Моя жизнь дома и в Ясной Поляне

– Индюшкин! – смеясь ответила я и отошла в сторону.

На третий день экипажи были поданы. Мария Николаевна с детьми и Сергей Николаевич уезжали в Пирогово. Мы вышли на крыльцо провожать их.

– Сережа, а ты уже совсем собрался в Курское имение? – спросил Лев Николаевич.

– Не знаю, но думаю, что да. Лошади тронули. Я пошла в сад.

– Таня, куда ты? – окликнул меня Лев Николаевич, заметив, вероятно, мое тревожное настроение.

– Хочу одна быть, – отвечала я.

– Займись чем-нибудь, – прокричал он мне вслед.

Я, не отвечая ему, ушла в самое укромное место сада, прозванное нами «диким». Опустившись на скамью, я горько заплакала, но не оттого, что он уехал, а от чувства оскорбления, которое я безотчетно испытывала. Что-то сдержанное, непривычное проглядывало в нем в его последнее посещение.

«Ни улыбки, ни внимательного взгляда, ни обычных бережливо-нежных слов, – говорила я себе, – и все это перед разлукой… Зачем же все это было?»

И во мне поднималось чувство оскорбленной гордости.

– Но что же я хочу от него? Какое право он имеет на меня и я на него? И что было между нами? Ровно ничего. Он старше меня на 20 лет, относится ко мне, как к ребенку, вот и все. Нет, нет, надо все забыть… Я счастлива, я в Ясной, Соня и Левочка со мной; ничего мне больше не надо.

Я пошла наверх, открыла рояль и села петь сольфеджио[81 - упражнения для голоса.].

– Вот умница! – вдруг услышала я позади себя голос Льва Николаевича.

Он сел за рояль и проаккомпанировал мне «Молитву» Гердижиани и несколько вещей Глинки и возвратил мне мое настроение.

Окончив аккомпанировать, он блестяще сыграл «Кавалерийскую рысь». Он очень любил эту вещь, она действительно имела свойство взвинчивать души, чувства и нервы.

Он встал, пристально поглядел на меня и, улыбаясь, сказал:

– И все это – вздор. Тебе надо петь и заниматься пением. Пой, развивай свой голос, – говорил он, – веди здоровую жизнь и не увлекайся романтизмом. У тебя все впереди.

Я ушла к Соне и остальную часть дня провела с ней. Мы сидели в детской и беседовали с кормилицей. Она рассказывала, что Микишка – мальчик ее, молочный брат нашего Сережи, «не дай Бог, какой хворый», что она против воли родителей вышла замуж за безземельного солдата в что оттого ее и в кормилицы отпустили.

Прошло дня три-четыре. Я сидела у тетеньки и читала ей вслух роман по рекомендации Льва Николаевича – «Полинька Сакс» А. Дружинина, когда отворилась дверь и вошел Сергей Николаевич. И удивление и радость заставили меня сильно покраснеть.

– Mon cher Serge! – встретила его тетенька. – En voila une bonne surprise! Je suis tres contente de vous voir avant votre depart![82 - Мой милый Сережа! Вот хороший сюрприз. Я очень довольна видеть тебя до твоего отъезда (фр.)]

После обычных приветствий Сергей Николаевич спросил тетеньку, где Левочка.

– Он в Туле, будет к обеду, – ответила она.

Он спросил себе чаю, сел с нами и стал читать начатый мною роман. И мне опять стало спокойно и хорошо. Лев Николаевич опоздал к обеду, и мы обедали одни.

После обеда я взяла ключи от книжных шкафов и от «того дома» и встала, чтобы идти туда.

– Куда вы идете? – спросил меня Сергей Николаевич.

По выражению лица его и по голосу я снова признала в нем прежнего Сергея Николаевича.

– Иду выбрать себе книгу для чтения, – сказала я.

– Да разве там есть что-нибудь путное? – спросил он.

– Там русские журналы: «Современник», «Русский вестник». Левочка все дразнит меня и называет их: «твои подлые романы!», а мне интересно их читать.

Я ушла, но на дорожке, соединяющей два дома, он догнал меня.

– Я пойду с вами и тоже возьму что-нибудь для чтения на дорогу.

– Вы когда же едете? – спросила я, боясь показать свое волнение.

– На днях непременно надо ехать. Боюсь, дорога испортится (железной дороги тогда еще не было).

Мы отперли дом и входили наверх. Шаги гулко раздавались в пустом, нежилом доме.

Мы вошли в комнату с большим итальянским окном, у которого стояли высокие книжные шкафы, сделанные домашним столяром. К шкафу прилегал длинный школьный стол.

– Вот в этом шкафу мои любимые журналы. А вы какие книги хотите? – спросила я.

– Какие вы мне выберете, полагаюсь на вас, – ответил он.

– Я ничего не знаю, кроме «подлых романов».

Он не отвечал и о чем-то думал. Я перебирала принесенную связку ключей и тоже молчала. Он сидел возле стола и помогал мне выбрать ключ.

– Отчего вы не сказали мне, когда я в последний раз был в Ясной, что вы едете верхом? – вдруг спросил он.

– Не хотела.

– Почему?

– Вы были другим, я не привыкла вас видеть таким.

– И поэтому вы не хотели ехать со мной? – медленно проговорил он.

– Не хотела… Не могла.

Я продолжала перебирать ключи, чтобы показать, что я занята. Разговор с ним смутил меня.

– А знаете, почему я был другим? – спросил он.

– Почему?

– Ваше оживление, ваш веселый детский смех, когда вы, помните, пересекли мне дорогу на прешпекте, дали мне почувствовать всю разницу наших лет.

– Но что же в этом плохого? Вы еще в Пирогове, за чаем, говорили мне об этом, спрашивая, не скучно ли мне с вами, так как вы гораздо старше меня, а я тогда же вам ответила, что мне всегда хорошо и весело с вами, потому, что вы все понимаете.