Когда зазвенит капель

Эдик обстучал землю рядом вокруг. Кое-где лом ударялся в твердую преграду, но в основном уходил в землю без особых препятствий. Они принялись долбить с еще большим остервенением и через несколько минут поняли, что это не плита, а всего лишь поперечная балка, которая держала на себе гранитный бордюр цветника и не давала ему осесть вглубь. Таких балок оказалось три.

– Фигово, – произнес Эдик, – Они будут нам знатно мешать. Теперь придется проявлять чудеса изворотливости.

– И ничего не фигово. Прикинь, если бы тут целая плита лежала? Мы бы руками ее ни за что не вытащили, пришлось бы возвращаться и придумывать какую-нибудь легенду, чтобы пригнать сюда технику и провести эксгумацию по всем правилам. И то не факт, что удалось бы выбить разрешение. Потому что я ей никто и звать меня никак. Так что, продолжаем, большой Эд!

– Слушаюсь и повинуюсь! – съязвил Эдик, и тут же сменил тон с насмешливого на озабоченный, – Ты как? Отдохнуть еще не хочешь?

– Нет, я хочу успеть до утра, пока нас тут не застукали, а у нас как-то очень медленно все получается.

Даша оказалась права: следующие два часа они работали напряженно и молча, сил на разговоры не оставалось. Ее даже бросило в жар, футболка стала влажной и прилипла к спине, волосы под шапкой тоже слиплись в тонкие пряди. Но останавливаться пока не хотелось, они все откладывали и откладывали этот момент до тех пор, пока сделать это стало совсем уже необходимо.

– Хорошо бы попить чайку, а? – сказал Эдик, вылезая из ямы, глубина которой доходила им уже почти до бедер, и с болезненной гримасой пытался распрямить ноющую спину. – Девочки направо, мальчики налево, – хохотнул он и направился в темноту.

С такой же гримасой вылезла и Даша, но боль в спине была такой сильной, будто кто-то загнал под кожу раскаленный кусок железа и поворачивал из стороны в сторону. На четвереньках она доползла до сумки и достала термос и перекус.

Внезапно поднялся ветер, швырнул Даше в лицо горсть сухого, как песок, снега. Даша отставила термос в сторону и потерла слезящиеся глаза руками, а когда отняла от лица руки, мир показался ей мутным, словно в чужих очках. В этот момент она и увидела демона. Она стояла у ствола березы, протянув обе руки к Даше, в той же самой одежде, в которой всегда показывалась Даше, а ветер обвевал ей вокруг ног плащ и трепал длинные седые волосы. От нее шел отвратительный запах, а на губах застыла кривая ухмылка. «Уходи!» – хотела сказать Даша, но у нее сдавило горло. Она перемигнула от набежавших слез и услышала хруст веток за спиной. Обернувшись, она увидела Эдика, выходящего из-за деревьев. Он хотел было что-то сказать, но вдруг осекся и замолчал. На него было больно смотреть: лицо стало смертельно бледным, в глазах застыл ужас, он весь дрожал.

– Эдик! Эдь, что с тобой? Ты тоже ее видишь? – Даша все так же на четвереньках подползла к Эдику, уцепилась рукой за куртку, кое-как встала и тряхнула его за плечи. Эдик, стряхивая наваждение, повертел головой.

Ветер стих так же внезапно, как и начался. Даша оглянулась на березу – никого. Эдик молчал, непонимающе глядя на Дашу, потом осел на грязный, перемешанный с комьями земли, снег. Даша вернулась к сумке, налила чая из термоса и вложила кружку ему в руки. Он отпил глоток, клацнув зубами об край, видно было, что он что-то хотел сказать, но не мог собраться с мыслями. Даша обняла его.

Через несколько минут пришедший в себя, но все еще бледный Эдик залпом допил остатки чая и наконец произнес:

– Понимаешь, я впервые такое вижу. Я ведь сначала тебе не верил, ну, думаю, кто я такой, чтобы вестись на россказни о всяких проклятьях и духах там… А тут вот оно, совсем близко. И это ни фига не то же самое, что ужастики смотреть.

– Значит так. Раньше эту бабулю видела только я, да еще мама, и тетя с бабушкой. Больше никто. Но теперь, раз ее видишь и ты, значит, она каким-то образом стала материализовываться. А вдруг мы, копая могилу, открыли какой-нибудь портал в ад?

