Дапн задрожала, словно от сильного озноба.
– Неужели мы опоздали? – произнес Тафари вслух мысль, которая только что вызвала ужас в душе гамадриады.
Как будто отвечая на этот вопрос, одна из каменных глыб неподалеку от них вдруг начала отодвигаться. И из мрака камеры вышли два радостно-возбужденных кобольда. Это были Бернд и Берндт. Они не ожидали кого-либо увидеть и, вместо того, чтобы скрыться в спасительной тьме, застыли от удивления.
Тафари хватило этого мгновения. Одним прыжком он преодолел расстояние, отделявшее его от кобольдов, схватил их обоих за горло и поднял над землей. Ножки Бернда и Берндта яростно сучили в воздухе, словно кобольды спохватились и пытались сбежать. Но было уже поздно. Они упустили свой единственный шанс на спасение.
– Где Могущественный? – прорычал Тафари, слегка сжимая пальцами шеи кобольдов. Но этого хватило, чтобы их красные глазки закатились, обнажив белки. – Отвечайте, если хотите жить!
Если бы кобольды даже захотели, они не сумели бы ответить Тафари. Гигант не рассчитал своей силы, и в ярости уже почти выполнил свою угрозу. Бернд и Берндт издавали предсмертные хрипы, корчась в его мощных руках.
Дапн, опомнившись от неожиданности, проскользнула в камеру, из которой вышли кобольды. И сразу же вышла.
– Там мертвый человек, – сказала она без тени сожаления. И гневно крикнула: – Тафари, не убивай их, пока они не скажут, где Джелани!
Тафари опустил руки, и ножки Бернда и Берндта коснулись каменных плит. Но нгояма продолжал держать их за шеи. Он не доверял кобольдам. Особенно после того, как его обманул Джеррик.
Постепенно зрачки кобольдов вернулись на прежнее место. И когда Дапн увидела красные точки в их глазках, она сказала:
– Я член Совета тринадцати гамадриада Дапн. Приказываю вам открыть камеру, в которой находится нгояма Джелани. Или вас ждет суровое наказание!
Бернд и Берндт покорно кивнули. Мощная хватка Тафари была убедительней слов гамадриады. Оба одновременно показали жестами на каменную глыбу, которая была ближе остальных. Когда Тафари подошел к ней, один из кобольдов достал из связки, висевшей у него на поясе, ключ, вложил его в щель в камне и провернул его. Скала сдвинулась, открыв вход. Дапн торопливо вошла внутрь. Тафари услышал, как она вскрикнула от радости. И почти сразу же – от горя.
Дапн, увидев Джелани в кандалах, испытала сильное потрясение. Нгояма был пепельно-бледным и походил скорее на свою тень. И только глаза его оставались такими же, какими их помнила гамадриада. Мудрыми, ласковыми и любящими. Вернее, они стали такими, когда увидели Дапн. А до этого были отрешенными, словно уже простились с жизнью и видели нечто, не доступное земным существам.
– Джелани! – дико закричала гамадриада и бросилась к нгояма. Она обняла его и замерла, прислушиваясь к тому, как начинает оживать его сердце. Оно стучало все чаще и чаще, согревая и разгоняя кровь по холодному, как лед, телу. И вскоре кожа нгояма стала просто бледной, а в глазах появился слабый блеск, словно сквозь туман пробился отсвет костра.
– Ты жив, Джелани! – шептала гамадриада, как в бреду. – Жив! Жив!
Джелани, с трудом подняв руку, осторожно провел ладонью по ее волосам и плечам. Он словно не верил, что это не призрак гамадриады, который он часто вызывал в своей памяти, а она сама во плоти.
– Это ты, – тихо произнес он. – Это действительно ты!
– И она спасла тебя, – пророкотал Тафари, входя в камеру с двумя кобольдами в руках. – Без нее у нас бы ничего не вышло.
Тафари лукавил, говоря так. Он хотел, чтобы Могущественный считал себя обязанным за свое спасение гамадриаде, а не ему. Джелани был воин. А истинный африканский воин, попав в плен, должен умереть с достоинством. И окажись он, Тафари, на месте Могущественного, то счел бы себя оскорбленным, потому что ему не дали доказать свое мужество и презрение к смерти. А при первой возможности он избавился бы от своего спасителя каким-либо способом. Может быть, даже убил бы его.
А простит ли Могущественный гамадриаду – это его личное дело, думал хитроумный Тафари. И радостно улыбался. Он был счастлив не меньше Дапн, что видит Могущественного живым.
– А что будем делать с этими? – спросил Тафари, встряхнув кобольдов так, что у тех громко клацнули зубы. – Свернуть им шеи?
Джелани задумчиво посмотрел на Бернда и Берндта. В его глазах не было гнева.
– Пусть снимут с меня кандалы, а потом отпусти их, Тафари, – сказал он. – Они всего лишь выполняли приказы Джеррика. Мы спросим с него.
Тафари со вздохом сожаления разжал свои пальцы и гневно пророкотал:
– Вы слышали, мерзкие твари? Снять кандалы!
Бернд и Берндт, упав на каменный пол, жалобно пискнули. Но тут же поднялись, бросились к Джелани и в мгновение ока освободили его от пут. А затем, еще не смея верить в свое избавление от неминуемой, как им казалось, смерти, они юркнули в темный угол и там затаились. Выход из камеры заслонял своим громадным телом Тафари.
Джелани, которого заботливо поддерживала гамадриада, вышел из камеры. Тафари шел перед ними, освещая путь двумя факелами.
Увидев Могущественного, африканские духи издали радостный крик. Киангу по приказу туди Вейжа выстроил терракотовых воинов в колонны и, приветствуя Джелани, поднял свой меч.
