Оттепель 60-х

На что я возразил, сообщив, что это не Южный, а Центральный Казахстан.

– А я в Караганде был, – не уступал он.

– От того, что ты там был, город не переместился на юг.

Он посмотрел на меня с сомнением и замолчал. После чего стал присматриваться ко мне и вести себя настороженно.

Дни наши проходили довольно однообразно и праздно. Приятно было отдохнуть от строя в этом тихом местечке. К здешнему распорядку быстро все привыкли. О службе все «больные» отзывались плохо. И возвращаться в часть даже мысленно не спешили. Кое-кто всякими способами задерживался ещё на несколько дней. Но врачи тоже были не лыком шиты – ставили пациента в такой тупик, что он вынужден был выписываться. Так и жили. Я уже знал всех «сачков» и больных. В основном, конечно, все недомогали, но болезни всё-таки проходили, а если верить словам пациентов, которые они говорили врачам, состояние было прежнее и даже «ухудшалось».

У Жигалина нашли лямбли в печени и признали гастрит желудка. Через два-три дня он уже знал, что при этих болезнях не дают даже отпуска после лечения, и загрустил. С сёстрами начал себя вести безобразно. Говорил им дерзости, причём делал это с торжествующим видом и почему-то высокомерно смотрел по сторонам.

– Жигалин, идите принимать лекарства, – обращалась к нему сестричка.

– Зачем мне ваши лекарства? – вызывающе откликался он.

– А зачем вы сюда прибыли?

– Лечиться. Но вы же ни черта не понимаете.

– Какой вы всё-таки хам, я буду жаловаться, – обиделась сестра.

А нам он заявил:

– К Новому году я буду дома.

– Любопытно, каким образом? – изумился я.

– Я потом тебе скажу.

Время шло, но он молчал. Хотя в курилке распространялся о том, что можно глотать свинец на нитке перед рентгеном, а потом спокойно вынимать. Так же можно глотать папиросную бумагу с мёдом, ещё можно прожечь слегка желудок кислотой. Но главное – говорил о том, как ему хочется домой, и как хорошо он жил на море.

– А как ты в полку живёшь? Ты, я вижу, «очень любишь» службу, – остановил я его.

– Ещё бы, и стараюсь её всячески облегчить. В полку я вообще никого не признаю: ни старшину, ни командира. Ты представить не можешь, как я веду себя там, – охотно откликнулся он, при этом улыбался хвастливо и самодовольно.

Я понимал, что он и здесь хочет поставить себя так же, как в части.

– А на гражданке ты чем занимался, у тебя есть образование? – допытывался я.

– Образование? Есть Аттестат, его мне сделали. Но немного неудачно получилось: свели другую фамилию хорошо, а писать мою стали – тушь разошлась. Зато я достал четыре диплома об окончании плодоводческого техникума. На всякий случай возил с собой книжонку о плодоводстве. А сейчас не мешало бы на Юг, куда-нибудь в Азию, и оттуда пригнать машину.

– Украсть? – удивился я.

– Понятно, украсть. Но для этого надо сначала попасть домой… Я не могу здесь больше, я даже в увольнение не хожу, больше часа не могу смотреть в городе на людей, особенно на женщин – всё разрывается. Я готов на всё что угодно, только бы вырваться отсюда.

– Так ты хочешь с желудком что-нибудь «провернуть»? – прервал его я.

– Нет, что ты… с желудком. Я придумал куда лучше. Уж тут наверняка выйдет. Я хочу лишиться большого пальца на ноге.

– А о членовредительстве слышал? – поморщился я.

– Чудак, а кто будет знать? Я же его не отрублю. Я его сломаю.

– Как ты ухитришься это сделать?

– Может, прыгну на него, а может, вот здесь, в волейбол играя, сломаю.

– Хорошо, а если ты его неудачно сломаешь? Гипс – и снова палец цел.

– Я оторву его руками!

– Хватит трепаться, – резко прервал его я. – Детские нелепицы несёшь. Ничего ты не сделаешь.

…Через месяц я увидел его в полковой столовой. Палец он, конечно же, не выломал, но вёл себя очень высокомерно с сержантами и даже рядовыми солдатами, сидящими рядом с ним. Я тогда понял – его не любят солдаты. Но отчего-то побаиваются. Он, видно, предоставил себя незаурядным суперменом, а они, не разобравшись, поверили.

…После санроты капитан Гудков уже в части посадил меня на диету, которая отличалась от общепита тем, что вместо чёрного ржаного хлеба был белый, не такой, конечно, как в санроте, а полубелый-полусерый. И ещё, вместо десяти граммов сливочного масла, выдавалось двадцать.

Другой мой армейский недуг был не менее раздражительный и докучливый. Это случилось уже на третьем году службы – одолели меня бесконечные «ячмени». То и дело на веках глаз выскакивали красные твёдые бугорки, которые потом гноились и нестерпимо чесались. Особенно досаждали они меня, когда мы находились в лесу на учениях, где я должен был плакатными перьями выписывать огромные стенды. А комары назойливо лезли в опухшие от «ячменей» глаза. Мне приходилось отмахиваться от них, то и дело снимая очки. Глаза разъедала ещё и антикомаринная жидкость. Этот недуг стал почти хроническим. Мази, выписываемые капитаном Гудковым, временно снимали зуд, а «ячмени» только чередовались, сменяя друг друга на веках.

