«Прииде окоянный сотона», или ОКО за ОКО. Роман

Лева сглотнул слюну и готовно поднялся. Взял хлебный ломоть и пластину сала, кусанул со смаком.

– Как зовут-то? – спросила старшая.

Лева едва не ответил: «Арбуз», но спохватился, назвался по имени.

– А меня – Феня, – сказала она. – А это – Нина, племяшка мне. В Ярославль или дальше?

– Как получится, – ответил он.

Нина распахнула на него глаза:

– Так и не знаешь, куда едешь?

– Не ждет никто.

– Родни что ли нет?

– Нет.

Наверное, судьба не всегда выглядит злодейкой. Есть у нее и другое лицо, может быть, даже с ямочками на щеках, такое, как у этой вот Нины, повстречавшейся Леве Присыпкину на стареньком пароходике, что легонько шлепал вниз по Волге. Ночь, звезды, речной воздух и сонные берега, да еще женщина, которая не отталкивает тебя взглядом – не подарок ли судьбы?

Лева старался есть, не жадничая. Помидорину аккуратно разрезал на четыре доли и, не торопясь, посыпал их крупной солью. Но Феня догадалась.

– Добирай. Оголодал ты, видать, на лесосплаве.

Лева добирать с чемоданной скатерти не стал. Голодный червяк успокоился. Достал пачку «Прибоя», задымил. Окинул женщин мужским взглядом. Спросил Нину с вызовом:

– Замужем?

– Нет.

– Чего же засиделась?

– А ты никак подсвататься решил! – сердито сказала Феня.

– Я человек вольный, – ответил он. – Хоть гуляй, хоть в церковь.

– А шиши-то на гулянку есть?

Безденежный Лева вздохнул и глубокомысленно изрек, как это делал в подпитии Хлеборез:

– Бог – не фраер, он мужик жалостливый, отстегнет на гулянку.

– Уж не из блатных ли ты, Лева?

И он, отгородивший себя ото всего, что с ним было дотоле, вознамерившийся поставить на своей ранешней биографии березовый крест, вдруг неожиданно признался:

– По амнистии я.

– Ох! – выдохнула Феня с запоздалой опаской.

– Что «ох»? – вскинулся Лева. Не от того, что Фенина опаска его обидела. Просто он учуял, что и как надо сказать. Такое чутье у него уже давно выработалось. Лишь бы первые слова – в масть, а дальше подстегивал себя, да так, что до надрыва, даже сам верить начинал.

– Что «ох»? Вы думаете, там все урки? А на воле ангелочки?.. Думаете, честных человеков уголовка не заметает?

Нина страдальчески скривилась. Феня замахала руками:

– Оно так, Лева, так. От сумы да от тюрьмы…

– Если из зоны, так ему перо в душу, да? – не унимался Лева. – А если человека по чистой жизни тоска заела? А ему кукиш! – Он представил огромный кукиш перед своим носом и показался сам себе истомившимся по чистой жизни.

Лева смолк и опустил голову.

– Родителей-то давно потерял? – спросила Феня.

– Подкидыш я, – соврал он. – Детдомовский.

– Ах ты, боженьки! – воскликнула она жалостливо. – И куда же ты теперь?

– Куда пароход привезет.

– А есть ли кто знакомый в Ярославле?

– Нету.

– Ежели притулиться негде, у нас квартируй. Мы с Нинусей вдвоем живем. Домок – не хоромы, а в чулане кровать поместится.

Так нежданно-негаданно прибился Лева к храмовому граду Ярославлю.

Домишко у племянницы с теткой был ветхий и скособочившийся, но внутри ухоженный, как старичок перед сознательной кончиной. Был при доме и огородик, выходивший плетневым тыном к речке Которосли.

Кровати лишней не нашлось. Но Лева обнаружил в сарайке не шибко затрухлявленные доски и, обученный в зоне плотницкому ремеслу, сколотил топчан. Бабоньки уделили ему из своего гардероба матрас и байковое одеяло, нашлась и наволочка, которую он набил пахучим сеном из одинокой копешки на берегу Которосли. И спал первую ночь на новом месте сном праведника.

Утром обе ушли на работу, не разбудив его. Он проснулся, полежал, впитывая тишину и покой. Затем вышел в маленькую горницу, где стояли впритык торцами две железные кровати с шишечками, Нины и Фени. На столе лежала записка: «Лева, картоха в печке, хлеб и огурцы в сенях. Ешь».

«Ну, и раззявы! – обозвал он их мысленно. – Оставили в доме чужого беспаспортного мужика, собирай в узел манатки и рви когти».

Собирать, конечно, особо нечего, но все равно: романовский нестарый полушубок, обручальное колечко в коробочке на комоде. Чье, интересно, Фенино или Нинки?.. Мужика, судя по всему, в доме давно нет.

Лева вышел во двор. Под ветхим навесом валялись осиновые чурбаки. Топор торчал в колоде. Не особо ему хотелось, вернее, совсем не хотелось возиться с теми чурбаками. Но перед глазами маячило лицо Нины с мягкой улыбкой. Он представил, как она, придя с работы, изумится, увидев поленницу…

Так все и произошло. Феня даже вслух высказалась:

– Трудовой ты мужичок, Лева. А человека по труду судят… Однако плюнь на всю домашность, с утречка иди в милицию, на учет надо. Как без паспорта будешь?

Лежа без сна в своем чулане, он думал о том, что права Феня: без паспорта никак не обойтись. И хорошо бы без синички, чтобы судимость не кидалась сразу в глаза. С паспортом он и с Фомой-кержаком легче договорится.

Вспомнил про фартового короля-старателя и покривился: такую даль переться! Да и будет ли оно еще, то золото?