Врата вечности

Фергюса пробудило ото сна пение птиц. И это было чудесно.

Какое-то время он лежал с закрытыми глазами, слушая птичьи переливы и пересвисты. У него было ощущение, что он неведомым образом снова вернулся в детство. Маленьким мальчиком он любил просыпаться на рассвете, распахивать окно в сад и слушать, как поют птицы, приветствуя начало нового дня. И радовался вместе с ними. Когда он вырос, ощущения стали уже не такими, словно стерлись и поблекли. Или постарели птицы, которые жили в их саду, и из их трелей исчезли счастливые нотки. Юность – это счастье само по себе, только этого не понимаешь, пока она не уйдет. Когда Фергюс пришел к этой мысли, пение птиц перестало его радовать. И он перестал просыпаться на рассвете.

А, быть может, внезапно подумал он, юность была не при чем. А виной всему Арлайн, которая ушла от него к своему плотнику, рыжеволосому Джеку. И это просто совпало – одновременный уход юности и Арлайн. Если только юность не ушла от него потому, что его покинула Арлайн.

Птицы еще пели, но Фергюс уже не радовался этому. Как это часто бывало, он отравил своими мыслями о прошлом восприятие настоящего. Он открыл глаза.

Удивление его было безмерно. Фергюс увидел, что он лежит в большой кровати, украшенной золотым орнаментом, которая занимала почти всю комнату, обставленную более чем причудливо. Старина здесь сочеталась с современностью, а стиль барокко – с минимализмом. Над головой Фергюса висел портрет прелестной юной девушки, а напротив него, в изящном кресле с гнутыми позолоченными ножками, сидела та, которая вдохновила художника, но постаревшая лет на пятьдесят. И она смотрела на эльфа глазами, в которых была вся гамма чувств, свойственных женщине, которая когда-то страстно любила и, как ей кажется, любит еще и теперь.

– Елизавета Александрина Виктория Августа! – воскликнул Фергюс.

Прошло много лет, но он сразу узнал ее. Это была та единственная женщина, которую он мог бы взять в жены вместо Арлайн. Если бы Арлайн не было в его жизни.

– Когда-то ты называл меня просто Лиз, – произнесла она. – А иногда Алекс. Или Вик. Затруднялся только с Августой. Говорил, что став уменьшительно-ласкательным, это имя звучит почти неприлично. Авг! Как собачий лай.

– Я умер? – спросил Фергюс. – И мы встретились на том свете?

– Очень милый комплимент! – улыбнулась старушка. – Я что, действительно похожа на ангела? Ты всегда умел польстить женщинам, Фергюс. Я не зря тебя ревновала.

Фергюс попытался улыбнуться в ответ, но почувствовал острую боль в сердце. И невольно застонал. В глазах Лиз появилась неподдельная тревога. Она взяла в руки серебряный колокольчик, который лежал на ручке кресла, и громко позвонила, заглушая пение птиц, доносившееся в открытое окно спальни.

Почти сразу же дверь распахнулась, словно от порыва ураганного ветра, и в комнату торопливо вошел, а, вернее, вкатился доктор Джейкоб Джейсон. Казалось, что короткие ножки не успевают за округлым телом и пытаются догнать его, мелко и часто семеня. Толстяк дышал так, как будто взобрался на гору, а не пришел из соседней комнаты.

– Фергюс, старина! – радостно закричал он. – С возвращением в мир людей!

Но Фергюс видел, что доктор Джейсон притворяется, изображая радость. Его глаза были еще более встревоженными, чем у Лиз.

– А я-то надеялся, что ты мне друг, Джейкоб, – сказал эльф.

Глаза Лиз озорно блеснули.

– Ты по-прежнему не любишь людей, Фергюс? – спросила она. – Настолько, что даже готов умереть, лишь бы не возвращаться в их мир?

– Hominem non odi, sed ejus vitia, – сухо произнес эльф. – Не человека ненавижу, а его пороки.

– Ты думаешь, что после смерти попадешь в свой эльфийский рай? – спросила Лиз. И, не дожидаясь ответа, сказала доктору Джейсону, который удивленно прислушивался к их разговору: – Не удивляйтесь, доктор! Это наш старый спор. Ведь мы знакомы с Фергюсом… Даже не буду говорить, сколько лет, чтобы не испугаться самой.

Она отошла открытому окну и замерла возле него, незаметно вытирая маленьким вышитым платочком слезы.

– Tradidit mundum disputationibus, – нравоучительно заметил доктор Джейсон. – Что в переводе с латыни означает…

– Я знаю, – не дала ему договорить Лиз. – Споры погубили мир. Когда-то я выучила этот мертвый для людей язык, чтобы разговаривать на одном языке с тем, кого я любила, как мне казалось, больше жизни. Но мне это не помогло. Мы так и не научились понимать друг друга.

– Это бывает, – кивнул доктор Джейсон с важным видом, за которым он скрывал непонимание того, что происходило на его глазах. – Как говорят в медицине, клинический случай.

– Но я все еще надеюсь, – тихо сказала Лиз. – Contra spem spero. Надеюсь вопреки ожиданию. Пусть не мы с тобой, Фергюс. Но наши внуки…

Она не договорила. Но Фергюс не слышал ее и не переспросил.

– Как мои дела, доктор Джейсон? – спросил он. – Когда я смогу освободиться от вашей опеки?

