Гражданин Ватикана (вторая книга казанской трилогии)

Глава 12

Суббота, четырнадцатое июля двенадцатого года. Московское время одиннадцать часов одиннадцать минут. Я размеренным шагом поднимаюсь на второй этаж храма правосудия. Как часто бывало, Раисыч сидел на лавке в коридоре. Мы с ним поздоровались и он, уже в который раз не проверив целостность конвертов, положил их подмышку. Он уже собирался скрыться за дверями кабинета, но передумал и вернулся. Я приготовился внимать его словам.

– Ты в курсе, Павел, что завтра будут скачки на приз президента России? – Раисыч как будто говорил против своей воли.

– Да слышал. Что там?

– Тотализатор будет работать… Интересуешься тотализатором? Просто, если не интересуешься, то и ладно…

– Интересуюсь, – без всякого интереса сказал я.

Раисыч предпринял над собой невероятное усилие и выдавил:

– Короче, слушай внимательно, улым… – Раисыч достал из кармана брюк бумажку, – …«наверное» лучше всего поставить на Орандж Феар Олд, язык сломаешь, Аллах свидетель!

– Как-как?

– Орандж Феар Олд, чтоб его!..

«Апельсин Страх Старый», – мысленно проговорил я. «Оранжевый старый страх», – повторил я про себя на новый манер. – «Страшный старый апельсин».

– Всё, улым, – сказал Раисыч, убирая бумажку в карман. – Я тебе ничего не говорил, понял? Считай это премией за хорошую работу. Всё. Пока. Никому не говори.

Я сбежал по лестнице вниз и запрыгнул в машину, залёз в бардачок и вынул оттуда блокнот. Из козырька взял ручку и написал: «Орандж Феар Олд. КДУП», – аббревиатура означала: «Казанское дерби. Упадочно и порочно». Я улыбнулся лучезарной улыбкой. Рядом с центральным судом находится центральная же букмекерская контора. Я припарковался на другой стороне улицы и перешёл дорогу через подземный переход. У касс царил ажиотаж. Таких как я «только спросить» было много, поэтому я обратился к тому, кто уже спросил. «Глаза подними», – последовал ответ. Я поднял очи, и действительно: вся информация о завтрашних забегах была на информационных панелях. Коэффициент, как я и ожидал, был низкий, но лучшего способа заработать сто процентов за полторы минуты я прямо сейчас придумать не мог. Я вышел из конторы и спустился в подземный переход. Оставался вопрос: сколько ставить? В моей свинье-копилке бултыхалось четыреста тысяч российских рублей, плюс-минус. А что, если Страшный Апельсин не придёт первым? Сколько я смогу простить Раисычу, чтобы не испытывать жгучего желания переехать его на своей старой машине в тёмном переулке?

Когда я подъезжал к дому, сумма в сто тысяч рублей казалась оптимальным вариантом.

Через час я снова был у букмекера. «Сколько ставите», – спросила меня пожилая тётя. «С… Ст… Двести тысяч», – выдавил из себя я и просунул в окошко две пачки. Да, дорогое читатели, я взял с собой двести, жадность поборола чувство разумного баланса. Я взял квитанцию из рук кассирши дрожащими руками, ибо с этой секунды и до завтрашнего вечера – это самая дорогая бумажка в моей жизни.

Я приехал домой и вложил квитанцию в свой общегражданский паспорт. После столь волнительных событий я почувствовал себя вправе отдохнуть, поэтому созвонился с Тони и уговорил его и Луизу отправиться на озеро. Почему-то у меня не возникло мысли рассказать о вероятном лидере завтрашнего забега Тони. Может потому, что Тони – бывший лудоман, которому только дай повод для нового вида ставок, а может потому что я плохой друг. Как бы то ни было, волнение о результате мне не с кем было разделить.

*****

Нельзя жить в государстве и быть полностью свободным от него (В. В. Познер не в счёт). Нельзя сидеть на героине и не любить цветы. Потерявши крылья, по перьям не плачут. Если у лошадки коэффициент один к шестидесяти, – ищи того, кому это выгодно.

