Высший суд

– Ну что тебе сказать, незабудка моя? Конечно, не первой свежести, но на морду не урод. Хотя по сравнению с твоим Иннокентием Виккентьевичем, конечно, дохловат. Кешу твоего можно было терпеть за патологическую доброту. А что этот собой представляет, еще неизвестно.

Неужели это она обо мне? Косит-то глазом в мою сторону. И голос повышает.

– Чего? Деньги не главное? Не скажи, заоблачная моя. Если у него крыша от тебя съедет, его ж из дома выпрут. И приползет он, ободранный, к тебе. И обопрется на твои хрупкие плечи со страшной силой. Но если так уж приглянулся, берем и пробуем. Но берем не спеша. Быстрый секс губит любовь на корню. Ты только не волнуйся. Надо волновать, а не волноваться.

Перед сном выхожу из номера. Решаю прогуляться, посмотреть на ночную Пахру. Конечно, рассчитываю встретить Надю.

Фонари отражаются в черной воде. Медленным течением несет кленовые листья. На скамьях сидят отдыхающие. Тоже любуются вечерней картиной. Прохожу до конца аллеи – Нади нет. Хотя… на скамейке у самой воды знакомый силуэт. Подхожу, сажусь рядом.

– Почему пропускаете уроки? – тоном училки спрашивает Надя.

– Накажите меня, Надежда Семеновна. Оставьте на второй год.

– Боюсь, второгодничество вам понравится, – игриво отвечает Надя.

– Предлагаю не тянуть с этим. А куда вы девали Кешу?

– Надо же, какой слух! – удивляется Надя. – Кеша в заслуженной отставке.

Мне обидно за Кешу. Я почему-то думаю, что он старше меня. К тому же я ставлю себя на его место, ее бывшего мужчины. Мне жаль его и себя заодно. Конечно, Надя пребывала в волнении, и потому сказала глупость. Но зато искренне.

Она вдруг напрягается. Говорит, показывая на кусты.

– Там кто-то есть.

Точно. Слышался сдавленный смех и шорох. Надя испуганно поднимается. Я заглядываю за куст. Это мой десятилетний сын. Вот паршивец! Сделал вид, что уснул, а сам бросился шпионить. Давится от смеха.

Надя быстро уходит к корпусу. Ее гибкий силуэт в свете фонарей трепещет от негодования.

Через месяц еду в отпуск. Санаторий в Ялте. Поселяюсь в одноместном люксе. Привожу себя в порядок и выхожу в холл. Двое пенсионеров играют в огромные напольные шахматы. Две старушки сидят в креслах и смотрят на море. Меня предупреждали, что в октябре сюда съезжается одно старичье. Не беда, зато отосплюсь, приведу в порядок нервы.

Внизу шумит прибой. Спускаюсь в лифте. Под ногами хрустит разнокалиберная галька. Ветер свежий, слегка штормит. Опускаю пальцы в воду. Брр. Почему я не «морж»?

А что если перед обедом поплавать в бассейне? Мне нравится эта мысль. Бассейн с 50-метровыми дорожками. И вода не холодная, не теплая. Нормальная. И народу совсем немного. Опять-таки пенсионеры, заживет. Проплыв из конца в конец пару раз, ложусь на спину, закрываю глаза и замираю. Все будет хорошо.

Надев костюм, иду в столовую. Метрдотель предлагает столик на выбор. Сажусь, изучаю меню. Неожиданно слышатся женские голоса. В столовую входят Надя и Золушка. Это почти сон наяву. Подхожу к их столу. Надя цветет. Золушка смотрит взглядом ботаника, изучающего бабочку.

Иду в магазин. Фрукты, сладости, шампанское, коньяк. Еще не выпил ни глотка, а в голове уже бродит хмель. Не хватает только цветов, но где их сейчас купишь? В крайнем случае, сорву с клумбы. Убираю с ночного столика таблетки снотворного. Теперь не понадобятся.

