Врата вечности

– Это не простой нож, как тебе может показаться, – ухмыляясь, сказал он. – На днях я смазал его лезвие ядом кураре, который один мой африканский друг прихватил с собой в Европу. Не знаю зачем. Может быть, хотел отравиться? Его зовут Джелани. Я нашел сосуд с ядом в его кармане, когда он… Ну, да это не важно! Мне достаточно хотя бы оцарапать этим ножом твою кожу, и ты умрешь в страшных муках. Во всяком случае, так говорят. Но я его еще ни на ком не испытывал. Хочешь стать первым?

Дэвид Джеймз снова замычал и затряс головой.

– Нет? – изобразил удивление Филипп. – Хорошо, дам тебе еще один шанс. Сумеешь разорвать свои наручники – будешь жить. Клянусь!

Дэвид Джеймз поверил. Он напряг свои мощные мускулы, которые до сих пор не подводили его. На руках и шее вспухли огромные бугры. На лбу обильно выступил пот. Это длилось несколько секунд. Затем мышцы опали, словно прокисшее тесто. Дэвид Джеймз застонал, закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Он сдался.

– С'est la vie, – пожал плечами Филипп, равнодушно наблюдавший эту картину. – Ты не использовал свой шанс, лейтенант. Теперь черед твоего пенни.

Он подкинул монетку и, когда она упала на пол, наступил на нее. Затем убрал ногу, взглянул и радостно засмеялся.

– Тебе никогда не везло с женщинами, лейтенант, – произнес он. – Вот и королева отвернулась от тебя. И знаешь что? Насчет ножа я передумал. Я убью тебя своими руками. Не могу отказать себе в этом удовольствии, ты уж извини.

Филипп поднял руки, и Дэвид Джеймз увидел на концах его пальцев длинные изогнутые когти, которых раньше не было. Шерсть, густо покрывавшая обнаженное тело рарога, начала искриться. Это был уже не человек, а чудовище. Дэвид Джеймз застыл, будто парализованный ужасом.

Рарог приблизился к человеку, сорвал с него одежду. И медленно провел когтями по его телу, оставляя кровавые полосы.

– Сначала я попробую твою кровь на вкус, – облизывая пересохшие от внезапной жажды губы, прошептал рарог на ухо Дэвида Джеймза. – Затем я буду вонзать свои когти в твою плоть, с каждым разом все глубже и глубже, проворачивать их и вырывать куски мяса. Это лучше, чем устрицы, поверь мне. Но знаешь, что самое вкусное в человеке? И что я оставлю на десерт?

Кровь продолжала обильно течь из ран на теле. Дэвид Джеймз чувствовал, что слабеет. Из последних сил он попытался ударить рарога головой. Но удара не получилось. Он был уже беспомощен, словно младенец. И Дэвид Джеймз заплакал. Крупные слезы стекали по его щекам и груди, причиняя новую боль, когда попадали в раны.

– Шея и глаза – вот что самое нежное и вкусное в человеке, – продолжал шептать рарог. Пряный запах крови пьянил его.

Но когда он уже собирался вонзить свои клыки в шею человека, неожиданно зазвонил мобильный телефон Дэвида Джеймза. Он находился в кармане пиджака полицейского, сорванного рарогом и брошенного под ноги. Телефон звонил долго и очень громко, без устали наигрывая мелодию, которая показалась Филиппу до странности знакомой и вернула его из страны сладких грез в реальность.

Это была La Marseillaise.

По случайному совпадению лейтенант Дэвид Джеймз установил на своем мобильном телефоне любимую мелодию Филиппа. Полицейскому казалось, что эта знаменитая песня времен Великой французской революции, ставшая впоследствии гимном Франции, очень точно отражает его собственный бунтарский дух, который не могли смирить ни служба в Интерполе, ни придирки начальства.

– Allons enfants de la Patrie,

Le jour de gloire est arrivе!

Филипп не смог удержаться и пропел первые две строчки La Marseillaise. И неожиданно почувствовал, что его пыл угас. Он наклонился и достал из пиджака полицейского телефон. Какое-то время смотрел на экран, на котором высветилась надпись «Звонит Оливер Стоун». Затем размахнулся и изо всей силы запустил телефоном в стену. Мелодия смолкла.

Филипп хорошо знал историю La Marseillaise. Военный инженер Клод Жозеф Руже де Лиль написал эту песню в ночь на 25 апреля 1792 года, спустя несколько дней после объявления революционной Францией войны королю Богемии и Венгрии. После чего автор исполнил ее в доме своего друга, которого звали Дитрих. А через несколько месяцев Дитрих взошел на эшафот, став одной из многочисленных жертв революции, которую он так радостно приветствовал. Когда его казнили, возбужденная толпа радостно пела La Marseillaise…

Внезапно Филиппу пришла в голову мысль, что если он сейчас казнит полицейского, любившего ту же мелодию, что и он, то вскоре может умереть сам. Рарог был суеверен. Он возвращался домой, если дорогу ему перебегала черная кошка. Когда случайно в ресторане ронял солонку, то брал щепотку соли и кидал ее через левое плечо. Никогда ни с кем не менялся за столом бокалами и не зажигал третью свечу в канделябре. Поэтому он с сожалением посмотрел на истерзанное тело Дэвида Джеймза и хриплым от недавнего вожделения голосом произнес:

– А ты счастливчик, лейтенант!

