Оттепель 60-х

1.

Глаза серьёзные. Голова большая, костистая, туловище хилое. Тихий. Очень редко выходит из себя. Но… себе на уме. Твёрдо знает, что не способен перевернуть мир, а значит, необходимо приспосабливаться. Курит «Беломор», очень часто и почти незаметно находится потшафе. Получает ефрейторский оклад, который составляет четыре рубля восемьдесят копеек. Но чувствуется, имеет побочные доходы и находится в сговоре с начальством. Руководитель по политической подготовке очень доволен им.

– Товарищ Дамиров, а как вы смотрите на жизнь и вообще на эти лишние разговоры на занятиях о «жизни»?

– Что зря говорить-то, товарищ капитан, всё что делается – всё правильно, а разговоры о том и сём – обычная болтовня.

А потом тот руководитель говорил: – Дамиров – самый из вас серьёзный и выдержанный, это видно по всему: по его работе в штабе и по поведению на занятиях.

…Дамиров – российский казах из-под Омска, зовут его Костей, хотя на самом деле его имя Касымбай.

2.

Когда меня перевели в штаб, я обратил внимание на учтивого светловолосого солдатика. Ко мне тогда он отнёсся очень хорошо. Вежливо рассказывал, что к чему. Я спросил, какой год он служит. «Первый», – сказал он. Оказалось, он призван на полгода позже, и служил всего два месяца. Тогда он был помощником Кости Дамирова – писаря третьего года службы. Осенью Дамиров демобилизовался, и его начальника, майора, вскоре перевели в другую часть. Заступивший на его место капитан был не в курсе всех дел, поэтому работа вся пала на этого учтивого светловолосого солдатика.

Сам я, целиком занятый делами оперативного отдела, мало общался с другими штабными писарями. Слышал, что солдаты на писаря обижались: ведёт себя вызывающе и нагло – задерживает выдачу увольнительных и оформление отпусков. Всегда внимательные часовые, стоящие у Знамени полка, спрашивали: «Что это за писарь у вас, постоянно прикладывает руку к виску – отдаёт честь, только и слышишь: « разрешите обратиться?», «разрешите идти?», а стучится-то как в кабинеты? – согнётся, приложит ухо к двери и тихо-тихо скребёт пальчиком».

Вскоре капитан представил его к званию «ефрейтор», а ещё через полгода он стал «младшим сержантом». Понятно, что он оказался в числе «любимчиков» и у старшины Шмалько. Как и другие «обласканные» старшиной, он стал чаще отлучаться из части и даже бывать «под мухой». От этого учтивого светловолосого солдатика одна местная жительница стала беременной. Узнав это, он тут же оставил её. На вопросы отца: « Куда ты пропал, почему не звонишь?» – неизменно отвечал: « Не мог, был на учениях в лесу».

Помню, когда он стал ефрейтором, то, обмыв «повышение в звании» с командиром отделения, вызвался помочь ему – провести вечернюю прогулку. Сам сержант был пьян, и ему было не до того. На прогулку вышли четыре человека, остальные были вне части. Шатаясь и шаркая полусогнутыми ногами, ефрейтор, забыв, что никогда не занимался строевой подготовкой, зычным голосом скомандовал: «шагом марш!» Затем ему взбрело в голову пройти по плацу ещё и с песней: «Взвод, запевай!» – повелел он. На что солдаты только усмехнулись – петь вчетвером никто не собирался. К тому же и плац был пустой. Едва уговорили новоиспечённого ефрейтора повернуть «взвод» в казармы. Там он ещё пытался громогласно провести поверку, ссылаясь на то, что должен появиться майор. Но никто его уже не слушал. А утром ефрейтор даже не заметил, что на лицах солдат блуждает усмешка.

Две армейские «звезды»

Библиотекарю полковой читальни – Раисе Ивановне было лет около тридцати, если не больше. И очень она была схожа лицом с бубновой дамой из карточной колоды. Какая-то чрезмерная эксцентричность выделяла её: и одежда на ней была пёстрая, и манеры резкие. Наверное, эта особенность и не сближала её с офицерами, а, напротив, отторгала.

– Сегодня я не ходила домой обедать, зашла в полковую столовую. Стою в очереди, а потом решила посмотреть меню. Возвращаюсь и вижу, уже стою за мужчиной, нашим военным старлеем. Ну, думаю, какой нахал, залез впереди меня. Подходим к окну, а он и говорит: « Этой девушке не отпускайте: во-первых, она без очереди, а во-вторых, стыдно ей ходить в полковую столовую, дома надо готовить». И так это неожиданно получилось… – возмущалась она.

