La Critica (первая книга казанской трилогии)

– Не надо, – остановил я Марту. – Читателям хватит и этого.

Марта начала расчёсывать волосы. Я снова глянул на часы и поправил рукав рубашки, потом другой рукав. Хм… Кое-кто поудачливее меня сказал, что лишними произнесёнными словами, мы только ограничиваем свою жизнь; загоняем себя в рамки. Я бы не хотел, чтобы у меня были рамки, чтобы у нас с Мартой были рамки; чтобы у Глеба были рамки. Мы на правильном пути. «Я буду беседовать с тобой обо всём, что есть и что будет у меня на сердце, чтобы ничего не осталось сокрыто», – сказал я себе.

– Знаешь, милый, я влюбилась в тебя с первого взгляда.

– Ой, да брось! – вырвалось у меня. – Правда, что-ли? Может «раза»?

– Правда, конечно.

– Круто! Я такой, – я сделал глубокий вдох. – Хотя в тот момент в прихожей мы даже не смотрели друг на друга…

– Ты вспоминаешь полуторагодовалый момент, а я имела в виду тот раз – на стадионе, на дне города. Сколько лет прошло? Одиннадцать?

– В августе будет двенадцать, – сказал я.

Мы помолчали. Потом Марта лукаво улыбнулась и спросила:

– А если бы ты был не писателем, а режиссёром, то, что должны были сейчас делать наши герои?

– Тут всё ещё проще. Никаких лишних слов! Современный зритель терпеть не может болтовню на экране. Если бы это было кино, то наши герои, в ожидании условленного часа, перебрались бы на заднее сиденье этого огромного автомобиля и занялись сексом, – я легонько стукнул костяшкой указательного пальца по поручню над перчаточным ящиком. – А режиссуру всей этой истории я бы доверил только Хармони Корину, однозначно. Или Мадонне, однозначно.

– Хм… – Стальская медленно повернула ко мне голову, ещё медленнее улыбнулась, прикусив нижнюю губу (так в определённые моменты делают все девушки независимо от образования), глазами показала мне на задний ряд. – Хм…

Если бы такому суждено было случиться, когда б Марта попросила меня придумать брачную клятву, я, недолго думая, процитировал бы поэта, изменив в его четверостишии одно слово (извиняюсь, конечно): «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся, – и нам СОМНЕНИЕ даётся, как нам даётся благодать…» На первый взгляд – не очень подходящая максима для выражения вечной любви. Слово «сомнение» наводит на невесёлые мысли. Однако, по зрелому рассуждению, эти слова вполне могут быть девизом всей жизни, значит и брачной клятвой тоже. Если уж совсем обнаглеть и ещё раз позволить себе изменить – на этот раз – два слова в этих божественных прочувствованных гением строках, то получится: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся, НО нам ЖЕЛАНИЕ даётся, как нам даётся благодать…» «Это бы понгавилось Марте, – прошептал мне на ухо картавый двойник. – Скажи ей». «Нет, это лишнее», – мысленно ответил я ему.

Прошу прощения за использование в этом абзаце избитых выражений, букв, знаков препинания… Кланяюсь поэту Ф. Тютчеву, написавшему в конце своей жизни строки:

«Нам не дано предугадать,

Как слово наше отзовется, -

И нам сочувствие дается,

Как нам дается благодать…»

Голос, который способен возвращать души с Того Света, уж точно не будет сейчас лишним.

I say, that’s life, and as funny as it may seem

Some people get their kicks steppin’ on a dream

But I don’t let it, let it get me down

Cause this fine old world, it keeps spinning around

I’ve been a puppet, a pauper, a pirate, a poet – a pawn and a king

I’ve been up and down and over and out – and I know one thing:

Each time I find myself flat on my face

I pick myself up and get back in the race…

*****

Взгляд Марты был затуманен отчаянием и наркозом.

– Марта, у меня кажись часы спёрли! Пока я тут спал!.. – я был ошарашен этим открытием.

