряд всякие кляксы Роршаха, я хочу показать тебе кое-что особенное. То, ради чего мы здесь собрались, – сказала Наоми.

– Мы вчетвером, в столовой? – пошутил я. На самом деле, понятно, что имелось в виду, ведь Наоми физик и астроном. Она покажет то (а может, всё-таки того?), ради чего был построен Айсберг, этот кит, сокрывший в своём чреве уже три тысячи человек. Но сначала – завтрак!

Я не участвовал в общем разговоре, делая вид, что задумался и сосредоточился на еде, но на самом деле украдкой разглядывал своих новых коллег. Мне было интересно слушать их беседу, обрывки удивительных с непривычки новостей Айсберга, которые в устах этих учёных звучали совершенно обыденно. Но больше всего разошёлся с моими ожиданиями их облик: в социальной рекламе-то сотрудников Айсберга показывают в строгих костюмах либо идеально белой спецодежде, а то и вовсе в анти-восходных скафандрах… А тут ковбой, засмеявшись с набитым ртом, просыпает крошки на клетчатую рубашку, ярко накрашенная Эмма Лебен будто выбралась поболтать в кафе с подружками, а упругий бюст Наоми обтягивает спортивная футболка. Ну и ну… Хотя пару мужчин в белых рубашках и молодую женщину в офисном брючном костюме я всё же заметил, оглядев зал. Они, как и я, держались довольно скованно – видимо, тоже новички.

После завтрака Наоми попрощалась с Эммой и Фрэнком, и мы снова поднялись на лифте в купол. Там она показала мне обсерваторию, куда иногда поднималась для наблюдений. Телескоп Айсберга входил в десятку самых крупных телескопов Земли. А ещё комплекс постоянно получал в реальном времени информацию от остальных телескопов «большой десятки». Нет ничего удивительного в том, что с момента обнаружения Восхода все космические исследования, в основном, сосредоточились на нём. Хотя меня лично это удивляло. Иногда я даже позволял себе кощунственную мысль: «ну, Восход и Восход. Летает себе в глубоком космосе по хаотичной траектории, мерцает, иногда насылает на людей глюки». Она закралась ко мне в голову и сейчас, несмотря на трепет, когда я глядел на оранжевый полумесяц Восхода на огромном вогнутом экране.

– Оно действительно похоже… Ну… На Восход, – наконец проговорил я, не зная, что ещё сказать.

– Да-да, узкий полумесяц на фоне чёрного диска. У некоторых наоборот вызывает ассоциацию с солнечным затмением. Когда его впервые увидели, приняли за двойную звёздную систему. Знаете же, что бывают системы из двух звёзд, из нескольких звёзд, а иногда встречаются даже из звезды и чёрной дыры.

– Восьмая про-гипотеза природы Восхода, «Звезда-дыра», выдвинута астрономом Эдвардом Хоулом из НАСА, опровергнута на основе исследований М. Истейка и Р. Онга из Айсберга, – скучным голосом процитировал я, – конечно, я читал «Тысяча и одну гипотезу о Восходе». А кто из нас нет? Кстати, интересно, что большинство про-теорий отвергнуты именно учёными Айсберга.

– Ты, я вижу, не впечатлён? – хитро прищурилась Наоми. – Ну, конечно, чтобы мы не паниковали, учёные и правительства многое приуменьшают. Да и сложно паниковать тридцать лет подряд, основная истерия по Восходу улеглась после первых пяти лет и вспыхивает вновь, только если он особо сильно чудит. Но мы, сотрудники Айсберга, я имею в виду, не зря проходили столько психологических проверок. Потому что нам предстояло узнать, что Восход чудит постоянно. Вот как ты думаешь, что значит «движется хаотично»?

– Значит, невозможно предсказать его траекторию.

– Ага, так я и знала: представляешь, что он порхает по космосу, как бабочка. А он… Ну-ка, взгляни на экран.

Я послушно посмотрел на экран, от которого отвернулся всего несколько мгновений назад, и увидел лишь звёздную черноту.

– А… Где он? – ошарашено спросил я.

