Оттепель 60-х

…Я совсем не предполагал, что солдат, о возвращении которого домой так упорно добивается жена, и есть тот писарь, который находится совсем рядом со мной и проходит службу в соседней проходной комнате под руководством майора, ответственного за химическое оснащение и химподготовку полка. Рядовой Чванов почти ежедневно стоял, переминаясь с ноги на ногу, перед своим начальником, монотонно отвечая на его вопросы. Беседа их была довольно тихой и поэтому особо не бросалась в глаза. Она была похожа на вялое препирательство шефа со своим подчинённым. Очевидно, майору нечем было загрузить своего писаря, не то, что в нашем оперативном отделе, где дел всегда невпроворот, и он мог позволить себе небольшой «словесный моцион» перед началом работы. А суть постоянных бесед сводилась к тому, что майор требовал от писаря снять кольцо с безымянного пальца правой руки. На что тот упорно не соглашался:

– Я не могу его снять, потому что оно обручальное, – твердил он.

– Солдату не положено носить кольца на пальцах, вы должны его снять, – настаивал майор.

– Но, это же не простое кольцо, не какая-нибудь безделица, – возмущался Чванов.

– Всё равно, вы должны снять кольцо.

– Я не буду его снимать, оно символизирует мою верность жене и скрепляет наш союз.

– Солдат не должен носить посторонние предметы на теле, устав не позволяет, – давил на писаря майор.

– Об этом в уставе не написано, – упирался рядовой Чванов.

…В таком духе они «беседовали» ежедневно в течение полутора часов.

Майор Козодоев был среднего роста, приземист и медлителен. У него не было своих детей. И он подолгу не отпускал от себя писаря, нудно и настойчиво убеждая оголить безымянный палец.

В конце концов «за непослушание» рядовой Чванов был отправлен из штаба в роту для прохождения службы в качестве обычного солдата. Но это длилось недолго. Вскоре он стал уже батальонным писарем и большую часть времени проводил в штабе батальона. По-другому и не могло быть. Он был довольно развит, умел писать чертёжным шрифтом, рисовать и легко справлялся с рутинной штабной работой. В свободное время вечерами он для себя играл на аккордеоне, который привёз из дома. Принимал участие в самодеятельности в составе небольшой музыкальной группы полка. Часто его можно было встретить в мастерской художника в солдатском клубе, так как он в школьные годы посещал художественную студию. Мог писать акварелью и масляными красками.

…Одинокое серебристое облако купалось в синей бездне. И лишь на западном небосклоне, начиная с горизонта, медленно эта синь заволакивалась светло-серой дымкой, которая, поднимаясь всё выше и выше, намеревалась затянуть собой прелесть солнечного заката.

Именно туда, на запад, в сторону Москвы, только что отошёл электропоезд, в почтовый ящик которого Сергей Чванов опустил письмо, адресованное жене. Перед этим мы заходили на почту, там я отправил бандероль со своими записями в Алма-Ату, где проживала моя жена. Иногда свою корреспонденцию мы отправляли самостоятельно, не прибегая к услугам полкового почтальона. Таким образом, наши письма, во-первых, обходили цензуру, а во-вторых, быстрее оказывались в месте назначения.

– Если бы у меня было два свободных дня, ушёл бы в Москву, – заговорил Серёга, не отрывая глаз от удаляющегося тамбура последнего вагона.

– «Ушёл бы»… так можно «уходить» – через каждый час ходит электричка, – вернул его в действительность я.

– И пешком ушёл бы.

– Ну, это уж и вовсе глупость. Тем более что за два дня ты не дойдёшь.

– Дойду, – упорствовал Чванов.

– До Москвы, пожалуй, четыреста километров?

– Не четыреста, а триста пятьдесят, – уточнил Серёга. – В сутки сто семьдесят пять километров, в час – семь с половиной. Свободно можно дойти.

– Ты представь, – продолжал сомневаться я, – идти, идти, идти. Не стоять, не отдыхать, а идти скорым шагом. Нет, не пройдёшь.

– Вот было бы время, только чтоб тебе доказать, пошёл бы. Я делал бы по девять километров в час, и отдыхал.

– Только, чтоб мне доказать – опять глупость. Неужели из-за этого стоит идти?

– Стоит.

– Или ты ещё совсем пацан, Серж, или ты ультраоптимист.

– Ты такой же оптимист, только смотришь на всё с сомнением. Ну, что особенного дойти до Москвы? – не сдавался Чванов.

…Не было смысла спорить с ним, с таким упёртым. Просто я «списал» тот разговор на то, что он очень истосковался по дому и, в первую очередь, по жене. И лишний раз убедился, насколько невыносима эта безнадёжность. Быть оторванным от свободной жизни, от близких и родных людей. Во имя чего? Во имя рутинной, бездарной, ненужной работы, которая только и делается, чтобы удержать нас в казармах в ожидании войны.