Избавился я от них неожиданно и, как говорится, навсегда совершенно случайно. Как-то в воскресный день, когда обычно бывает мало офицеров и старшин, я столкнулся на плацу с санинструктором нашей части. Это был тоже солдат с фельдшерским образованием. Увидев мои покрасневшие веки, сержант Сечин затащил меня в медпункт и сделал укол пенициллина. После этого всё как рукой сняло. Видимо, я просто был хронически простужен, и мази не могли избавить меня от уже ставшего привычным недомогания.

Сельхозработы – Оренбуржье, Украина

Летом на втором году службы я оказался в составе воинского «контингента», направленного для уборки урожая.

В Оренбургской области солдаты-шофера на автомашинах доставляли с токов зерно пшеницы на элеваторы. А мы, учётчики, в число которых определили меня, должны были фиксировать каждый в своём подразделении количество перевезённого зерна.

Но благодаря командиру нашего подразделения – капитану Полянскому, никакого учёта я не делал. Он прекрасно сам с этим справлялся. Чтобы быть непременно в передовиках, ориентируясь на показания других отрядов, находчивый капитан давал сведения «с потолка», но значительно завышенные, чем все остальные.

И вот при переезде в очередной совхоз (а мы часто меняли пункты назначения) капитан выстроил нас по периметру площади, внутри которой находилось местное начальство, и зачитал приказ командования с благодарностью за нашу «самоотверженную» работу и вручил вымпел «Победителя соцсоревнования». Таким образом, он давал понять сельскому руководству, с каким достойным воинским подразделением оно имеет дело.

Имя нашего неординарного капитана необычно – Вилиор Братиславович. « Вилиор, Вилиор… – что за имя такое?» – недоумевал заехавший с проверкой замполит. На что капитан охотно отреагировал: « Это, товарищ подполковник, аббревиатура, означающая – Владимир Ильич Ленин и Октябрьская революция. Так назвал меня мой папа».

Шея Вилиора была уже в гипсе. Лихо разъезжая на легковом газике, где-то преодолевая овраг, он не справился с управлением, машина перевернулась – капитан повредил шейный позвонок и оказался в гипсе. Вскоре его должны вернуть в часть, но ему этого не хочется. Здесь, на «целине», он обрёл, хоть временную, но свободу. Это было место, где в полной мере могла реализоваться его незаурядно предприимчивая и непоседливая натура. Он завёл себе душевную подружку из числа местных медицинских работниц, и нашёл способ улучшения материального состояния: приобрёл и отправил домой импортную мебель и холодильник, чудом оказавшиеся в целинных захолустьях.

Вилиор Братиславович был выше среднего роста, рыхловатый, не по-военному очень разговорчивый, а главное – жизнерадостный и оптимистичный. Мне кажется, он искренне верил (до самого его разоблачения) в то, что вверенное ему подразделение самое лучшее, и показатели, которые он давал, были достоверными. Иначе как можно воспринимать текст открытки, которую он отправил отцу после очередной «благодарности» военного начальства: « Дорогой папа, сообщаю тебе, что моё подразделение заняло первое место по вывозу с полей зерна, и мне командование объявило благодарность, а личному составу вручило вымпел за победу в соцсоревновании». На что отец незамедлительно прислал ответную открытку, в которой высокопарно поздравил сына с этим знаменательным событием.

На «целине» мы жили весело. Началось с того, что Вилиор мне однажды поручил организовать танцы и пригласить на них девушек из совхоза – надо было наладить взаимоотношения с местным населением, и заодно развлечься. Это было до того, как наш доблестный командир повредил себе шею. « Мы должны не только возить зерно, но и насаждать культуру», – сказал он.

В тот день я с утра написал плакатным пером яркое объявление о том, что в клубе (где мы располагались) состоятся танцы, повесил его на видное место и поехал в соседний отряд за аккордеоном. Перед этим я едва уговорил сержанта Гуленко, чтобы он играл на танцах. Дело в том, что он мог играть только две вещи: вальс на «Сопках Манжурии» и плясовую «Калинку». К вечеру молодёжь уже начала подтягиваться к клубу, а сержант запаниковал, и согласился «растянуть меха» только после приёма «внутрь» стакана самогонки.

Наконец зазвучала музыка, и наш бравый капитан Вилиор вывел свою медицинскую пассию в центр зала и, элегантно изогнувшись и прижавшись щекой к её щеке, начал выделывать вальсовые «па». За ним последовали в круг солдаты-шофера и поборовшие робость местные девушки. Начался вечер танцев. Приехал из рейса и наш гитарист Гера, что было очень кстати.

До армии Гера не держал в руках гитары. Оказавшись однажды в компании молодого солдата, прихватившего с собой в армию гитару, Гера, перебирая струны, увлёкся игрой – успешно освоил подбор аккордов и стал легко аккомпанировать исполнение песен. Молодой солдат, видя серьёзные успехи Геры, подарил ему гитару. После чего тот и вовсе не выпускал её из рук.

Сейчас вокруг Геры собрались солдаты и под гитарный звон стали танцевать рок-эн-рол.

«Рок, рок – чудный танец,