– «Кажись», «спёрли»! Выражаешься, как деревня! Ещё называешь себя интеллигентным человеком! – зло проговорила Марта. – Твои часы на каминной полке уже две недели лежат, с последней дискотеки. Уже три часа дня.

Я медленно начал движение через парковку к выезду. Нужно что-то сказать, но я боялся вызвать гнев Стальской; я берёг её нервную систему.

– Как твои «зубы»? – сочувственно, но твёрдо спросил я.

Марта отвернулась и молчала. В отражении правого зеркала заднего вида я видел её лицо; огромные солнечные очки, напряжённая складка между бровей. Вдруг подбородок Стальской дрогнул, моё сердце пропустило удар. Я резко остановил машину и, для пущей убедительности, рванул вверх ручной тормоз. Марта забыла свой плаксивый порыв и вопросительно уставилась на меня.

– Слушай, Марта! Мы сейчас с тобой заедем в магазин, потом возьмём суши на вынос, а потом рванём в одно местечко на берегу Волги и накушаемся водки до потери совести. Будем весело орать и материться; будем громко слушать музыку и проклинать человечество, и пить водку, и есть вкусности всякие, и радоваться весне, и мочить ноги по колено, и… и… подпевать магнитофону… Я буду показывать перед тобой свою молодецкую удаль, буду остроумно шутить и нелепо ухаживать за тобой… А ты… ты будешь танцевать, будешь снисходительно улыбаться и придумывать мне всякие смешные прозвища!.. А? А?! Решено!

«…Do you think we'll be in love forever?

Do you think we'll be in love?..»

– Зачем я тебе, Вадим? – из-под тёмных очков по щекам Марты лились слёзы.

– Заткнись, дура! – заорал я и ударил несколько раз сжатыми кулаками по рулю. – Просто, заткнись… – на этот раз еле слышно прошептал я, отвернувшись в другую сторону.

«…Baby put on heart shaped sunglasses

Cause we gonna take a ride…»

Марта подняла очки на голову и закрыла лицо ладонями. В следующее мгновение Стальская обвила мою шею руками, притянула к себе и горячо зашептала в самое ухо:

– Спасибо, милый, спасибо…

Два раза подряд поцеловала в губы, оставив вкус соли. Бессонные ночи и сопутствующие события порядком расшатали мои и без того игрушечные нервы. Я балансировал на грани комы и бесстыдной истерики. Марта всё ещё держала мою голову у своего лица; её ресницы щекотали мне ухо; слёзы и сопли, казалось, склеили нас навеки. Время юношеского мозгокрутства подошло к концу. Мы уже были другие.

Вот она меня отпускает. Вытирает тыльной стороной ладони мои и свои щёки, настраивает зеркало заднего вида на своё лицо. Последний взгляд на отражение, – как ни в чём не бывало. Приглаживает волосы, поправляет складку рубашки на груди. Манжеты… Смотрит на меня тёмно-тёмно-синим взглядом. Кончик языка скользит по пересохшим губам и исчезает за такой знакомой скептической усмешкой. Очки, как забрало опускаются на лицо. «Кх… Кх… Мм…», – произносит Марта Стальская, а потом сразу:

– Кто-то грозился отвезти на пустынный берег Волги, накормить вкусняшками и споить водкой?.. – южно-калифорнийская улыбка озарила парковку среднеповолжской больницы.

– Я ничего не говорил про «вкусняшки», я говорил про вкусности. Это две большие разницы, как говорят у вас в Одессе. Хотя, твоя интерпретация мне больше нравится, – я понял, что всё плохое позади, а впереди только хорошее.

– Вы будете болтать, господин Аронов, или заведёте свой полу-мачо-мобиль и выкрутите до отсечки в направлении вышеперечисленных соблазнов?.. – Марта скинула полусапожки и положила ноги около рычага коробки передач.

– Хм… Дайте подумать, госпожа Стальская. Я выбираааюю… «До отсечки!»

– И диетической «Mountain dew», – велела Стальская.