Жили-были в Миновском

Когда Прасковья привстала на носочки и потянулась к нему, где-то рядом раздался радостный голос:

– Пашка!

– Василий! – она сразу отыскала глазами любимое лицо, – ты откуда здесь?

– Я? Да вот же из этого поезда, – он уже пробрался к ней и теперь стоял совсем рядом и улыбался счастливой белозубой улыбкой. Высокий, сильный, красивый, родной. – Ну-ка, давай качну, – он ухватился за рычаг и что есть мочи потянул вниз. Сильная струя воды ударила о край ведра и с ног до головы окатила Пашку.

– Да, ты что, – еле-еле выговаривая слова, выдавила она, глядя на жениха широко открытыми глазами. От холодного душа перехватило дыхание.

– Ой, прости, пожалуйста, я не хотел, – красный от смущения, Василий торопливо накинул девушке на плечи свой пиджак и, бережно вытерев капли воды с лица, отвел ее в сторону, – вот, погоди пока здесь.

Она стояла и смотрела, как он вернулся и аккуратно наполнил ведро. Хорошо, что день выдался теплый и безветренный: Паша сразу согрелась и с удовольствием следила, как искрится и играет на поверхности воды солнце.

– Что ты здесь делаешь? – Василий приобнял подругу за плечи и они медленно пошли вдоль вагонов, не обращая внимания на суетящихся людей.

– Так нас же на окопы отрядили.

– Выходит, мы оба едем в одном поезде и даже не знаем об этом… – задумался Василий, – бывает же такое. Ты, Пашенька, вот что, как доберемся, обязательно меня отыщи, будем вместе держаться. Я в самом начале еду, в пятом вагоне, запомни.

И в этот момент все вдруг пришло в лихорадочное движение: вопреки ожиданиям их составу дали зеленый свет.

– По вагонам, – раздавались отовсюду призывные крики.

Василий поспешно подал ведро в протянутые руки Пашкиных попутчиков и, подсадив ее на платформу, побежал к своим.

Но и на этот раз ехали недолго. Проснувшись на утро, пассажиры обнаружили, что их поезд стоит в тупике на большой станции. Где-то поблизости раздавался странный равномерный звук ударов.

– К фронту близко подъехали, – со знанием дела сообщил пожилой мужчина, который в течение всего пути не проронил ни слова, – верно говорю, пушки бьют.

Все обитатели вагона сразу притихли и почему-то перешли на шепот, как будто так можно было избежать обстрела и бомбежки.

Попытка узнать что-нибудь конкретное не увенчалась успехом: прикрепленный к ним военный куда-то запропастился. А когда тетка Евдокия пошла на станцию в поисках начальства, ее остановил и сопроводил обратно патруль:

– Из вагона не выходить, – строго сказал старший по званию, – это приказ.

В тревожном ожидании прошел день, ночь, а наутро, устав от неведения, деятельная Евдокия все же решилась на вторую попытку. Тем более звук боя стал ближе.

Пашка думала о том, что где-то рядом вот также сидит в своем вагоне Василек, а ей приказали оставаться на месте. Зачем все это? Кому бы стало хуже, если бы она прошла эту несчастную сотню метров к нему?

Снаряды падали уже не так далеко, как раньше. Очередной ухнул в опасной близости от состава, – все почувствовали, как колыхнулась земля. Вслед за ударом в дверном проеме появилась тетя Евдокия.

– Так, берите вещи, и за мной, – скомандовала она.

По пути к зданию станции женщина рассказала, что фронт близко, рельсы за ними разбиты, и отправить поезд обратно нельзя.

– Военным не до нас – скоро бой дойдет сюда. Наш сопровождающий как сквозь землю провалился – никто не может сказать, где он. Не знаю, правда, не знаю, нет, но мне тут сообщил один товарищ (и она перешла на громкий шепот), что он наши деньги пропил, а сам дезертировал. Решайте: ждать здесь или идти назад, домой.

Вопрос прозвучал как утверждение, и ясно было всем – на станции оставаться опасно. Но куда идти, какой дорогой? Сюда их везли несколько суток: значит, дом остался далеко, очень далеко позади.

– Кто поведет-то, тетя Евдокия? – спросила за всех Саша Майорова.

– Я и поведу, девоньки, – твердым голосом, в котором, правда, чувствовалась затаенная печаль, сказала она. – Дорогу мне объяснили, да я и сама представление имею. Пойдем быстро – нужно опередить бой и не остаться за линией фронта. Так что не отставайте.

Пока шел разговор, их группа медленно пробиралась среди многочисленных поездов, застрявших на узловой станции. Некоторые ребята, поняв, что пути дальше нет, потихоньку отбились от остальных, решив или добираться самостоятельно, или искать товарищей-земляков, или присоединиться к частям действующей армии. Так что, когда город остался позади, выяснилось: их небольшой отряд состоял из одних девчонок, старшей из которых было не больше 20, а младшей лет 16.