У моей лошадки, коэффициент был один к двум, но это не давало повода сомневаться, что она победит. Если жизнь – всего лишь игра – у чиновников есть все чит-коды к ней и, программисты на зарплате. Доля в букмекерских конторах – залог беспроигрышных ставок, – такова специфика данного вида бизнеса во всём мире, в России доведённая до крайности. Я отвлёкся. Пилотировал победившее благородное животное сын казанского мэра; да важно ли это. Следующим вечером из окошка букмекерской конторы я получил четыреста тысяч рублей; ни налогов, ни чувства вины.

Глава 13

Проснувшись довольно рано для выходного дня, я почистил зубы и начал разогревать завтрак. В этот момент на кухню зашла мама и сказала, что выкидывает старую шторку для ванной ввиду крайнего износа последней и, просит Ратмира открутить крепления для душа, чтобы ни у кого не возникло желания мыться стоя, ибо, при таком способе мытья, вода, в виду отсутствия шторки, будет литься на пол, а она «…уже замучилась бороться с сыростью и грибком между плитками в ванной… потому, что никто, никто не оттирает этот грибок, кроме неё»; вследствие всего вышесказанного она чувствует себя обманутой и несчастной. Я старался не анализировать её слова, по крайней мере, до того, как проглочу завтрак. К тому же я сильно сомневался, что обязан выслушивать жалобы на несбывшиеся надежды кого-либо в свой выходной день. Но, очевидная абсурдность её заявления подняла во мне волну гнева. Сдержав первый порыв, я устроился перед компьютером, включил фильм и начал есть. Но мысль работала: «Как же так, – откручивать крепления держателя душа с помощью крестовой отвёртки, чтобы я не мог полноценно пользоваться душем, пока не появится новая шторка для ванны?!» Я уже знал, что шторка не появится до тех пор, пока я её не куплю. Я размышлял дальше: «В чём в действительности суть этого протеста матери, – в том, что она с детства ненавидела почернения между плитками ванной или в том, что она считает, что я не достоин пользоваться таким благом цивилизации как закреплённый над головой душ, и отсутствие шторки вскроет изъяны моего характера?» Я доел, помыл посуду и пошёл подтвердить или опровергнуть свои домыслы. Я постучался в комнату матери и, когда она сказала «Да…», зашёл.

Изначально разговор пошёл исключительно о сантехнике, но через шесть минут мы уже орали, кто громче, на нашу любимую тему; с моей стороны эта тема называлась «как меня оставили без недвижимости», а с её стороны – «молодой человек должен сам заработать на квартиру».

– Ведь мы с тобой договаривались, – я отказываюсь от своей части при приватизации, а ты мне предоставляешь жильё при первой возможности. И вот – тётя Валя сдохла, а её квартиру ты собираешься сдавать! А как же я?! Ведь если бы, половина этой квартиры была моя, я бы мог её продать… теоретически, конечно, и, ты бы с радостью обменяла мою долю на другую равностоящую, – например, на квартиру тёти Вали! Ты ведь не захотела бы жить с чужим человеком (а то и с целым семейством) в одной квартире, который (теоретически) купил бы мою долю?!

Далее я приводил в пример своих бывших одноклассников и просто ровесников, родители которых, даже не будучи слишком состоятельными, позаботились о том, чтобы их дети имели собственную жилплощадь. «Это – необходимый минимум, понимаешь?!» – надрывал горло я. «Иметь собственный «дом» – это право, а не привилегия», – цитировал я какого-то киногероя. «Нашла бы тогда мужа с квартирой, а не бездомного голодранца!» – это был один из моих любимых аргументов в этом споре. На что мать мне отвечала: «Ну, отказался от приватизации… Что теперь-то об этом говорить?» Тут ничего не возразишь, это я говорю как юрист. То, что мой поезд в этом вопросе ушёл, было очевидно даже комнатным растениям. Я не навязываю читателям своего мнения по этому делу; я хочу от своих родителей того, что сам бы сделал для своих детей, ни больше, ни меньше; ладно отец – у него несколько детей, но у матери я один! Хрен его знает!..

