И плеск чужой воды… Русские поэты и писатели вне России. Книга вторая. Уехавшие, оставшиеся и вернувшиеся

Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу хода нет…
…Что же сделал я за пакость,
Я, убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.

Оголтелая травля привела к скоротечной болезни Пастернака. Он скончался 30 мая 1960 года на 71-м году жизни. «Литературная газета» скупо сообщила о смерти «члена Литфонда», без указания места и даты похорон. Александр Галич откликнулся на кончину великого поэта гневной песней:

Разобрали венки на веники,
На полчасика погрустнели…
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели…
…Ведь не в тюрьму и не в Сучан,
Не к «высшей мере»…

А далее в свой текст Галич вставил пастернаковские строки:

Мело, мело по всей земле, во все пределы,
Свеча горела на столе, свеча горела…

И в заключение:

…Вот и смолкли клевета и споры,
Словно взят у вечности отгул…
А над гробом встали мародеры
И несут почетный…
Ка-ра-ул!

На этом завершаем короткий рассказ о сверкающем таланте Бориса Пастернака. Ему довелось жить, творить и выживать в особое время. В «милое тысячелетье на дворе», если перефразировать его знаменитые строки.

Пора поставить точку. Как считал Исаак Бабель, «никакое железо не может войти в человеческое сердце так леденяще, как точка, поставленная вовремя».

Бабель в сумерках века

Ну а теперь Исаак Бабель. Он был на три с половиной года моложе Пастернака (Пастернак родился 10 февраля 1890 года, а Бабель – 13 июля 1894-го).

Начало его биографии:

«Родился… в Одессе, на Молдаванке, сын торговца. По настоянию отца изучал 16 лет еврейский язык, Библию, Талмуд. Дома жилось трудно, потому что с утра до ночи заставляли заниматься множеством наук. Отдыхал в школе. Школа моя называлась Одесское коммерческое училище имени императора Николая II. Там обучались сыновья иностранных купцов, дети еврейских маклеров, сановитые поляки, старообрядцы и много великовозрастных бильярдистов. На переменах мы уходили, бывало, в порт на эстакаду, или в греческие кофейни играть на бильярде, или на Молдаванку пить в погребах дешевое бессарабское вино…»

Читать Бабеля – истинное наслаждение. Это пир для гурманов стиля, праздник для книгочеев – до того поразительно богатство его речевой культуры, его откровенная и ароматная стилизация под библейский слог. Сам Бабель возмущался своими собратьями по перу, которые были равнодушны к слову: «Я бы штрафовал таких писателей за каждое банальное слово!»

Как точно определил Бабеля литературовед Марк Слоним: «Он и в революцию пришел болезненным интеллигентом-се-митом, несшим в душе горечь гонимых поколений и отраву безнадежности и иронии.

Он и описал не взрывы революционной энергии, не взлеты и мечты революции, а ее кровь и грязь: каинову печать ее обыденного ужаса, нелепую фантастику ее борьбы. Он всегда лучше описывал отступления и военные неудачи, чем победы…»

Читатели восторгались его вещами, а официальная критика утверждала, что в его писаниях – «небылица, грязь, ложь, вонюче-бабье-бабелевские пикантности».

Писать Бабель начал рано и первый рассказ написал по-французски. Талант Бабеля отметил Максим Горький и посоветовал юному дарованию отправиться «в люди». «В людях» Бабель провел семь лет: был солдатом, служащим (в том числе и в ЧК!), рабочим, корреспондентом разных газет.

В 1924 году появился первый рассказ из серии «Конармия». «Конармия» – это целый материк слез и страданий простых людей: «Мы падаем на лицо и кричим на голос: горе нам, где сладкая революция?..» Предводитель Первой конной Семен Буденный был возмущен повествованием Бабеля, усмотрел в нем клевету на доблестных бойцов своей армии (а среди них было много откровенных громил и садистов) и окрестил его «бабизмом», «сверхнахальной бабелевской клеветой».

После «Конармии» Бабель прославился «Одесскими рассказами». Помните, как старая родоначальница слободских бандитов громко свистнула, что даже соседи покачнулись, а Беня Крик сказал: «Маня, вы не на работе, холоднокровнее, Маня…»?