Наоми начала сдавленно хихикать, прикрывая рот рукой. Постепенно к ней присоединились учёные с ближайших рабочих мест, а потом и искренний, уже не сдерживаемый хохот охватил всю обсерваторию. «Где-е-е о-он!» – то и дело проносились стоны, как будто люди повторяли финальную фразу анекдота или даже припев любовной баллады. Маленький паренёк в очках, хрюкая от смеха, кинул своему соседу свёрнутую зелёную бумажку. Поотдаль некоторые тоже перекидывались мелкими купюрами и монетами.

– Они спорили, что ты это скажешь. Все новички так говорят, – пояснила Наоми, отсмеявшись, – у вас ещё такое уморительное лицо при этом… А Восход может быть сейчас где угодно: в соседней галактике, в центре Млечного Пути, возле Плутона, а может упасть тебе на голову. Также он может иметь случайную массу и форму, излучать в совершенно другом спектре…

– Так, может быть, это разные объекты?

– Двенадцатая про-гипотеза природы Восхода… – начала Наоми лекторским тоном, как я ранее.

– «Множество объектов». Помню-помню.

– Теперь ты понял? В ближайшие дни астрономы всей Земли будут лихорадочно искать его. Может, это почти ничего не весящее рисовое зёрнышко за сотни световых лет отсюда, и мы даже не увидим его до следующего перевоплощения. А может, это объект с температурой центра голубого гиганта и массой крупной чёрной дыры. То, что ты, скажем, у себя в Японии, а крокодил в Африке, не значит, что крокодил не опасный. А грёзы ты когда-нибудь…

Я понял, что она хотела спросить, испытывал ли я на себе галлюциногенное влияние Восхода, но сочла, что мы не настолько близкие друзья. Тем более, здесь полно людей. Тема посланий Восхода считается очень интимной даже здесь, в Айсберге, где он не может добраться до наших разумов. Ведь они всегда производят сильное впечатление, а некоторых даже сводят с ума. Возможно, я и «словил Восход» когда-то, но не мог сказать наверняка: моя собственная тайная болезнь часто подкидывает нечто подобное, если надолго забыть о таблетках.

– Давай я лучше тебя ещё напугаю. – Она повела меня опять вниз, в архив.

– Доктор Бёрнитолл! Наоми! – крикнул кто-то нам вслед.

– А?

– Когда закончишь бойскаутские страшилки, передай своего друга другому экскурсоводу, пожалуйста. Ты нам нужна для поисков, сейчас уже начались истеричные звонки от президентов, НАСА, Роскосмоса и…

Наоми закатила глаза и шепнула: «и так каждый раз».

Глава 3. Где он?

Когда Наоми Бёрнитолл заверила коллег, что вернётся при первой же возможности и примется за работу с утроенной эффективностью, мы спустились обратно под землю, но не глубоко – всего на пять ярусов. Наоми объяснила, что особо важную информацию, которую нужно скрыть от Восхода, здесь не хранят, зато от людей она защищена вполне надёжно. Я живо представил КПП Айсберга, его крепостные стены и многочисленных охранников. Кибер-защита, уверен, у них на не менее высоком уровне. Думаю, ни человек, ни информация не могут попасть сюда без ведома Шпилляйтера. Как и выбраться отсюда…

– Вот, смотри, друг мой. – Наоми приложила к специальному сканеру свою карточку сотрудника, чтобы компьютер включился. Выхода в интернет у него, конечно, не было, поэтому она подключилась к локальной сети архива.

– В прессу просочилось мало информации о первой экспедиции к Восходу. В тот период он был размером с Луну и вращался вокруг Сатурна – один из самых близких подлётов к Земле за всю историю.

– Две тысячи шестидесятый? – Дата была проставлена в углу снимка с группой людей в скафандрах. На их лицах застыла гордая решимость: губы крепко сжаты, глаза горят… Мой взгляд приковал один из космонавтов, но Наоми уже листнула слайд, и мысль не успела оформиться.