– Опасаюсь, что намного раньше, чем я это смогу позволить, – жизнерадостно улыбнулся никогда не унывающий толстяк. – Операция прошла успешно, мне удалось извлечь нож из груди, не повредив сердца. Но осложнения возможны. Более точно я скажу после осмотра.

– Мне выйти? – спросила Лиз. Голос ее дрожал от сдерживаемых слез.

– Я не осмеливался об этом просить, – ответил доктор Джейсон, лучезарно улыбнувшись. – Но раз вы сами предложили…

Лиз вышла из спальни, прикрыв за собой дверь. Перед уходом она бросила взгляд на старинный пузатый шкафчик, стоявший в углу. В его дверце торчал маленький золотой ключик, который обычно висел у нее на шее. Без этого ключика Лиз чувствовала себя неловко, ей словно чего-то не хватало. Но возвращаться она не стала, чтобы ничего не объяснять. Она знала, что Фергюс подмечает любые мелочи и от него ничего нельзя скрыть. Однако время, чтобы раскрыть эту тайну, еще не пришло. Едва ли Фергюс мог даже предполагать, что она сохранила когда-то подаренное им кольцо. Это была их помолвка, которая так и не завершилась венчанием в церкви.

Единственное, что за минувшие годы Лиз так и не выяснила, это то, венчаются ли эльфы в церкви. Или они совершают языческие обряды, вступая в брак. Она не могла переступить через что-то очень важное в своей душе, чтобы задать этот вопрос тем, кто на него смог бы ответить. И, подобно лисице из басни Эзопа, отошла от этой тайны, сказав самой себе, что виноград зелен.

Выйдя в соседнюю комнату, Лиз опять подошла к окну. Отсюда она могла наблюдать за садом, по которому гуляли Оливия и Альф. Они держались за руки и изредка целовались, думая, что их никто не видит. Они были счастливы. И Лиз не собиралась нарушать их счастье так долго, насколько это было возможно. Она не сомневалась, что весть о скорой неизбежной смерти Фергюса станет для них настоящим горем.

Из спальни вышел доктор Джейсон. Лиз обернулась, взглядом спрашивая у него ответа. Но толстяк отвел глаза, как будто был в чем-то виноват перед ней, и скорбно покачал головой.

– Медицина бессильна, – сказал он. И бесхитростно добавил: – Даже я в этом случае ничего не могу изменить. Рана от ножа в сердце – с этим могучий организм Фергюса справился бы, хотя мне совершенно непонятно, как ему удалось не умереть сразу же. Но беда в том, что лезвие ножа было отравлено. Я говорил вам, Лиз. Я сделал анализ, и мне удалось выяснить, что это яд кураре.

– Кураре? – тихо переспросила Лиз, но только для того, чтобы не молчать. Она все это уже знала.

– Да, – кивнул доктор Джейсон с видом знатока. – Это опаснейший в мире старинный южно-американский стрельный яд, приготовляемый, главным образом, из коры растения Strychnos toxifera. Индейцы Гвианы и реки Амазонка смазывают им концы стрел. Животное при ранении такой стрелой теряет подвижность и погибает от остановки дыхания.

Доктор Джейсон развел руками и с искренним недоумением воскликнул:

– Не понимаю, как человеку могла прийти в голову столь изощренная мысль!

Лиз обеспокоенно оглянулась на дверь спальни и приложила палец к губам.

– Тише, доктор! – взмолилась она.

– Вы правы, – согласился тот. – В конце концов, нельзя исключать чудо. Это, конечно, антинаучно, но вынужден признать, что чудеса в нашей жизни бывают.

Однако глаза доктора Джейсона противоречили его словам. И Лиз видела это.

– Когда это может случиться доктор? – спросила она и прикусила нижнюю губу, чтобы не разрыдаться.

– Яд проник в кровь и ведет свою разрушительную работу, отравляя сердце, легкие, мозг и другие жизненно-важные органы, – ответил доктор Джейсон. – Я думаю, что еще сутки. Может быть, учитывая могучий организм и удивительную жизнестойкость Фергюса, агония затянется на два-три дня. Но не больше.

Лиз глубоко вздохнула. Но когда она подняла голову, слез в ее глазах уже не было.

– Я могу пройти к нему?

– Да, – кивнул доктор Джейсон. Он охотно отклонил бы просьбу Лиз, но сказать другое в этой ситуации было бы слишком жестоко. – Но сразу же зовите меня, если заметите ухудшение.

– Непременно, доктор, – надменно произнесла Лиз, думая о своем. – А вы пока можете пройти в отведенную вам комнату и переодеться, если у вас есть, во что. Гонг к обеду через полчаса.

Доктор Джейсон знал, что хозяйка замка не хотела напоминать ему о непреодолимой разнице в их общественном положении, это вышло невольно. Но все равно почувствовал себя уязвленным. Однако привычно скрыл это. Всю свою жизнь Джейкоб Джейсон страдал от мысли, что он плебей. Он хотел бы родиться аристократом, иметь замок, слуг и прочее, что прилагалось к этому. Но ему приходилось утешаться тем, что он гениален. Над вопросом, обменял бы он свою гениальность на аристократические корни, предложи ему это некто всесильный, Джейкоб Джейсон старался не задумываться. Но только из опасения предать то единственное, что ему дала природа. Предать, не получив за это награды – это было бы непростительно глупо для такого умного человека, как он.

– Я переоденусь, с вашего позволения, – сказал доктор Джейсон и, гордо подняв голову, вышел из комнаты. Несмотря на обиду, отказываться от обеда он не собирался.