Не все приняли «Одесские рассказы»: кто-то хвалил, кто-то ругал, но не критика задевала Бабеля, а часто встречаемые проявления антисемитизма в стране. Как-то в разговоре с Паустовским Бабель взволнованно сказал:

– Я не выбираю себе национальность. Я еврей, жид. Временами мне кажется, что я могу понять все. Но одного никогда не пойму – причину той черной подлости, которую так скучно зовут антисемитизмом.

Писал Бабель медленно, скрупулезно, как ювелир, граня свои алмазы, доводя их до бриллиантового блеска. Внешностью Исаак Эммануилович не впечатлял: «Это была фигура приземленная, – вспоминал Лев Славин, – прозаическая, не связанная с представлением о кавалеристе, поэте, путешественнике. У него была большая лобастая голова, немного втянутые плечи, голова кабинетного ученого. Не любил давать интервью. Однажды на вопрос о своих ближайших планах ответил, как отрезал: «Хочу купить козу».

В быту Бабель был насмешником. Часто говорил по телефону: «Его нет. Уехал. На неделю. Передам». Причем говорил это женским голосом. Одну из своих возлюбленных женщин – Тамару Каширину называл по-разному, от «Дорогая красавица средних лет» до «Уважаемая дура!». Однако обижаться на Бабеля было невозможно – умный, лукавый, веселый человек!»

В отличие от Пастернака, Бабель старался идти в ногу с эпохой, он даже на Первом съезде советских писателей пропел осанну Сталину: «…Посмотрите, как Сталин кует свою речь, как кованы его немногочисленные слова, какой полны мускулатуры. Я не говорю, что нужно писать, как Сталин, но работать, как Сталин, над словом нам надо».

Но разве Бабель был один, вознося Сталина до небес? Так же пели, хвалили и восторгались другие писатели, в частности, Юрий Олеша, по поводу «нашего друга и учителя, любимого вождя угнетенных всего мира – Сталина». И – бурные, долго не смолкающие аплодисменты.

* * *

А теперь о личной жизни. Бабель женился рано. Отец отправил его для закупки сельскохозяйственных машин к промышленнику Гронфельду, и Исаак познакомился с его дочерью гимназисткой Женей. О женитьбе не могло быть и речи: студент-голодранец и богатая наследница. Молодые люди бежали в Одессу. Старик Гронфельд был вне себя от ярости и проклял весь род Бабелей до десятого колена, а дочь лишил наследства. Чем не сюжет для бабелевского рассказа?

В семейную жизнь вмешались трудности советского быта и эмиграция. Семья писателя перебралась на Запад. Мог и он там остаться, но этого не сделал. Почему? В конце 1932 года в Париже Бабель говорил художнику Юрию Анненкову:

«У меня – семья: жена, дочь, я люблю их и должен кормить их. Но я не хочу ни в коем случае, чтобы они вернулись на советчину. Они должны жить здесь на свободе. А я? Остаться здесь и стать шофером такси, как героический Гайто Газданов? Но ведь у него нет детей! Возвращаться в нашу пролетарскую революцию? Революция! Ищи-свищи ее! Пролетариат? Пролетариат пролетел, как дырявая пролетка, поломав колеса! И остался без колес. Теперь, братец, напирают Центральные комитеты, которые будут почище: им колеса не нужны, у них колеса заменены пулеметами!.. Все остальное ясно и не требует комментариев, как говорится в хорошем обществе… Стать таксистом я, может быть, и не стану, хотя экзамен на право управлять машиной я, как вам известно, уже давным-давно выдержал. Здешний таксист гораздо свободнее, чем советский ректор университета… Шофером или нет, но свободным гражданином стану…» Не стал, вернулся на родину.

Еще раньше, 28 октября 1928 года, Бабель писал матери Фане Ароновне: «Несмотря на все хлопоты – чувствую себя на родной почве хорошо. Здесь бедно, во многом грустно, – но это мой материал, мой язык, мои интересы. И все больше чувствую, как с каждым днем я возвращаюсь к нормальному моему состоянию, а в Париже что-то во мне было не свое, приклеенное. Гулять за границей я согласен, а работать надо здесь».