– Да, чуть больше тридцати лет назад. Старт прошёл нормально, и мир затаил дыхание. Когда исследовательский корабль пролетал мимо Марса, началось это: – она снова листнула. Я увидел фотографию, сделанную с помощью орбитального телескопа, – Восход превратился в гигантский сияющий ананас. Да-да, сотрудники Айсберга, который тогда ещё был не Айсбергом, а небольшой льдинкой, отреагировали так же, как ты. Нервный смех, переглядывания, попытка найти неисправность в аппаратуре. И тут отважных космических исследователей начало не по-детски плющить, уж прости за мой сленг. Прямые трансляции из рубки корабля по телевидению прекратились, потому что космонавты беззастенчиво несли бред на камеру, матерились, плевались… Сначала на Земле думали, что это шутка, перформанс или демонстрация, спланированная заранее, но нет. Отчёты становились всё путанее, автоматическая пересылка результатов измерений прекратилась: экипаж сам испортил аппаратуру. Иногда они лишь присылали записи голоса, фотографии, даже чёртовы селфи.

Доктор Бёрнитолл включила аудиофайл. Я хотел остановить её, поняв, что не хочу слушать это, но не посмел издать ни звука.

– …Нам не нужен дьявол, чтобы быть чудовищами, – отчётливо, но пугающе отстранённо произносил женский голос, а на фоне слышалось какое-то отвратительное бульканье, – нам не нужен бог, чтобы спасти свои души. Потому что у нас их нет. Мы тонем во лжи, тонем в себе, тонем в космосе, тонем друг в друге. Восход видит твою реальность. Восход видит все реальности. Восход видит, что все они не реальны. Восход видит. Восход… – её голос перешёл в ржание раненой лошади, и запись оборвалась.

Дальше пошли фотографии: смазанные, искажённые, некоторые в негативе.

– Это неисправность камер?

– Может быть. А может, они сами портили качество и накладывали фильтры, чтобы передать, что они чувствуют. Они совершенно лишились рассудка, Райто. Ломали корабль, устраивали оргии, убивали друг друга…

На экране мелькали лица: безумные, смеющиеся, плачущие, окровавленные… У одной женщины не было уха. На последней фотографии молодой мужчина целовал своего коллегу, который был давно мёртв от многочисленных ран.

– Земля умоляла их повернуть назад. Там осталось, вроде, двое выживших из пятнадцати. Что бы Восход ни показывал им, это было слишком ужасно.

– В новостях говорили, что он просто убил их… – прошептал я, закусив нижнюю губу и вцепившись в подлокотники стула.

– Он и убил. На подлёте к Сатурну Восход испепелил исследователей вместе с кораблём. Даже не на атомы – на элементарные частицы. Астрофизики поражались, как столь мощный взрыв не разнёс Сатурн, некоторые даже говорили, что это очередная иллюзия, но катастрофу видели все мощные телескопы Земли, а потом зонды уловили многие долетевшие от взрыва частицы.

Я молчал. В ушах до сих пор стоял голос «Восход видит, что все они нереальны. Восход видит. Восход…».

– Но это не страшно, – сказала вдруг Наоми.

– Что не страшно?! – я не понял её, потому что страшно в этой истории было абсолютно всё.

– Не страшно, что он свёл их с ума. Не страшно, что распылил. Это могут и люди, если постараются. Знаешь, что действительно страшно?..

Я взглянул на приятельницу с беспокойством: с такой интонацией обычно разговаривают мои пациенты. Наоми тяжело дышала, на глазах теряя самообладание:

– …Потом он собрал их вновь. Воссоздал до последнего атома. Не только руки, ноги, кишки – Восход восстановил мозги космонавтов до последней нейронной связи, так что не потерялось ни одной черты характера, ни одного воспоминания. Он вернул их души, чёрт подери, из небытия, понимаешь, Райто?! – Наоми почти кричала, возмущённо и испуганно, как будто это я был виновен в тех событиях. На фоне кофейной кожи лица белки выпученных глаз выделялись особенно ярко. Но, думаю, я сам выглядел не намного лучше, оглушённый смыслом её слов.

– Поэтому вы считаете его разумным?

– Не только. Весь Айсберг трудится над тем, чтобы вывести для Восхода хоть какую-то закономерность: периодичность свечения, чередование форм – что угодно, лишь бы последовательное. Но он нарушает собственные правила снова и снова, постоянно удивляя нас все эти тридцать лет. Будто насмехается.