Моя жизнь дома и в Ясной Поляне

– На днях я говорил о вас с Левочкой, – сказал он.

– Обо мне? – не умея скрыть своей радости, с удивлением спросила я.

– Да, о вас.

– Что же вы говорили?

– То же, что я говорил вам сейчас, и он понял меня.

Я молчала. Он сидел, задумавшись, и, как мне казалось, в нем происходила какая-то борьба. Я подставила стул к столу и, став на стол, стала выбирать книги. В комнате царила полная тишина, лишь большая осенняя муха, жужжа, билась, ползая по стеклу окна.

– Если она поползет вверх, – неожиданно для самой себя загадала я, – «это» будет. А вниз… – я не успела окончить своей мысли – муха поползла вверх.

– О чем вы так задумались? – спросил Сергей Николаевич.

– Так, ни о чем…

– Таня, вы упадете, не подходите к краю стола!

Эти простые слова, его голос вдруг почему-то сказали мне, что вот сейчас в моей жизни должно совершиться что-то важное, значительное, и робость, и счастье переполнили мою душу.

– Что же вам выбрать? – спросила я, чтобы что-нибудь сказать.

– Что хотите – все будет хорошо!

Я выбрала два журнала и себе кое-что.

– Надо идти домой, Соня и Левочка будут недовольны, что я так долго сижу здесь, – сказала я. – Левочка, наверное, уже приехал.

– Слезайте со стола, – сказал он тихо.

Я взяла выбранные книги, заперла шкаф и хотела слезать, но Сергей Николаевич сидел на стуле, с которого я вошла на стол.

– Как же я слезу, когда вы сидите? – смеясь, сказала я. – Пустите, я прыгну! – Я знала, что он не пустит меня.

– Нет, прыгать нельзя, высоко, вы ушибетесь. Сойдите по стулу, – тихо, но решительным голосом сказал он.

Его тон был так внушителен, что ослушаться его было невозможно. Я осторожно ступила на самый край стула, держа в руках тяжелые журналы. «Не надо этого», – мелькнуло у меня в голове, но было уже поздно. Потеряв равновесие, я зашаталась, выронила книги и упала к нему на руки.

– Боже мой! – закричала я, испугавшись своего падения. – Я ушибла вас?

Он не отвечал. Его лицо почти касалось моего. Он пристально глядел на меня, держа меня на руках. Я хотела встать, он удержал меня.

– Таня, – взволнованным голосом, какого я еще никогда не слыхала, сказал он, – когда я был у вас в Москве, вспомните этот вечер, вы заснули в зале на диванчике. Я глядел на вас и говорил брату, хотя тогда еще шутя:

– Подожди жениться, мы будем венчаться в один день на двух родных сестрах; теперь я вас прошу – хотите быть моей женой?

XVI. Охота

Ни Соня, ни Лев Николаевич не удивились предложению Сергея Николаевича. Решили ждать год, но это ужаснуло и поразило меня.

– Как целый год? Почему? – спросила я. Мне год казался вечностью, и я заплакала.

– Вы так молоды, – говорил мне Сергей Николаевич, целуя руки, – вам еще 17-ти лет нет, с моей стороны было бы преступлением жениться, не давая вам обдумать и испытать своего чувства.

– Меня испытывать не надо, – серьезно и твердым голосом сказала я.

– Я должен устроить свои дела, это тоже возьмет много времени, – продолжал он.

Мои счастливые первые минуты омрачились тем, что надо ждать год. Как я узнала после, Лев Николаевич и сестра были за это решение. Я не сознавала тогда, какое осложнение влечет за собой его шестнадцатилетняя семейная жизнь с тремя-четырьмя детьми, из которых я знала лишь одного. Я помнила и сознавала лишь то, что мне предстояла разлука на несколько месяцев.

На другой день, перед отъездом его, мы пошли в сад. Мы говорили о нашей будущей жизни, о том, как после свадьбы поедем за границу, как будем жить в Пирогове, и что он в последний раз едет без меня на охоту в Курскую губернию.

Странно, он ни слова не сказал мне о своей семье и о своих делах.

Последние дни своего пребывания он выказал мне столько любви, нежности, что я поверила в возможность разлуки, но это было для меня мучительно.

Наступил день отъезда. Я не плакала. Лицо лихорадочно горело, руки похолодели. Что-то безнадежное, роковое почувствовала я, когда он прощался со мной.

– Зачем вы уезжаете? – были мои последние слова.

Первые дни я очень тосковала, но все же сознание будущего счастья и жизни в Ясной с Соней и Львом Николаевичем возымели свое благотворное действие. Да и я была слишком бодра, чтобы падать духом и попускать себя.

Через несколько дней неожиданно приехал П. Ф. Самарин, известный в округе за умного, образованного и состоятельного владельца богатого имения. Самарин приехал оповестить Толстых о приезде в Тулу наследника Николая Александровича с его свитой.

– Дворянство будет давать бал наследнику, – говорил Самарин, – и мы бы желали, чтобы и ваша семья приняла бы в нем участие.

Тем временем входила в столовую сестра и, узнав о приглашении, искренно и просто выразила сожаление о невозможности ехать на бал из-за нездоровья. Я заметила удивление Льва Николаевича сожалению Сони. После визита Самарина он выспрашивал ее, почему ей так хотелось на бал? Он забыл, что ей 19 лет.

Лев Николаевич ничего не решил насчет себя. Бал был назначен на 15 октября.

За чаем зашел интересный разговор с Самариным о грабеже, о реформе и законах. Самарин высказывал негодование на существующую распущенность в деревнях и нелепые наши законы. Лев Николаевич винил помещиков в дикости и распущенности народа, но отвергал всякие крайние законные меры. Он горячился и неприятно и резко спорил. Самарин спокойно и кратко высказывал свое мнение. Наконец, спор дошел до крайнего – до смертной казни. Самарин сказал:

– Смертная казнь в России необходима.

Лев Николаевич побледнел и проговорил злым шепотом:

– Мне страшно быть с вами.

Но тут вмешалась Соня, предлагая чая, сухарей, сахару, чтобы только прекратить этот спор, что ей и удалось.

Наступили осенние дни с теплым, мелким дождем. Льва Николаевича тянуло на охоту. Решали, куда ехать, отдавались приказания насчет лошадей и собак, дали знать в Телятинки Бибикову, вечному нашему спутнику, куда поедем. Все это делалось серьезно, степенно, и я чувствовала всю значительность этих сборов и понимала, что охота – вещь серьезная.

В таких случаях я приходила вечером в кабинет Льва Николаевича и спрашивала его:

– И я еду?

– Ты устанешь, лучше не езди, мы далеко ведь поедем! – говорил Лев Николаевич.