Жизнь наперекосяк: жена в Париже, Бабель в России. И это счастливая семейная жизнь? Конечно, Исаак Эммануилович одиноким не оставался: женщин привлекал его интеллект, юмор и природное обаяние. Одна из них – актриса театра Мейерхольда Тамара Каширина, которая родила Бабелю сына Мишу и… вышла замуж за другого, за писателя Всеволода Иванова, автора знаменитой пьесы «Бронепоезд 14–69» (очевидно, бронепоезд оказался более надежным средством передвижения по жизни, чем лукавый сатирик из Одессы).

А какие замечательные письма писал Бабель Тамаре Кашириной:

«Мой милый, чудный, любимый друг!.. Тамара, утешение мое на земле, пишите мне каждый день. Я чувствую, что заслужил это. Я думаю о Вас с отчаянием и любовью, от которых некуда бежать… Я очень грустен в Киеве. Какая несправедливая жизнь, какие ненужные кругом люди… Кашироч-ка… милая, не оставляйте меня одного… Дух мой грустен. Его надо лечить. Не тебя ли взять в доктора? Нет. Рецепт мне известен. Это – одиночество, свобода, бедность. Я медленно иду к этой цели…»

Отрывки из разных писем. Но суть одна – любовь и одиночество. Но потом на Тамарином фронте появился Всеволод Иванов, и, как вспоминала Каширина, «Бабель и Иванов были большими друзьями до того, как мы с Всеволодом стали жить вместе. Но с тех пор они друг друга буквально не могли терпеть. И даже тогда мы приезжали к Горькому, а у него гостил Бабель, то его от нас прятали. Я в этом никак не виновата. Жена Пастернака Зинаида Николаевна была раньше замужем за Нейгаузом, и от Нейгауза у нее было два сына – так вот Нейгауз в доме Пастернака всегда был самым дорогим и любимым человеком. Это естественно и нормально. Ненормально, когда сперва любишь, а потом не пускаешь на порог…»

Затем в жизни Бабеля появилась Антонина Пирожкова, на которой он женился в 1932 году, как признавался художнице Валентине Ходасевич – «на дивной женщине с изумительной анкетой – мать неграмотная, а сама инженер Метростроя». Родилась дочь Лида.

Антонина была моложе Бабеля на 15 лет и только что приехала в Москву, и знакомство с Бабелем началось с «краеведческих» прогулок по столице. Инженер-метростроевец и «инженер человеческих душ» быстро сомкнули две свои жизни, хотя рядом с красавицей-женой Бабель выглядел не только непрезентабельно, но и подозрительно, как «пятая колонна». А она, как представили ее писателю, – «принцесса Турандот из конструкторского отдела». Бабель часто звонил ей на работу и представлялся, пугая всех, что звонят из Кремля.

Когда Бабеля арестовали, то Пирожкову не тронули, но как жену «врага народа» уволили из Метростроя. Антонина Николаевна пережила Исаака Бабеля на долгие десятилетия и ушла из жизни 12 сентября 2010 года в возрасте – и это удивительно! – 101 года. Последняя великая вдова…

Как это делалось на Лубянке

Как это делалось в Одессе – это рассказы Бабеля. А как это делалось на Лубянке – это о горькой участи писателя. Исаак Эммануилович мог этого избежать, оставшись на Западе, но (повторимся) не захотел, рвался на родину. В письме к сво-

ей давней знакомой Анне Слоним 4 октября 1937 года Бабель писал: «…О Париже что же сказать? В хорошие минуты я чувствую, что он прекрасен, а в дурные минуты мне стыдно того, что душонка и одышка заслоняют от меня прекрасную, но чуждую, трижды чуждую жизнь. Пора бы и мне обзавестись родиной…»

Несколько дней спустя, 28 октября, другу Исааку Лившицу: «…Все очень интересно, но, по совести говоря, у меня не выходит. Духовная жизнь в России благородней. Я отравлен Россией, скучаю по ней, только о России и думаю…»