– Ну, девчонки, пошли, что ли, – вздохнула Евдокия, оглядев своих подопечных.

И они пошли. Вначале идти было легко и даже приятно: после духоты и сумрака вагонов ясный солнечный день и ровная дорога были в радость. Навстречу то и дело попадались колонны солдат в новеньких гимнастерках, и реже, военный транспорт. Несколько раз их останавливали, но Евдокия так просто умела объяснить патрулю ситуацию, в которую попала она и ее юные попутчицы, что группу пропускали.

С каждым километром ноги становились все более непослушными, а груз – ведь не бросишь же лопату – все тяжелее.

Первыми сдались самые младшие: одна за другой бросали поклажу, и шаг их сразу становился более уверенным.

Пашка долго жалела свою ношу – старую, еще дедовскую лопату. Какое-то время волокла волоком, но потом не выдержала: положила аккуратно у обочины – может, кому сгодится.

Вечером, когда все сгрудились у небольшого костерка, Евдокия сказала:

– Вот, что, девочки, я надумала. Давайте-ка идти будем по ночам. Любопытных меньше, да и жарко днем-то.

И вправду, хорошо или плохо, но в их северном краю вовсю разыгралось бабье лето: днем пекло, как в июле, что совсем не помогало идти. Вместо холодных осенних ветров – полная тишина; и ни единого облачка в выбеленном солнцем небе. А вместо золотого листопада – тонкие нежные клочки паутинок.

– Сейчас поспим, – продолжала женщина, – а часа в два ночи разбужу – пойдем, сколько сможем до рассвета.

Когда подошло время, Пашка оглядела подруг: похоже, все чувствовали одно и то же. Вставать не хотелось – все тело гудело и ныло после непривычно долгой ходьбы, но отстать от своих было нельзя.

К утру дошли до леса. Дорога уверенно врезалась в казавшуюся неприступной стену деревьев и терялась за поворотом.

Если бы уставшие девчонки могли думать о чем-то, кроме сна, они оценили бы красоту пейзажа. Исполинские сосны с золотыми от солнечных лучей мощными стволами уходили вверх, насколько хватало взгляда. Легкая дымка тумана застыла в низинах мягкими белыми хлопьями. Травы, папоротники и прошлогодняя хвоя создали причудливый ковер у подножья гордых великанов. И именно туда, в манящее тепло лесной подстилки, были устремлены все глаза, а мозг требовал одного: «Спать».

Поняв, что только очень серьезная причина может заставить девчонок продолжить путь, Евдокия приняла единственно верное решение: все, привал.

Ни у кого не возникло мысли, что хорошо бы соорудить хоть какое-то подобие постели, а уж тем более никто не вспомнил, что в последний раз они ели сутки назад. Услышав заветное «привал», девчонки сошли с дороги и, улегшись в обнимку, провалились в глубокий сон без сновидений.

До Миновского оставались десятки километров, сотни метров, и вот, наконец, из-за пригорка появились крыши крайних домов.

– Батюшки мои, что же это, Пашенька! – запричитала мама, прибежавшая с фермы. Неутомимая малышня, завидев девушку, сразу помчалась с доброй вестью к тете Маше.

– Худая какая, да ты откуда, мы и не ждали еще вас? – Засыпала она вопросами дочку. – Голодная, небось, сейчас накормлю, накупаю, посиди пока.

Пашка молчала, и только легкая улыбка, осветившая ее изможденное лицо, показывала, что она все слышит и понимает, просто не находит в себе сил ответить.

Девушка непривычно вытянулась на чистых простынях и лежала тихо-тихо, прислушиваясь к знакомым звукам и запахам. Мама рассказывала последние новости, где-то на улице гудело возвращавшееся с пастбища стадо, под полом возились птицы… «Все хорошо, все спокойно, я дома», – последняя мысль растаяла в уставшей Пашиной головке, и она погрузилась в долгий спасительный сон. Ничто не могло помешать ей: ни громкие речи, ни звук колокола, собиравшего бригаду для распределения работ, ни призывное мычание Красотки, желавшей, чтобы ее поскорее подоили.

Более суток прошло, прежде чем она проснулась. Дома никого не было. В такое время все работают кроме глубоких стариков да малых детей. Пашка встала, убрала постель, быстро собралась и вышла во двор.

День выдался ясный, погожий, и ей сразу очень-очень захотелось увидеть Василька. Добрался ли он до дома? Все ли у него в порядке?

Прикрыв поплотнее дверь, девушка уверенно зашагала по дороге в Степаньково. На полях убирали последний урожай, и знакомые радостно приветствовали ее. А она шла и улыбалась, представляя свою встречу с милым, его синие васильковые глаза и то удивленно-радостное выражение, которое непременно осенит его лицо при виде Паши, и которое так забавляло ее.