– Мы победили, Дапн, – сказал, подойдя к ним, туди Вейж. – Но Джеррик сбежал. И мы не знаем ничего о его планах. Что будем делать?
– Мы немедленно созовем Совет тринадцати, – подумав, ответила гамадриада. – И изберем нового главу из числа его членов. По-настоящему достойного этой чести.
И она с нежностью взглянула на нгояма.
А Джелани, казалось, не слышал их. Возвышаясь, словно гора, над гамадриадой и туди, он задумчиво смотрел куда-то вдаль. В ту сторону, где находилась Африка.
Глава 11
Последний аэропорт на пути Фергюса к горе Хай-Марка находился в городе Хульяка. От него до Пуно, жители которого с горькой иронией говорили, что их городок давно забыт богами, пролегало пятьдесят километров пустынного шоссе. Поэтому в аэропорту Хульяка Фергюса встречал аяуаска Акеми, чье имя в переводе звучало как «красивый восход и закат солнца», а сам он был духом лианы, растущей в джунглях Южной Америки.
Свободолюбивый народ аяуаска был враждебно настроен к Совету XIII, который пытался подчинить его еще при эльбсте Роналде, а затем продолжил свою политику при кобольде Джеррике. Но зато он имел добрые отношения с людьми. В знак этой дружбы аяуаска преподнесли в дар индейским племенам, населяющим берега озера Титикака, секрет изготовления напитка, который изготовлялся из лозы, известной людям под названием Banisteriopsis caapi. Он вызывал у тех, кто его пил, цветные галлюцинации и чувство эйфории, а заодно исцелял от многих болезней. В благодарность местные жители начали курить фимиам духам в своих религиозных таинствах и обрядах. Аяуаска стали для индейцев почти богами.
Фергюс встретился с Акеми, когда путешествовал по Северной Америке. Они нашли общий язык на почве неприязни к Совету XIII. Эльф считал политику эльбста Роналда пагубной для мира духов природы и не скрывал этого. Акеми был мудр и понимал, что без помощи других духов его народ не сможет противостоять натиску могущественного Совета XIII. Они заключили негласный пакт о взаимопомощи. И на прощание распили кувшин галлюциногенного напитка, что еще больше сблизило их. Фергюс не любил вспоминать о картинах, которые привиделись ему будто наяву в ту памятную ночь, а тем более о пережитых им впечатлениях. Но условия пакта он свято чтил и помешал многим планам мстительного эльбста Роналда против североамериканских духов. Поэтому, когда ему самому понадобилась помощь, он обратился к Акеми, и тот с радостью откликнулся. Особенно когда узнал, что ему представится возможность свести старые счеты с кобольдом Джерриком.
Фергюс издали увидел Акеми. Высокий, худой и гибкий, тот на две головы возвышался над окружающими его людьми.
– Ты расшевелил осиное гнездо, Фергюс, – произнес Акеми с улыбкой, склоняясь над эльфом, чтобы обнять его. – Пуно полон рарогов. И двое из них утром подъехали на машине к аэропорту, встали напротив входа и не спускали с него глаз. Я так полагаю, высматривали тебя, мой друг.
– Поскольку ты рассказываешь об этом в прошедшем времени, то с моей стороны будет логичным спросить, что с ними произошло, – скупо улыбнулся Фергюс в ответ.
Когда Акеми рассмеялся, по аэропорту словно пронесся порыв теплого ветра.
– Ты всегда зришь в самый корень, Фергюс, – сказал аяуаска. – От тебя ничего не скроешь. В настоящий момент рароги находятся все в том же автомобиле, только уже не в салоне, а в багажнике. Думаю, что им очень тесно, неуютно и даже страшно. Но что из того? В отличие от тебя, я никогда не приглашал их быть моими гостями. Они явились в мой дом не званными. Так что пусть не обижаются на неприветливость хозяина.
– Мне нужно кое о чем спросить рарогов, Акеми, – сказал Фергюс. – До того, как ты отправишь их искупаться в озере Титикака.
– Хорошая идея, – сказал Акеми. – Это я об озере Титикака. Но расспросить их ты тоже можешь. Если они способны будут ответить. Уж очень мои аяуаска не любят рарогов из-за их кровожадности, а еще более – алчности. Рароги только тогда поймут, что деньги нельзя есть, когда будет срублено последнее дерево, отравлена последняя река, поймана последняя птица.
– И не только они, к сожалению, – заметил Фергюс. – Но, как говорит твой народ, нельзя разбудить того, кто притворяется, что спит.
– Даже твое молчание может быть частью молитвы, Фергюс, – с восхищением произнес Акеми. – Но только не для тех, кто молится один день, а потом грешит шесть.
Разговаривая, они подошли к старенькому автомобилю, рядом с которым стояла высокая гибкая девушка с густой копной волос, выкрашенных в вызывающий ярко-зеленый цвет. Иногда она стучала кулачком по багажнику машины и с нескрываемым удовольствием прислушивалась к доносившимся изнутри невнятным звукам. Она скучала, и это развлекало ее. Увидев Акеми и Фергюса, девушка улыбнулась с самым невинным видом.
– Это Харуми, Весенняя красота, – представил ее эльфу Акеми. – Она одна справилась с рарогами. А когда до этого ей предложили помощь, очень обиделась. Назвала это дискриминацией по половому признаку.
Харуми смутилась под восхищенным взглядом Акеми. Но это не помешало ей гордо заявить:
– Аяуаска говорят: пусть мой враг будет силен и страшен. Если я поборю его, я не буду чувствовать стыда.
– Покажи нам свою добычу, Харуми, – скрыв улыбку, распорядился Акеми.