Перед солдатами Раиса Ивановна жеманилась и довольно часто подчёркивала, что является девственницей. Услышав это неожиданное откровение, некоторые солдаты вздрагивали и смущались, не зная как себя вести. Но только не младший сержант Курочкин – военнослужащий с дерзким орлиным взглядом. Он сразу раскусил нрав библиотекарши, так как по случайному совпадению оказался из соседней деревни Раисы Ивановны. У них даже был один местный говор – они «окали».

Младшему сержанту Курочкину удалось под прикрытием книжных стеллажей «снять» пломбу целомудрия с нашей застоявшейся девственницы, хотя, как оказалось, пломба была мнимой и вскрыта ещё до появления Раисы Ивановны в нашей части.

« Ну, Раиса, ну, коза…» – усмехался незлобно Курочкин. После его слов она и другим стала казаться этакой своенравной «козой-дерезой».

* * *

Была у нас и другая припозднившаяся девушка – машинистка при штабе. Её звали Тамарой, но она была, напротив, приманкой для офицеров. Что-то в ней притягивало их, чисто по-женски и даже по-матерински. Добродушное симпатичное лицо и фигура уже вполне сформированной, полноватой женщины располагали к ней мужчин. Сначала она была любовницей бравого капитана артвооружения – закоренелого холостяка, пытавшегося поступить в военную академию, чтобы в будущем стать генералом. Но все предыдущие неоднократные попытки поступить, были безуспешны. А так как он не намерен был менять своё семейное положение, то Тамара считала себя женщиной почти свободной.

Капитан в очередной раз уехал в академию. А в это время должны были проходить полковые учения в лесу, где на стрельбищном полигоне обычно мы сдавали нормативы по стрельбе из автомата и пистолета. Офицерский состав должен был разыгрывать штабные баталии, а солдаты отстреливать положенные нормативы.

На учения майор Касатонов взял с собой машинистку Тамару. Я тоже должен был находиться при нём, чтобы наносить на карту позиции своих и вражеских войск.

Приехали мы на полигон поздно вечером, разместились на ночлег. А с утра после завтрака я пошёл доложиться майору. Отыскал его в спальном офицерском помещении, и вошёл в тот момент, когда он поспешно заправлял постель Тамары. В помещении было две кровати: майора и машинистки. Его кровать была уже заправлена. С Тамарой я только что столкнулся на выходе. Майор был давно уже на ногах, а его спутница, по-видимому, нежилась до последнего. И мне показалось, что она совсем не против того, чтобы её застали в неформальной обстановке рядом с заместителем командира полка.

День выдался прекрасный. Из автомата стрельбы прошли успешно. Стреляли короткими очередями лёжа с упора. Весь наш взвод отстрелялся на «хорошо». А вот с «пистолетом» не всё вышло благополучно. Потому что никакой предварительной подготовки не было.

В лесочке, где проходили штабные учения, а мы сдавали нормативы, всё было стреляно-перестреляно. Но он радужно зеленел. Пели птички и цвели цветы. Солнечные лучи, как по ступенькам прыгали по сосновым веткам всё выше и выше. И вскоре должны были, преодолев лес, перенестись к облакам, А потом обагрить запад и, наконец, раствориться в ночной мгле. А пока солнечные лучи, будто сами «простреливали» лесную чащу, радуя всю окружающую живность и, естественно, меня. Природа бурно цвела и благоухала, вселяя мажорное настроение.

После учений машинистка Тамара и майор Касатонов поддерживали тёплые душевные отношения. Вернулся из Москвы и бравый капитан, в третий раз завалив экзамены в академию. И хотя говорят, что если в деле не везёт, то повезёт в любви, на этот раз у капитана и с любовью случился облом. Ближе к осени ситуация и вовсе изменилась.

Из Туркестанского военного округа в полк прибыл на освободившуюся должность начальника штабы полковник Слюсарев – вдовец с тремя дочерьми-подростками. Жена погибла год назад в автокатастрофе. И его, по личной просьбе, перевели в столичный округ. В полку он сразу же обратил внимание на привлекательную женщину – машинистку Тамару. Она тоже не осталась равнодушной к нему. Помню наш последний с ней задушевный разговор. Я часто изливал ей душу о том, как тоскую по любимой жёнушке и жду не дождусь того момента, когда мне объявят отпуск. Зная это, Тамара, увидев меня в конце октября, сообщила:

– Я говорила с ним, он обещал тебя отпустить в отпуск позднее.

