Когда зазвенит капель

Пес плавными длинными прыжками двигался впереди сторожа. Глубокий снег мешал и ему, опускаясь, он проваливался почти по самую шею, но тут же поднимал корпус, вскидывал передние лапы и пер вперед как ледокол по океану.

Адреналин подстегнул их, придавая силы, усталость слетела, как будто ее и не было. Деревья громоздились вокруг, мешали; снег искрился, мелькал в глазах радужными пятнами. Дальше, дальше. Быстрее, еще быстрее. Даша бежала стремительно, ногами взметая облачка снега, изо рта – молочно-белый пар. Впереди темной полосой замаячил забор. Еще пара минут и Даша ухватилась руками за перекладину сетки и, быстро перебирая ногами, забралась наверх, перекатилась и упала по другую сторону. Эдик перепрыгнул следом. От удара на миг потемнело в глазах, но Даша собрала последние остатки сил и поднялась на четвереньки. В эту секунду их догнала собака. Она ударила сетку передними лапами, вытянулась во весь свой немаленький рост, но перепрыгнуть не смогла. В бессильной злобе она залаяла, захрипела, оскалив длинные клыки, и продолжала прыгать у забора.

Эдик стоял в странной, напряженной позе, когда Даша подошла к нему, обхватила за локоть двумя руками и потянула в сторону машины.

– Нам жуть как повезло сейчас, детка. Будь это обученный служебный пес, перемахнул бы через забор как нефиг делать! Поехали отсюда к чертовой матери!

Даша ничего не ответила, лишь отвернулась, стараясь не слушать доносившуюся еще издалека ругань сторожа. Снег, возраст, а возможно и алкоголь помешали ему двигаться с той же прытью, что и Даше с Эдиком.

Дорога была скверная. Глядя на Эдиков профиль, сосредоточенный на зеркале заднего вида, пока машина, раскачиваясь и рывками виляя задом, но настырно сдавала назад, с хрустом перемалывая остекленевшие от мороза следы их собственных колес на снегу, до тех пор, пока не выехала на широкое расчищенное место, где можно было развернуться, Даша думала. Она думала о стороже: кем был этот человек и что он делает сейчас, вызовет ли он милицию или дождется утра. Думала о том, возможно ли по следам и оставленным вещам определить, кто именно разбойничал на кладбище. И наконец она думала, получилось ли у них задуманное, ее единственная цель, ставшая в последнее время наваждением, как бы она ни была сформулирована, заключалась сейчас в одном: избавиться от проклятья. Получилось ли у нее? У них.

Она повернулась и снова посмотрела на своего спутника. Его напряженные руки крепко удерживали руль, он не вступал в разговор, не отводил глаз от дороги, а его лицо не выражало ровным счетом ничего. И тут Даша поняла, что он устал, чертовски устал от приключений этой безумной ночи. Тепло от печки обволакивало, качало на волнах и если Даша могла позволить себе расслабиться и задремать, то ему приходилось изо всех сил держать веки открытыми.

– Может остановимся, отдохнешь чуть-чуть? – спросила она, тронув его за рукав. Не глядя на Дашу, он протянул руку и положил ей на колено.

– Не сейчас, детка. Мы даже до города еще не доехали. Здесь нас моментально вычислят, – он на секунду повернул к ней лицо и глаза его потеплели, – Я в норме! А ты давай, поспи, если хочешь!

И его рука, лежавшая на Дашином колене, пару раз похлопала ее, а потом вернулась обратно на руль.

На въезде в город темнота постепенно сменилась серой, неуютной хмарью. Один за другим гасли придорожные фонари, лишая путников зыбких островков теплого желтого света. Город проехали быстро – на этот раз пробки уже рассосались и по улицам сновали лишь деловитые ПАЗики, степенные троллейбусы и дребезжащие трамваи да те немногие счастливчики, что начинают рабочий день позже восьми.

Въезжая через два часа в Межениновку, они не знали еще, что она им приготовила. Даша ожидала увидеть, как вынырнет из-за голых садовых деревьев бабушкин некрашеный дом, как белый дым тонкой струйкой будет подниматься из печной трубы вверх, как бабушка всплеснет руками, увидев Эдика, засуетится, накрывая на стол, как они скинут наконец грязную одежду, будут сидеть в жарко натопленной кухне, пить чай и взахлеб рассказывать про свое ночное приключение. И как потом Даша будет учить Эдика, насквозь городского жителя, топить баню, поджигая смолистые пахнущие поленья, как они вдвоем натаскают ведрами воды из колодца, и когда она согреется в котле, они пойдут мыться по очереди. Может быть по очереди, а может быть и вместе, и разогретый пар будет щекотать ноздри, обещая смыть усталость и ужас минувшей ночи.