Коротким и резким движением ладони он ударил человека в основание черепа. Глаза Дэвида Джеймза закатились, и он, потеряв сознание, обмяк на стуле.

Филипп не решался убить полицейского, но не мог и отпустить его. Избежав смерти, тот спустя какое-то время начал бы его преследовать, подняв на ноги полицию всего мира. Филипп в этом не сомневался. Он по опыту знал, что все люди были мстительными. И они быстро забывали страх, который когда-то испытали.

Эта дилемма поставила Филиппа в тупик. Он пошел в душ, где долго стоял под ледяной водой, смывая с себя человеческую кровь. Решение пришло, когда он растирался большим мохнатым полотенцем, ухая от удовольствия. Одевшись, он набрал номер на своем мобильном телефоне, коротко переговорил с кем-то. Вскоре к его дому подъехал микроавтобус с тонированными стеклами, из него вышли два молчаливых рарога, вошли в подъезд и поднялись на верхний этаж. Они закутали Дэвида Джеймза в одеяло, которое им дал Филипп, сняв его со своей кровати, и осторожно спустили сверток по лестнице. В микроавтобусе полицейского, который так и не пришел в себя, небрежно бросили под ноги.

Садясь в микроавтобус, Филипп бросил водителю:

– В резиденцию Джеррика!

Затем он обернулся к своим подручным и приказал:

– Поместите его в камеру рядом с нгояма и мальчишкой. И ждите меня. Мне надо встретиться с Джерриком. А потом нам предстоит увеселительная поездка в Лондон.

Рарог не забыл о девчонке из кампуса Royal Holloway university, которая рассказала о нем полицейским. И он собирался посчитаться с ней.

А заодно утолить нестерпимую жажду, которую в нем разжег лейтенант Дэвид Джеймз.

Глава 27

Джеррик был зол, Филипп понял это сразу, как только вошел в янтарную комнату. Даже огромное вольтеровское кресло, в котором по своему обыкновению расположился кобольд, раздраженно скрипело, раскачиваясь. Но в таком расположении духа Джеррик находился довольно часто, а в последнее время почти всегда, так что Филиппа это не смутило. В предвкушении поездки в Лондон он сам был радостно возбужден. Джеррик заметил это и, как всегда, что-то подозревая, с угрозой спросил:

– И чему ты рад?

– Просто хорошее настроение, – улыбнулся Филипп. Он не собирался делиться с Джерриком своими планами относительно Лондона и девчонки. Кобольд мог наложить на них свое вето по каким-то одному ему ведомым соображениям. А Филипп не выносил, когда ему что-то запрещали.

– Да, в твои годы хорошее настроение бывает часто и безо всякой причины, не то, что у нас, стариков, – грустно произнес Джеррик.

Внезапная мысль, что он скоро умрет, заставила кобольда вздрогнуть. На его лбу выступил ледяной пот. Прошло довольно много времени, прежде чем он сумел снова заговорить.

Филипп терпеливо ждал. Он привык к подобным паузам в разговоре, когда глаза Джеррика вдруг тускнели, а лицо обезображивалось гримасой непритворного страха. Но он никогда не спрашивал о причине внезапной метаморфозы, потому что слишком хорошо успел изучить кобольда. Тот мог не простить подобного любопытства.

– А вот у меня настроение хуже некуда, – с укоризной сказал Джеррик, когда почувствовал в себе силы возобновить беседу. – Тебе интересно знать, кто мне его испортил?

– Надеюсь, не я? – насторожился Филипп.

– Нет, мой мальчик, – успокоил его Джеррик. – Один никчемный человечишка по имени Генрих Кох. И знаешь, как ему это удалось?

– Даже не догадываюсь.

– Он подслушал разговор наших врагов, но требует щедро заплатить ему, чтобы раскрыть их тайну. Как тебе это нравится?

– Мне это совсем не нравится, – нахмурился рарог. – Люди просто обнаглели!

– И еще как! – поддержал его кобольд. – А ведь я в свое время сохранил этому Герману Коху жизнь. Неблагодарный человек! Думаю, что его испортил Афанасий своими подачками. Этот леший разбрасывается золотыми самородками, словно это обыкновенные камни. И откуда у него столько?

Джеррик заметил недоуменный взгляд рарога и пояснил:

– Этот Генрих Кох работает метрдотелем в ресторане Peterhof, где часто бывает Афанасий. Ты знаешь, леший меня недолюбливает и строит всяческие козни при каждом удобном случае. Поэтому я обязал Генриха Коха сообщать мне обо всем, что связано с Афанасием. И, кажется, даже заплатил ему. А, может быть, и нет, уже не помню. Но разве, мой мальчик, жизнь уже ничего не стоит, даже если это жизнь такого мерзавца, как этот Генрих Кох?

– Думаю, в его собственных глазах она бесценна.

– Тогда почему он требует от меня денег?

– Потому что ты обошелся с ним по-хорошему, повелитель Джеррик, а с людьми так нельзя, – убежденно произнес Филипп. – Положи им в рот палец – они откусят руку.

– Именно так, мой мальчик, – печально кивнул Джеррик. – Но ведь это не правильно! А как ты сам думаешь?