Танцевальный вечер. Крутят в основном старые вальсы и танго. Надя неотразима. В таких платьях ходят на банкеты. Если надела, значит, для меня. У нее аппетитная талия с тонким жирком. Бравый старичок с орденом Красной Звезды галантно перехватывает ее. Потом приходится спасать от других орденоносцев. Зато следующий наш танец уже не столько танец, сколько беззастенчивые объятия. Ее тело даже в одежде роскошно. А она безошибочно чувствует то, что особенно подкупает порядочных женщин – неизбалованность мужчины.

Когда поднимаемся в номер, я начинаю опережать события. Надя дает понять, что у нас все впереди, я сбавляю обороты. Сидим в лоджии с видом на море, болтаем о том о сем. Ночь тепла. Стоит полная луна. Стрекочут цикады. Из темноты доносится говор и смех. Надя встает и подходит к перилам. Я поднимаюсь следом. Теперь мы касаемся друг друга плечами. Я обнимаю ее и медленно разворачиваю к себе. Сладковатый запах табака. В остальном все нормально. Губы вкусные и не изощренные.

Но тут часто-часто звонит телефон. Я отрываюсь от Нади. Черт подери, кажется, межгород. Телефонистка: будете говорить с Москвой. В трубке треск и голос дочери:

– Папка, здравствуй. У тебя все хорошо? А у нас беда. Дениска вчера пропал.

– Что значит пропал? В милицию заявили?

– Ой, папка! – с досадой воскликнула дочь. – Ты будто не знаешь нашу милицию. Говорят, к утру придет, никуда не денется. Но утро давно прошло, а его нет. Приезжай!

– Утром приеду, – с досадой кладу трубку.

Говорю Наде, что произошло.

– Сочувствую, – говорит Надя. И добавляет, направляясь к двери. – Как-то многовато недоразумений.

Дверь за ней бесшумно закрывается. Может, в постели она лучше, с надеждой думается мне.

Нахожу сбежавшего из дома сына и возвращаюсь в санаторий. Надя читает Эриха Фромма. Хотя и без советов специалиста должна чувствовать, что я у нее на крючке. Кто подержал ее шелковое тело, тот уже не сорвется.

В номер входит Золушка. Усаживается в кресло, закуривает и говорит, что я не приеду.

– Не кури здесь, пожалуйста, – просит Надя.

Золушка выдвигается в лоджию и поет негромко густым баском:

– Опустела без тебя земля. Если сможешь, прилетай скорей.

В это время выхожу в соседнюю лоджию.

– Оппаньки! Надюша, прилетел твой сокол, – оповещает Золушка.

Надя берет у нее изо рта сигарету и делает жадную затяжку.

…Мы не спускаемся к завтраку. Я иду в магазин, накупаю фруктов, для себя – грецких орехов, сметаны и сырых яиц. Теперь можно пропустить и обед.

– Ты меня замотал, – со счастливым смехом жалуется Надя.

В таких случаях надо отвечать комплиментом.

– Дело не столько во мне, сколько в тебе. Сколько у тебя не было мужчины? – Это звучит у меня не очень обидно. – Месяц?

Надя настораживается.

– По-твоему, месяц – это много?

– Три месяца?

Надя качает головой.

– Полгода? – удивляюсь я. – Не верю!

Мы натянуто смеемся. Я разглядываю каждую деталь. Серые глаза на редкость выразительны. Крашеные каштановые волосы выглядят естественно. Только непонятно, какого цвета они от рождения. На шее ни одной морщинки. Курит много, но зубы безукоризненно белы. Ноги не слишком длинные и не слишком короткие. Гибкая тонкая талия нерожавшей женщины. Откуда мне знать, что у Нади двенадцатилетняя дочь? Заблуждаюсь я и насчет возраста, считая, что Наде не больше 30. На самом деле ей 34.

– Ты хочешь что-то понять или просто любуешься? – спрашивает она, отслеживая мои наблюдения.

– Любуясь, хочу понять. Обычный процесс.