Совсем рядом, за узкой полоской леса, темнеющей на фоне неба, поднимался черный, густой столб дыма.

– Господи.., – прошептала Даша. Внезапная догадка тонкой раскаленной иглой пронзила ей сердце. – Эдик, быстрее! Что-то случилось!

Солнце уже поднялось высоко. Деревня сразу за перелеском. Деревья стояли молча и в тишине. Только большая птица, потревоженная шумом мотора, сорвалась с ветки и, тяжело хлопая крыльями, улетела.

Еще на краю деревни она поняла, что горит бабушкин дом… Эдик едва успел затормозить, как Даша выскочила из машины и, не закрыв за собой дверь, кинулась в разномастную гудящую толпу.

Дикий, нечеловеческий крик вырвался у Даши из груди. Сердце рвалось, словно лопались невидимые нити – «Бабушка! Где бабушка?! Вы видели Веру Васильевну? Где она? Она вышла из дома?!» – подбегала она к каждой тетке, хватала за одежду, заглядывала в глаза в тщетной надежде. И голос ее звучал тонко, жалобно, по-детски. Женщины прятали глаза, вздыхали, качали головами: «Нет ее, деточка… уж как звали мы ее, звали… да войти никто не решился внутрь, дом нешто керосином облили, полыхнуло – не подступисси… как жила не по-человечески, так и померла не по-людски…»

Вокруг столпилась толпа. Мужчины, женщины, дети постарше выстроились длинной колонной и передавали по цепочке ведра с водой. Во дворе пожарные поливали дом в несколько стволов, но пламя взвилось уже выше садовых деревьев, небо огнем окутало, черный дым разъедал глаза. От дома остался уже только черный, с провалившимися стропилами и слепыми окнами без стекол, полопавшихся от жара, скелет, он потрескивал, сыпал искрами, чадил невыносимой тошнотворный вонью. В стороне жалобно мычала корова. От хлева тоже не осталось ничего, кроме теплого еще пепелища.

Притихли все. Молчат.

Пожарные залили последние тлеющие угольки и уехали. Люди постояли еще немного, посудачили и разошлись.

А Даша обняла печальную коровью морду, прижалась к теплой шерсти мокрой щекой. Ей нужна была пауза, чтобы собраться с силами, осмыслить, придумать, как жить дальше. Слишком много потерь, слишком много боли. Но иногда подлинное мужество не в борьбе, а чтобы встретить неминуемое лицом к лицу. Встретить, прочувствовать и жить дальше, потому что в одну реку дважды не войти. Как прежде уже не будет. Но будет по-другому.

Она внезапно почувствовала, что заполнившая мир боль не ушла, но дала ей вдохнуть. И плита, лежавшая на ее плечах, треснула, раскрошилась и сгинула прочь.

Она все? еще? плакала, но впереди стал виден зыбкии?, предрассветныи?, ломкии? луч света, который сильнее самои? че?рнои? ночи. Эдик подошел близко-близко, обнял одной рукой за плечи. Притянул к себе. Даша сквозь слезы заглянула в его распахнутые настежь глаза и только сейчас заметила, какого красивого они цвета: орехово-карие, с золотыми прожилками и темной каймой вокруг. А потом мысленно толкнула себя и шагнула туда, в ореховую глубь. Она летела легко и свободно, растворяясь в бесконечности, и крепкие руки не давали ей упасть, нет-нет, только вверх или вниз.

***

Сашка пропал. Не звонил, не писал, не приходил. И Даша в какой-то момент осознала, что это даже и к лучшему. Она вернулась на работу и «Медея» стала местом, где она забывалась в круговороте рутины и пряталась от невзгод.

Город раскрывался, избавлялся от серого унылого снега, превращал тротуары в заливы ледяной воды, и люди как цирковые акробаты прыгали по мягким, последним тающим островкам. Жгучие морозы отступили и воздухе появился тонкий пьянящий аромат весны, и Даша сменила толстый пуховик на тонкое изящное пальто, подставляла теплому южному ветру волосы, и ветер трепал их, запутывал и приносил с собой отзвуки бурлящей жизни, трамвайные звонки, птичий гомон и детские голоса.

И где-то по городу Даша ходила с Эдиком. Он держал ее за руку, а она вглядывалась в лица прохожих, читала вывески домов. Они пили терпкий кофе в кофейнях, покупали билеты на последний ряд в кинотеатре, и много, до ужаса много смеялись. Эдик говорил практически без перерыва, и порой Даше хотелось, чтобы он заткнулся наконец и дал ей мирно прогуляться, но когда он все-таки замолкал, Даша жаждала, чтобы он заговорил вновь.