– Как-то все это дико звучит и неправдоподобно…

– А видение твое – правдоподобное?

– И как нам теперь быть? – помолчав, спросил Эдик.

– Копать дальше. Отступать нельзя. Даже если она будет пытаться нам помешать.

Они помолчали, обдумывая ситуацию. Потом Эдик разлил остатки чая, достал последние пирожки и сказал:

– Плохо, что у нас нет горячительного. Или успокоительного, как посмотреть. Давай все-таки подкрепимся и продолжим.

Через десять минут они, поев и убрав все в сумку, продолжили копать. Временами им стало казаться, будто за деревьями плясали неясные тени, огромные, нечеловеческие. Липкий, противный страх овладел ими. Они старались не смотреть по сторонам, только вниз, только на лопаты. Толком не отдохнувшие руки снова заныли, не слушались, усталость змеей скрутилась где-то не то в позвоночнике, не то в затылке. Даша поднимала лопату вверх кое-как, так, что с нее ссыпалась вниз добрая половина набранной земли. Комья летели на лицо, на одежду. У Эдика новая мембранная куртка была сплошь покрыта серо-коричневыми росчерками грязи, Дашин пуховик выглядел не лучше.

Так они копали еще несколько часов. И когда Дашины плечи отяжелели настолько, что их невозможно стало разогнуть, лопаты их наконец стукнулись обо что-то более твердое, чем мерзлая земля. Этот звук подстегнул Дашу, как хорошая моченая плетка, и она принялась копать с еще большим остервенением. Лопата то проваливалась вглубь, то застревала, и через несколько минут Даша с Эдиком вытащили на поверхность с десяток трухлявых дощечек – все, что осталось от гроба. Еще несколько движений лопатой и в лунном свете забелели высушенные временем кости. Даша смотрела на ужасную находку, пока к горлу не подкатила тошнота. Сжав зубы, она поковыряла землю вокруг, чтобы все косточки оказались на поверхности.

– Тащи бензин, – прошептала она.

Эдик молча кивнул, уперся ногами в стены ямы и, уцепившись руками за поперечные балки, с трудом вылез.

– Твою мать! – вдруг послышался его вскрик с поверхности. Даша подняла голову кверху и увидела темнеющий на фоне лунного диска силуэт старухи. Она тряслась мелкой дрожью, тянула руки и что-то завывала. Даша не понимала, слышит ли она это на самом деле или ей чудится, слов было не разобрать. От ужаса у нее защемило в животе и она крикнула:

– Эдик! Эдик, вытащи меня отсюда!

Долгие секунды спустя Эдик, лежа на животе, свесил руки в яму. Даша ухватилась за них и, упираясь ногами в вертикальные осыпающиеся стены, выползла, пробороздив животом по снегу, изъеденному и совсем черному.

– Где бензин? – просипела она.

Эдик протянул ей тяжелую канистру, она как была на четвереньках, пригибая голову, отвинтила крышечку и принялась выплескивать жидкость в яму, стараясь не обращать внимания на беснующуюся вокруг старуху, и остановилась, только убедившись в том, что внутри не осталось ни капли.

– Ты молодец, – прошептал Эдик, положив ей руку на плечо, – все нормально, отпусти, давай я заберу, – но пальцы у Даши были совсем белые и никак не хотели разжиматься. Тогда Эдик снова сказал:

– Тш-шш, детка, все хорошо, – а Даша дернула головой, взглянула на него, на канистру, и резко, одним движением, отбросила ее в сторону. Казалось, она должна была сейчас заплакать, но не заплакала, а только дрожала, сильно, всем телом, пока Эдик, сидевший рядом, обнимал ее и покачивал, как младенца.

– Надо поджечь, – наконец произнесла она.

Эдик вытащил из кармана спичечный коробок и они замерли, переглянулись, и Даша, выхватив, коробочку, нетвердыми трясущимися руками со второго раза высекла огонек. Искра неохотно лизнула спичечную головку, та сморщилась, кивнула, скрутилась жгутиком и вот уже вся спичка горела ярко, подбираясь к Дашиным пальцам. За секунду до того, как огонек коснулся кожи, Даша разжала пальцы и спичка полетела вниз. По пути она чуть не погасла, но, коснувшись бензиновой пленки на стылой земле, вспыхнула с новой силой. В одну секунду ревущее пламя охватило всю яму, заплясало, забесновалось внутри, высовывая жадные жаркие языки наружу.