– Тебе не стыдно свою рожу соседям показывать, после того, как они слышат, как ты орёшь на мать?!

– Идут все на..й; ты меня просто кинула, сука!

Я не чувствовал себя слишком уж дураком, потому что предполагал, что данная договорённость – о предоставлении мне при возможности жилой площади – будет пересмотрена в одностороннем порядке; но и благородным человеком, жертвующим своим законным имуществом ради благополучия матери и её нового мужа, я тоже не чувствовал. Обычная бледно-серая жизнь с привкусом синтетической дряни на языке.

«Что ж, отличное начало воскресенья», – шипел я, снова упав на диван.

Двадцать девятое июля двенадцатого года. Воскресенье. Звонок телефона.

– Привет, улым! Спишь ещё? Я ведь тебя не разбудил? – лезущий в душу голос Раисыча отвлёк меня от моих семейных неурядиц.

– Нет, Радик Раисович, я уже проснулся, – приветливо ответил я и мысленно послал собеседника в жопу.

– Ну, тогда дуй ко мне. Есть разговор.

*****

Кабинет Команданте. Самого Команданте нет. Раисыч сидит в одном из кресел для посетителей, я сижу в другом. Он уже десять минут обволакивает меня каким-то туманным бредом, смысл которого я никак не уразумею.

– … Системе необходима ротация кадров, понимаешь? – он вопросительно взглянул на меня.

Это, не привязанное ни к чему конкретно, утверждение я готов понимать.

– Понимаю, – не то вопросительно, не то утвердительно, но во всяком случае крайне неуверенно, ответил я.

– Иногда в нашу систему попадают люди, которые не проходят всех ступеней… ступеней, которые должен пройти человек, который рассчитывает на долгую и успешную работу в области судопроизводства… Это, так называемые, чуждые… или… чужие нам люди. Понимаешь? – Раисыч последние несколько предложений говорил, расхаживая по кабинету.

– Нет, не понимаю, – честно ответил я.

Раисыч пригорюнился. Я, как мне показалось, пришёл ему на помощь, сказав:

– Радик Раисович, может, вы мне всё до конца расскажите, применительно к насущной ситуации, и тогда, скорее всего, я всё пойму.

Раисыч переварил мою фразу, закрыл на две секунды глаза, потом посмотрел в потолок и сказал:

– Петрик.

– Петрик, – эхом повторил я. – Да, Петрик…

– Да! – обрадовался Раисыч. – Петрик!

– Петрик! – тоже обрадовался я. – И что же Петрик?

Раисыч видимо расстроился из-за моей непонятливости. Он решил, что фамилия одного из судей нашего районного суда, произнесённая вслух, должна пролить мне свет на всю его глубочайшую мысль во всех подробностях, разъяснение которой он начал с далёких философских спекуляций. Сделав очередное неимоверное усилие над собой, Раисыч раздражённо проговорил:

– Петрик – чуждый нашей системе человек. Он – человек без связей, без семейных традиций, отличник, медалист, краснодипломник, стипендиат, стажировку проходил в Москве… Он, этот Петрик – не тот, кто должен здесь работать. Независимость судей – это опасное явление в нашей стране. Ты, Поль, ты патриот?!

– Несомненно, – без промедления ответил я и даже привстал с кресла.

– И я патриот, и наш шеф патриот! Мы, улым, патриоты! Патриоты не только России (нашей матушки), но и Татарстана! – указательный палец одной из рук Раисыча замер над головой. А судья Петрик – нет! Он, Петрик, он – не патриот! Он принимает самовольные решения по резонансным делам, чем ставит под удар всю вертикаль власти, всё мироздание!.. Понимаешь, Поль?!