– Ох! Как ты меня напугал! Стоишь тут в темноте. Я уж думала, что ты пешком куда-то ушёл; машина-то припаркована у подъезда, – быстрым шёпотом проговорила Марта и включила свет в прихожей.
Резкий свет полоснул меня по глазам. Я инстинктивно прикрыл лицо тыльной стороной правой руки и с удивлением обнаружил, что это левая рука. Марта снова повернулась спиной, чтобы закрыть внутреннюю дверь. Я, воспользовавшись тем, что она на меня не смотрит, быстро поменял ладони местами. «Надеюсь, она ничего не заметила». Марта повесила сумку на вешалку и расстегнула её.
– Я принесла кое-что поесть. Заморозка. У тебя ведь пустой холодильник. Что молчишь. Рад, что я приехала? – Марта застыла с пакетом замороженных овощей в руке.
Я ещё не знал: могу ли разговаривать.
– Ладно, молчи, если тебе так хочется, – Марта разулась и прошла на кухню; я услышал, как открывается, а потом закрывается дверь холодильника.
Потом Марта снова появилась в моём поле зрения. Собралась пройти в ванную.
– Что встал поперёк дороги; я руки хочу помыть, – сказала Марта и прошла мимо, оттеснив плечом моё туловище; я ещё не знал: могу ли двигаться.
– Я рад, что ты приехала, – сказал я вслед Стальской.
Марта развернулась на полпути, приблизилась ко мне, обняла. Я уткнулся носом в её грудь. Руки зашевелились в направлении объятий тела Марты.
– Прости, милый, что оскорбила тебя недоверием, – нежно произнесла Стальская, уткнувшись носом мне в макушку.
– Ничего, Крошка, можешь всю жизнь меня проверять, – ещё крепче обнимая свою девочку, сказал я.
Через пять минут мы вышли на прогулку. Молча прошлись сквозь толпы туристов вокруг Кремля, потом направились на набережную, потом сели на скамейку напротив Министерства Колхозного Образа Жизни (МКОЖ).
– Ты хоть раз купался с этой набережной? – тихо спросила Стальская, дыша носом мне в ухо.
– А как же?! Как нажрусь – сразу иду купаться под стенами дома правительства, – бодро отрапортовал я.
– Я тебя люблю, – резко сменила тему Стальская.
– И я тебя… А я теперь знаю, как устроена Вселенная. Люблю… – я посмотрел на Марту и утвердительно покивал.
– Ты моя умница, – похвалила меня Марта.
Больше – до конца прогулки – мы ни о чём не говорили, просто прохаживались, взявшись за руки. Спустя какое-то время мы вернулись домой. Приготовили привезённую Мартой паэлью, выпили по глотку Blaсk’а; потом забрались в ванну, хотя это было не так-то просто, учитывая рост Стальской и стандартность ванны; но мы справились; даже откуда-то нашлись две ароматные свечи, – одна с запахом тыквы, а другая с ванилью. «Жизнь прекрасна, и рвите связи с теми, кто пытается уверить вас в обратном».
Последнее лето
Я люблю папу и маму, несмотря на то,
что они ещё живы
М. Стальская
Глава на фоне четырнадцатого выпуска
La
Critic
’и
01.06
Когда я подошёл к столику, Егор, брызжа слюной, яростно говорил:
– Ему, бездарю необразованному, государство даёт профессию, оказывает доверие!.. А этот очкастый мудила… Извини, Аронов.
– Завёз Марту на «Кефир»? – между делом спросил Глеб.
– Ага. «Об чём» речь? – спросил я, усаживаясь.
– О Сноудене, – пояснил Глеб.
– Не знал, что ты интересуешься политикой, – сказал я Шубе.
– Я тут не про политику говорю! – всё ещё на эмоциях проговорил Егор.
Кстати сказать, со времени нашего знакомства с Шубой, лично для меня этот человек всё больше открывался как личность многогранная. Очевидно он стал нам доверять, поэтому перестал постоянно прятаться за маской крутого неприступного мэна. Егор и Глеб плавно-плавно превратились в почти неразлучных друзей. Если на заре моего с Шубой общения, меня напрягало его общество, то сейчас – по истечении года с лишним – мне было комфортно с ним.
– Он никакой не правдоруб, не правдолюб… или как там его?!.. Правдоёб! Просто человек, который считает, что жизнь – грёбанная компьютерная игра, которую можно «рестартнуть» в любое время, – заключил Шуба.
– Да, согласен, – умиротворяюще проговорил Глеб.
Мы немного помолчали. У меня в голове прошелестела мысль о том, что сегодня прекрасный день. Таким и должен быть первый день лета. Как говорится: как лето встретишь, так его и проведёшь. Я встречаю лето в компании этих людей и совсем не буду против провести его так же. В широком смысле слова.
– Вот держи, Егор, – я положил перед Шубой одну из миллионов обычных июньских La Critic.
«Золотых сотен»-то больше не было.
Шуба аккуратно развернул газету и сразу свернул обратно, тихо сказал:
– Потом прочитаю. Спасибо.
– Не за что, – ответил я.
Егор лукаво улыбнулся и своим громовым голосом возвестил:
– Вы, сраные аферисты, всё равно должны мне десять косарей!
Время, отпускаемое нам каждый день, эластично:
чувства, которые мы сами испытываем, растягивают его,
чувства, которые мы внушаем другим,
сжимают его, привычка его заполняет
М. Пруст