– В январе?

– Я понимаю, тебе надо бы сейчас. Не правда ли?

– Если честно, то я не очень в это верю, – сказал я. И тут же допустил непоправимую оплошность, спросив: « А с кем Вы говорили насчёт меня, Тамара, уж не со старичком ли – новым начштаба?»

Она опешила: – Ты кого это считаешь старичком?

– Тамара, он же на много лет старше Вас?! – спохватился я.

– Слушай, – тотчас она одёрнула меня, – ты стал походить на писаря, который был до тебя, такой же резкий и ироничный.

– Наверное, армейская обстановка на меня подействовала, – неуклюже оправдывался я.

…Вскоре Тамара и подполковник Слюсарев официально поженились. Бравый капитан и майор Касатонов искренне и по-доброму их поздравляли. Тамара подружилась с дочками подполковника. А через год и вовсе расцвела – у них родился сын. Несколько раз она появлялась с ребёнком на руках в полку и, чувствовалось, что была счастлива.

В этой истории интересно то, что мужчины, ранее ухаживающие за ней, абсолютно не таили друг на друга обиды и неприязни.

…Майора Касатонова, как очень способного и перспективного, послали военным советником во Вьетнам, где шла война. Через полгода он вернулся уже подполковником и поделился с личным составом впечатлениями об этой стране. По его словам, вьетнамцы, будучи щуплыми на вид, оказались героически выносливыми и трудолюбивыми. «Удивительно было видеть, – говорил он, – как легко они носят на плечах коромысла с огромными вёдрами, наполненными тяжёлым грузом».

Санрота

Подполковник Бардин:

«Сегодня поел этот, как его, солдатский винегрет

с луком и, знаете, во-первых, это влияет на сердце –

лук, во-вторых, изжога, а в-третьих,– запах, хоть

шапкой прикрывайся и в шапку дыши».

Я бы не хотел так категорично, как заместитель по технической части подполковник Бардин, охаивать солдатскую пищу. Но справедливости ради, надо отметить, что она пригодна и даже полезна только для тех её потребителей, у которых очень здоров желудок. Меня же буквально с первых и до последних дней, проведённых в армии, постоянно мучила изжога. Я страдал, но терпел. Мучила она меня в течение получаса после каждого приёма пищи. Наконец, я решился пойти в санчасть. Там меня прощупали – нигде не болит, – выписали какие-то пилюли. Но особых изменений не произошло, тогда капитан Гудков направил меня в город Горький в санроту дивизии.

Грузный капитан Гудков в тот день был счастлив и покладист, как нежная «воздушная» балерина после успешно прошедшей премьеры – на днях ему разрешили сделать операцию аппендицита в городской больнице, и он её провёл блестяще, – подтвердив таким образом, что он настоящий хирург, а не «медицинский (как он выражался) статист» при воинской части.

В санроте под наблюдением я провёл 24 дня, можно сказать, самых спокойных за полтора года службы. Каждый день приходила женщина-врач, спрашивала, как я себя чувствую. Признаюсь честно, буквально через два-три дня моей изжоги как не бывало. И мне даже неудобно было перед врачом быть таким здоровым. Оказывается, достаточно было перевести меня на диетическую пищу – белый хлеб и молочные продукты, – как всё пропало. Я даже таблетки перестал пить. Конечно, не извещая об этом врача.

В палате нас было восемь человек, каждый со своей болезнью: у кого было повышенное давление, у кого побаливали желудок или почки. Но все мы были довольны, главным образом потому, что здесь не было над нами «докучливых старшин» и душевно мы были свободны. Конечно, как всегда и везде, нашёлся человек, который раздражал нас.

…Это был тоже пациент-солдат. Бледный, высокий и стройный, находясь в помещении, он чувствовал себя более раскрепощённым и самоуверенным, чем во дворе. Почему-то на просторе он был более скованным и неуверенным. Особенно это было заметно, когда мы играли в волейбол.

Сначала он ничем не выделялся, но заметно было, что он привык больше сам говорить, чем слушать. Я тоже страдаю этой болезнью, поэтому мы сразу с ним «срезались».

– Караганда, – заявил он безапелляционно, – это Южный Казахстан.