Между ними еще ничего не было, только иногда Эдик крепко обнимал Дашу, и она не думала о том, что их связывает, ей было просто хорошо возле него, в кольце его рук. Иногда Эдик сам задавал ей вопрос, что будет дальше, но она только улыбалась и беспечно пожимала плечами в ответ. Ей хотелось думать, что дальше будет все, как должно быть.

И она поверила, что однажды в ее жизни будет новое, неизвестное. Будет белка из парка, новый сорт чая, белая юбка в горох и горчичный соус к мясу. Новые книги, люди, университет, диплом, желтое такси, чья-то громкая речь и любимый город – все они удивительным образом впереди в ее жизни.

Эпилог

Весна обрушилась на широкие, сплетенные в тугой венок и разбегающиеся в стороны, улицы. Обрушилась вопреки снегу, шквальному ветру и сорокаградусному морозу, который не стер, как ни старался, с лица земли живое, а сотворил.

Даша отвернулась от окна, за которым тяжелое серое небо стало голубым и легкомысленно высоким, а снег, покоряясь первым солнечным лучам, превращался в холодные капли, которые ползли по крышам, соединялись в тонкие струйки, росли, ширились, и шумным потоком устремлялись по водостоку вниз.

– Блин, я не могу дышать! И кто только придумал эти дурацкие корсеты! Ослабь пожалуйста, не то я как английская леди хлопнусь в обморок! – Любава подошла к Даше, повернулась спиной и убрала со спины зефирное-белое облако фаты и прическу с жесткими, залитыми целым пузырьком лака, локонами.

Даша развязала тугой узел и стала расслабила тугую шнуровку платья, оставив внизу гораздо больше свободы.

– Так?

– Ну вот, теперь есть место даже для еды, – засмеялась Люба, положив руки на свой слегка выступающий, округлившийся живот. – А то я сегодня даже поесть нормально не успела!

– Потерпи, скоро весь стол будет в твоем распоряжении! – засмеялась Даша, – Только гостям оставь хоть немного!

– Чтоб ты понимала! Тебе ведь еще не хотелось сожрать тазик соленой селедки и отполировать его килограммом черешни!

– Едут! – воскликнула Стелла Альбертовна, врываясь в комнату, – Все по местам!

Любава подхватила широкие юбки и торопливо пошла в гостиную, где на стоявшие в ряд три стула уже усаживались спиной к двери ее брат Ленька и полноватая Марина, Любина двоюродная сестра. Одеты они были весьма странно: в такие же белые платья, как у Любавы, но явно не по размеру, с не сходящейся шнуровкой на спине, на ногах белые колготки и туфли на шпильках, Леньке явно доставляющие немало страданий, на головах на честном слове держались сооружения из снятых с окон занавесок. В довершении образа у Леньки в лифе покоились два красных воздушных шарика, а на голове красовался нелепый розовый парик. Люба уселась между ними, тщательно расправила складки на платье и укрыла лицо фатой.

Даша подбежала к окну в гостиной, выходящему во двор, и увидела внизу у подъезда вереницу украшенных машин, нарядную толпу, а в центре Сашку и Эдика. Они стояли лицом друг к другу, сжав руки за спиной и вцепившись зубами в одно яблоко на двоих. Ей не было слышно, что кричали гости, но она видела, как они разразились аплодисментами, когда Сашка все-таки откусил изрядный кусок от яблока и двинулся к двери. Эдик шагнул за ним.

Даша поправила алую синтетическую ленту с надписью «Почетный свидетель» и заняла свой пост у входа. Сегодня она от души поиздевается над ним!

Спустя долгих десять минут ключ в замочной скважине повернулся, дверь открылась и на пороге возник взъерошенный, забрызганный водой Сашка и двинулся прямиком в комнату. Даша решительно преградила дорогу. Волнение и страх внезапно обрушились на нее и она сорвавшимся голосом пропищала дурацкий заученный стишок:

– Вот и все, открыт проход,

Заходи, честной народ!

Здесь сидит твоя невеста,

Тихо в комнату ступай

И Любаву угадай!

И пока Эдик щедрой рукой выгребал из мешка остатки конфет и пихал их в руки родителям, Даше, подругам, Сашка под всеобщее улюлюканье поднял со стула свою Любаву и нежно поцеловал.

На улице у подъезда он поднял невесту на руки, чтобы она не промочила ноги в ледяных лужах и отнес в машину.