«Прииде окоянный сотона», или ОКО за ОКО. Роман

Душа у Левы вся была в расслабленности и покое. Еще бы Нинку под бок, и сморкал он тогда на все миллионы! А может, и осесть тут? Жениться по закону на Нинке, баба видная и, по всему заметно, годная для семейной жизни: чистая, не крикливая, и серые глаза, как колодцы.

Он встал, прошлепал по скрипучим половицам босыми ногами на кухню, хлебнул из ковша холодной воды. Приоткрыл дверь в горницу. Нинкина кровать была поближе. Девка спала, укрывшись простынью до подбородка. Только одна ступня была наружу, вроде бы как золотилась, вызывая у Левы желание дотронуться, откинуть одеяло, схватить, чтобы затрепыхалась Нинка в руках, как большая белая рыба… Но воры – тоже люди и добро помнят.

С паспортом оказалось все непросто. Милицейская капитанша так заморочила ему мозги своим вежливым голосом, что на улицу Лева вышел, будто из трясины вылез. Одно понял: убираться ему надо из доброго города Ярославля и двигать к месту, означенному в лагерной справке.

– Несправедливо все это, – сказала Нина, выслушав его.

– Сама пойду с тобой в милицию! – заявила Феня. – Я как-никак депутат райсовета, руку подымаю вместе с большим начальством.

– Кем же ты работаешь? – удивился Лева.

– Штукатуром. Микрорайон строим.

– Портрет нашей Фени на районной доске Почета висит, – сказала Нина. – Квартиру с удобствами ей обещали.

– Ну, запела! – отмахнулась Феня. – Шла бы на стройку, так и тебя повесили бы на доску. Еще не знаю, как с Левой получится. Для милиции такой депутат, как я, что хвост собачий.

– А ты где работаешь? – спросил Лева Нину.

– На почтамте. Телетайписткой.

Лева не понял.

– Телеграммы передаю.

– Говорила ей: учись в институте на строителя, – вмешалась Феня, – не захотела.

Теперь вот записалась в военкомате на вербовку. В Чехию хочет, на узел связи.

– Не надо, – остановила ее Нина.

– В общем, Лева, отпрошусь завтра, и пойдем вместе…

Она оказалась бабой пробивной. Капитанша тыкала ей в нос какие-то инструкции, а она махала руками и объясняла, что никакая бумажка не может помешать счастью племянницы. Ошалелый Лева никак не мог взять в толк, причем здесь Нинка. А Феня доказывала, что ее племянница ждала жениха больше трех лет, что плохих людей не ждут, а оступиться по дурному случаю может каждый. Тут Лева и сообразил, что жених-то – это он, и что его, оказывается, ждала из колонии Нинка.

Когда вышли из милиции, Феня сказала:

– Деваться некуда, пойдете с Нинкой в ЗАГС, подадите заявление. Там вам справку дадут для этой сухостоины в погонах. А получишь паспорт, скажете, что раздумали регистрироваться… Везде обман, господи!

Нина было заартачилась участвовать в таком обмане, но Феня погладила ее по голове, проговорила успокаивающе:

– Для жизни ведь, Нинусенька. А то замыкают мужика, опять пойдет по кривой дорожке. Для доброго дела и обмануть власть на грех.

Заявление о регистрации принимали по воскресеньям. Целых три довоскресных ночи у Левы была в голове полная сумятица. Золотой фарт отодвигался все дальше и дальше. И Нинка чего-то вдруг изменилась. Не отвечала больше Леве улыбкой, не сияла глазами. Стала строгой и недоступной, как икона в музее. А чего, спрашивается?.. «Я все сделаю, чтобы пособить тебе», – сказала.

Он украдкой ощупывал взглядом ядреную Нинкину фигуру и думал: зачем власть обманывать, если можно жениться всерьез? Феня квартиру получит, им с Нинкой эта крыша останется.

Думы, по-комариному назойливые и кусачие, довели Леву до того, что в воскресное утро затосковал он по-черному. И вроде бы даже по надежной семейной жизни затосковал, по Нинке, что могла бы обнимать его белокожими руками. И на хрен ему сперся золотой миллион, зарытый природой где-то в вечной мерзлоте!

За завтраком он сказал:

– Вот что, Феня. Вот что, Нина. Надумал я жизнь свою вязать намертво. Порешил, чтобы стали мы с тобой, Нина, законными мужем и женой.

Нина от растерянности заалела. Феня положила ложку на стол и сказала:

– Ты эти басни, Лев, брось!

Ни разу до того она его Львом не называла, а тут видно захотела придать словам серьезный и окончательный смысл.

– Для такого дела, Лев, любовь нужна и обоюдное согласие.

– Дак, полюбил я твою племянницу, Феня!

– Ее полюбить не грех. Тебя вот, непутевого, кто полюбит!

Лева повернулся к Нине, попросил жалобно:

– Полюби, а!

Она выскочила из-за стола, выбежала во двор. Тетка метнулась за ней, оставив открытыми двери. Лева услышал, как она уговаривала племянницу:

– Ну, ты чего, Нинусь! Плакать-то почто? Ну, подадите заявление, и делу конец. Пущай угол ищет. У бабы Поли вон квартирант съезжает. Пустит на зиму нашего малахольного. Ну, не плачь, Нинусь!..

В ЗАГС шли молча. И обратно тоже молча. Наконец, Нина сказала:

– Я у вас, как кукла.

– В куклы не играю, Нин, – ответил Лева. – Я – по любви. Век свободы не видать!

– Так не любят, Лева.

Он остановился, ухмыльнулся не по-доброму и в то же время горестно, оглядел Нину маленькими глазками. Цыкнул слюной на асфальт.

– Других найдем, – сказал гордо.

Развернулся и потопал в обратную сторону. Нина в растерянности шагнула за ним, остановилась, окликнула. Но он не обернулся, шлепал по тротуару зло, с бесповоротным желанием умотать из этого города – туда, где гуляет по волнам черный ветер Баргузин, где беглецов крестьянки кормят хлебом. А оттуда мотнуть еще дальше, чтобы через два года вернуться в сером костюме-тройке, при шляпе и с тросточкой, кинуть к Нинкиным ногам шикарную шубу-подарок и уйти навовсе, даже если она побежит следом…

2

Кроме вокзала, податься было некуда. Лева заглянул в зал ожидания. На скамейках не густо расположились дорожные люди. Лева постоял у расписания, вычисляя ближайший пассажирский на восток. В расписании их хватало, но все они уже прогудели мимо рано утром.

Касса не работала. Впрочем, касса ему была ни к чему при пустом кармане. До утра надо было скоротать время. Лева прошел в чахлый скверик напротив вокзала. Прицельным взглядом обнаружил на дальней скамейке двух алкашей. Они явно готовились к любимому делу: в руках у одного была авоська, из которой торчали бутылочные горлышки.

Лева весело и решительно подошел к ним.

– Набор костей! – поприветствовал радостно и каждому протянул руку.

Алкаши руку ему пожали, но глядели настороженно.