Часть номер три, глава тридцать один.
И, уходя по сумрачной дороге,
Один, другой, за дальний горизонт,
Встречали смерть герои-полубоги:
Геракл, Аякс, Ахилл, Беллерофонт.
Уже летел снаряд из-за бойницы,
А я листал, хоть жалкий был предлог,
Всё медленней тяжелые страницы,
Чтоб д’Артаньян пожить подольше мог.
О, боги мои в панцире крылатом!
Оплакивал я, малое дитя,
Над книгой ваши сумерки с закатом,
Где двадцать лет, где тридцать лет спустя.
Покинув ваши склепы и гробницы,
С обломками Арго оставив мель,
Читал опять я первые страницы
Про Хаос, про Рошфора и дуэль.
Я закляну, я отведу невзгоду!
На этот раз изменится мой миф!
Другим путем прорвусь я на свободу,
Как новый заключенный замка Иф.
Пропустит Одиссея злая Скилла,
Над Пейрифоем смилуется мгла,
По моему велению Ахилла
Минует равнодушная стрела.
Я прорицаю, Пифией провижу,
И знаю что, купив билет в музей,
Над мраморным Патроклом не увижу
Резню его врагов, его друзей,
Казнь Стюарта, конечно, будет мнимой,
Эдипа жизнь не будет так горька,
И выбьет д’Артаньян из рук любимой
Бокал вина до первого глотка.
Отпущенные все призвав мне силы,
Читал взахлеб, сидел я взаперти…
…И оставалось все так, как и было,
Опять я никого не мог спасти…
И я забыл двойной священный свиток,
И щит, и меч, и шпагу, и мушкет.
Прошло с тех пор, с горячечных попыток
Все изменить, почти что тридцать лет…
И лишь вчера, внезапным третьим зреньем,
Открывшимся, как светлое окно,
Уже ненужным, поздним озареньем
Я понял все – и страшно, и смешно…
Беспомощный, бессильный и бессонный,
Я тщетно бился об страницы лбом, —
Так и Господь, должно быть, в миллионный
Читает раз всей жизни нашей том.
Он знает – все, как прежде, бесполезно.
Кто был каков, останется таков,
И поступью пройдут полки железно,
И будет плач со скрежетом зубов.
Он знает – нет преграды этой силе.
И коль тогда, как ни был бы он свят,
Пророка осудили и казнили,
Теперь опять осудят и казнят.
С уверенностью той же, тот же голос
Все то же скажет, не наоборот,
И ранее не падал если волос,
Он и сейчас с главы не упадёт.
…И все стерев и давши выход гневу,
В который раз, средь райских лопухов,
Господь, вздыхая, вновь подводит Еву
С Адамом к древу, полному плодов.
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
В центре полночи осовелой
Я пера треугольной стелой
На площадке бумаги белой
Свой рисую автопортрет.
Опоясанный силой вышней,
Четырех- или восьмистишный
То вношу, то стираю лишний,
Отягчающий мысль куплет.
От корчмы к караван-сараю
Я пунктиром подошв шагаю,
Разделяю, пересекаю
Горизонта волшебный круг, —
Напрямую, наудалую,
Ног своих под собой не чую,