Оттепель 60-х

Пока твоя воля,

Как поймаю, зануздаю

Шёлковой уздою…»

Пели всё, что слышали на гулянках, по радио и в клубе. Став чуть старше, я, чтобы получать контромарки и попасть бесплатно на танцы, записался в клубный хор. Там и узнал, что у меня второй тенор. Позднее, учась в техникуме, своим вторым тенором я тоже «разбавлял» хор. Хормейстером у нас был седой старичок. Однажды, чтобы выделиться в городском смотре, он включил в репертуар какую-то хоровую песню (кажется, из оперы Мусоргского), где мы очень дружно, разделённые по голосам, пели:

«Гадай, гадай, девица,

Отгадывай, красная,-

Через поле едучи,

Руссу косу плетучи…»

А потом громко и выразительно:

«Кумушки, вы голубушки,

Вы скажите, не скрывайте,

Моё золото отдайте…»

В конкурсе мы не заняли почётного места. Позже я понял почему, когда случайно услышал по радио эту хоровую песню. Там она пелась и звучала на другой мотив. Наверное, хормейстеру не удалось направить наши певческие старания в нужном направлении. Но не это важно. Важно, что у меня был всё-таки «зычный» голос. Иногда я, чтобы продемонстрировать это, грациозно встав в театральную позу, объявлял: – Исполняется «Песня певца за сценой из оперы «Рафаэль», и выдавал:

«Страстью и негою

Бурно трепещет

Пламя желаний

В кипучей крови!»

Дальше я не знал ни слов, ни содержания самой оперы. Но самоуверенно-нагло демонстрировал свой «зычный» голос. В армии мне это очень пригодилось, когда надо было пройти мимо трибуны строевым шагом с песней. Мне очень нравилось запевать песню «На заре»:

«Уходил я в армию в сентябре,

Распрощался с милою на заре…»

После этого все, кто как мог, но очень громко, должны были пропеть:

«На заре, на заре

Распрощался с милою на заре».

Получалось звучно и эффектно. Нас всегда выделяли и ставили «хорошо», хотя в нашем комендантском взводе с песней шагало не более десяти человек.

…Мы находились в Золино на военном полигоне, где проходили практические занятия по стрельбам. Это были ежегодные плановые занятия. Собирались там военнослужащие из разных частей. Однажды в свободное время мы подошли к группе солдат, окруживших поющего под гитару ефрейтора. Зазывно звучали слова:

«Пусть годы счастья мчатся чередой,

Но буду счастлив только лишь с тобой.

Пусть тучи пронесутся надо мной,

Как годы, что ушли в туман седой.

Где же ты, моя любовь?

Для кого твои глазки горят,

Для кого твоё сердце стучит,

С кем ты делишь печаль?

Никто тебя не любит так, как я,

Никто не приголубит так, как я,

Никто не расцелует так, как я,

Любимая, хорошая моя.

Где же ты, моя любовь?.. и т.д.

Ефрейтор шустрый, симпатичный парень, служил где-то поваром, но пел так задушевно и проникновенно, что постоянно собирал толпы солдат. Тем более что слова-то были как раз те, которые рвутся из сердца, истосковавшегося по любимой девушке солдата. Мы часто слушали тогда эту песню и зауважали ефрейтора, который безотказно и с удовольствием её пел.

Был пасмурный дождливый день. Личный состав находился в казарме. Мы оказались на одном этаже с тем самым поющим поваром. Его звали Виктор. Все, уже привыкшие к его игре и песенкам, на этот раз не собирались в круг, а слушали, занимаясь каждый своим делом. Он виртуозно наигрывал испанские мотивы. Я подошёл к нему и напел мелодию, которую когда-то где-то услышал, она никак не выпадала вот уже два или три года из моей души. Мелодия напоминала серенаду. Виктор быстро уловил ритм и мотив напева, а я без слов одним голосом попытался выразить то, что чувствовал. Сначала тихий блуждающий, ищущий нужное звучание, а потом – уверенный, как мне показалось, звонкий тенор разлился по казарме. Голос привлёк внимание всех, кто находился в ней. Собственно, голос только передавал оттенки, глубину чувств, которые таились в напеве. Украшала этот напев виртуозная игра, звучание гитарных струн, которые перебирал Виктор с дьявольским мастерством. Нас окружили. Что-то ужасно тоскующее, надрывающее душу истекало из центра нашего круга. Всё было так неожиданно и так трогательно, что даже старшины и офицеры не выскочили из канцелярии, как обыкновенно, чтобы «прекратить шум», а с удивлённым интересом спрашивали: – «Кто это там поёт?» Раза три мы повторяли мелодию. Не хотелось с ней расставаться. Виктор спросил: «А где же слова?»

Тут рядом со мной стоявший Сёмин заговорил: «Да они сами, эти слова просятся. Это же тоска по любимой. И сама мелодия кричит: «Милая, милая, где ты теперь, дорогая?..» А дальше должны быть звёзды, звёздочки, среди которых разливается эта мелодия. Настоящая серенада!» Сёмин вытащил авторучку. Нашли бумагу. И мы вместе с ним разбили мелодию на ударные и безударные звуки, составив схему ритмического звучания.

Слова должны быть просты, это серенада, обращённая к милой. Она звучит звонко, но звуки её наполнены тоской по любимой и одиночеством. Сёмин, схватив бумагу, выскочил из «музыкального» круга и убежал в укромное место, чтобы заполнить созданный нами каркас стихами. Минут через пятнадцать он вернулся. Глаза его блестели, а сам он был бледен. «Звёздочки, звёздочки…– лихорадочно бормотал он.– Чушь-то, какая? Но эти слова как раз здесь необходимы, также как и обращение «милая, слышишь, как сердце больное страдает?..»

Серенада была готова. Мы с Виктором приступили, так сказать, к концертной её обработке. Решили сначала просвистеть мелодию, потом пропеть один куплет, после чего, вместо повтора двух последних строк, напеть мотив без слов. Всё было решено и расставлено по местам. Я запел, Виктор мастерски заиграл струнами, Сёмин молча стоял рядом. Шлоссер – солдат, мой земляк, открыв рот, замер. Казарма вновь всполошилась и напряглась. Все слушали жадно. У всех были любимые девушки, все тосковали душой, а теперь ещё и слова нашлись. Простые, понятные; может, и не совсем утончённые. Но почему-то в эти совместно проведённые на военном полигоне дни почти все солдаты переписали эти слова.

Серенада «Тоска о любимой»

Милая, милая,

Где ты теперь, дорогая?

Как о тебе

В этот вечер грущу и мечтаю?..

Звёздочки в небе

Всё ярче и ярче мерцают,