Вскрикнув всего однажды, Даша тут же замолчала, и сразу стало очень тихо, даже не потому, что никто из них не решался произнести ни слова, и не потому что они сидели не шевельнувшись, словно существовал какой-то заранее написанный сценарий, который нельзя было нарушить, испортить каким-нибудь несвоевременным словом или жестом, а потому что время словно бы замедлилось, сложилось складками, словно гофрированная бумага, и все вокруг будто перестало существовать. Остались только Даша с Эдиком, которые будто плыли в тягучей, застоявшейся воде и дышали этой самою водою, да танцующие языки пламени и старуха, беззвучно хрипящая обожженным горлом.

Загорелись в яме хрупкие косточки, вспыхнули, затрещали. Огонь с алчностью хищного зверя пожирал сухую плоть, а ветер донес до ноздрей тошнотворный, удушливый запах. Дернулся призрак, завыла старуха утробно, заколотилась яростно, бешено, да где ей с жарким пламенем сладить. Взмыла она вверх, закружила вокруг могилы, поднимая вихрем землю с черным снегом, осыпала комьями Дашу и Эдика. Долго металась она, пока не рыкнула в последний раз, кожа ее вздулась огромными пузырями, лопнула, обнажив мерзкую плоть, а потом подернулась черной дымкой и развеялась по ветру, как будто ее и не было.

Глава 23

Тишину, нарушаемую лишь гудением пламени в яме, разрезал еще один звук: собачий лай, перемежаемый с подвываниями. По этому звуку нельзя было определить, насколько далеко находится собака, но было ясно, что совсем скоро сторож выйдет из своей теплушки, чтобы посмотреть, что ее так встревожило. И в самом деле, не прошло и минуты, как до их слуха донесся грубый мужской голос, разразившийся потоком отборного мата. Потом на несколько секунд все стихло. Даша и Эдик переглянулись. А потом снова коротко взлаяла собака, и на этот раз стало понятно, что сторож спустил ее с цепи и она бежит к ним.

– Бежим, быстро! – выдохнул Эдик, и они лихорадочно, торопливо выбрались за оградку, увязая ногами в рассыпанных комьях земли, ставших влажными и липкими от тепла пламени. Даша оглянулась на разбросанные вещи, но Эдик лишь сильнее дернул ее за руку.

– Хрен с ними, бежим! Нет времени собирать!

Они побежали по своим же следам, но не смотря на это двигаться было тяжело, в ушах стучало и очень скоро у Даши закололо в боку. Голос сторожа становился ближе. Теперь уже можно было различить отдельные выкрики:

– Стойте, ублюдки чертовы! Вы что же делаете, твари поганые! Сатанисты! Насмотрются фильмов, а потом могилы роють! – и выругался: зло, витиевато и длинно, –Стойте, кому говорю, стрелять буду!

И в ту же секунду воздух разорвал громкий треск и коротким эхом прокатился по деревьям.

– Ложись! – успел крикнуть Эдик и утянул Дашу за собой в снег. Она упала.

– Что это? Он что, реально стреляет? – Даша слышала выстрелы только в кино и сейчас с трудом соотнесла услышанное со своими скудными познаниями.

– Предупредительный в воздух. Чертов психопат!

Даша подняла голову и оглянусь. Пар, поднявшийся над огнем, еще не успел покинуть это страшное место, она так и застыл на полпути к небу рваным кружевом. Огонь в могиле почти погас, весь бензин выгорел и только на дне продолжали гореть кости, слабым заревом освещая темные силуэты большой собаки и сторожа с поднятым вверх ружьем. Он постоял так еще пару секунд, затем опустил винтовку и двинулся к ним. Пес затрусил рядом.

– Он идет сюда! – взвизгнула Даша и, неловко опираясь руками на снег, поднялась на ноги и снова пустилась бежать. Эдик бросился за ней.

– Эдь! Он! Нас! Застрелит!? – выкрикивая по отдельности каждое слово, потому что дыхание сбивалось и нормально говорить было трудно, спросила Даша.

– Не. Ты че. Его ж посадят! – так же, задыхаясь ответил Эдик.

– Твою мать, собака!