Мы возвращались в часть из самоволки. Подул сначала слабо, а потом, всё усиливаясь, ветерок. Деревья, соприкасаясь с ним, то вздыхали порывисто и вдохновенно, а то вдруг затихали и никли тоскливо и безнадёжно. Небесный купол, по мере заполнения светло-серой дымкой, продвигавшейся к центру, постепенно превращался в стальное подвижное «ничто».

…Вскоре Чванов сбежал в Москву, и причиной тому явилась его неугомонная жена. Она его позвала. Он пытался было отпроситься у непосредственного командира, но тот отказал, желая прежде разобраться. И тогда он оставил службу, казарму и, будь что будет, ринулся на её зов. Своей поездкой он подвёл многих.

…Когда капитан Цынгауз, «миниатюрный» атлет, учился в физкультурной военной академии, ему казалось, что звание «капитан» звучит прекрасно, а четыре звёздочки, радужно переливающиеся на погонах, отлично украшали это звание. И было приятно и азартно стремиться от звёздочки к звёздочке к этому званию, особенно, когда они одна за другой через определённый период оказывались в его бокале, наполненном искристым шампанским, выпиваемым залпом в кругу друзей. В этом ритуале было что-то от гусар времён Дениса Давыдова… Но, когда он стал капитаном и прослужил тот контрольный срок, после которого наступала пора переходить в стан старших офицеров, этот новый, вновь желанный горизонт, стал отодвигаться всё дальше. И не потому, что капитан «подустал», так сказать сбавил пыл, нет, напротив, он был в самом расцвете «спортивных» сил, но должность майора по этому профилю была только одна в дивизии. И хотя занимал её уже раздобревший, потерявший спортивную форму воин, не пойдёшь же его убивать, чтобы занять место майора. Звание это было почти итоговым в военной спортивной карьере. А дивизий было не так много, как полковых спортивных капитанов, готовых в любой момент занять место предводителя «мушкетёров». Капитан Цынгауз крепко задумался, что же делать дальше? Тут-то он и понял, что пошёл на службу не совсем по тому профилю, который позволил бы расти беспредельно. И вот, находясь в стадии серьёзного раздумья по поводу дальнейшего продвижения вперёд, он решил активно включиться в служебную жизнь полка, в котором он благополучно в своё время достиг капитанского звания. Он старался быть, что называется, «на виду», и не только. Он хотел быть всегда «необходимым» командиру полка. И, между прочим, постепенно таковым и становился. Когда нужно было решить неотложные дела – он всегда был под рукой. Вот и сейчас. Солдат самовольно покинул часть. Надо было срочно установить причину и принять меры к его поиску. Провести тщательное дознание командир поручил капитану Цынгаузу. Тот сразу же выяснил, что Чванов перед побегом вёл разговор с непосредственным своим командиром о том, что ему срочно надо попасть домой. Стало быть, он рвался в Москву, где, согласно документам, проживала его семья. Капитан Цынгауз с разрешения командира полка был тотчас откомандирован в Москву. Там он пробыл двое суток и, встретившись с родителями и с женой солдата, провёл полное дознание. После чего возвратился в часть, куда незадолго до него вернулся и Чванов.

Командир полка собрал весь комендантский взвод в кабинет и стал выяснять, кто первым обнаружил, что Чванов исчез. Все как один поимённо заявили, что в тот день Чванов был на месте.

– Афанасьев, ты видел Чванова утром двадцать пятого числа? – спросил командир.

– Так точно, товарищ полковник.

– Даиров, вы видели Чванова утром?

– Так точно, товарищ полковник.

– Бацуев, вы видели в тот день Чванова?

– Конечно, он был в расположении, его видел сам дежурный по части, а мне младший сержант Рыльцов велел заправить его кровать.

– Младший сержант Рыльцов, почему вы приказали заправить кровать Чванова?

– Весь полк отправился на завтрак, а Чванов мог зайти в клуб к художнику и задержаться там. Так бывало.

– Что вы скажете, Коротков, вы тоже утверждали, что Чванов был в расположении?

– Так точно, я утверждал, так как думал, что это он заправил кровать.

– Товарищ Чванов, – обратился командир к виновнику ЧП, – вы жене своей верите? Доверяете?

– Так точно, товарищ полковник.

– В дознании, которое провёл капитан Цынгауз, ваша жена в письменном виде сообщает, что вы в десять часов утра прибыли в Москву. Где же, правда?

Чванов: – Она ошиблась.

Командир: – А родители? (читает письмо…) Так вы намерены говорить правду?

Чванов: – А это очень важно, когда уехал?

Командир: – Да, важно.

Чванов: – Я уехал в 0 часов 45 минут.

Командир: – Даиров, так вы видели Чванова утром?