Роман Брянский

– Неужели ты веришь, что коназ-урус попадется на эту нехитрую уловку? – с сомнением покачал головой Болху. – Разве кто откажется поклониться огню или кусту, спасая свою жизнь?

– Увидишь тогда, мудрый наставник: споткнется коназ-урус о наших богов! – с уверенностью промолвил Цзян Сяоцин.

– Ну, ладно, увидим, – решил Болху-Тучигэн. – И если не удастся этот сомнительный замысел, придумаем что-нибудь еще. Разве не так, Цэнгэл-батур?

– Да, мудрый учитель, – кивнул головой сидевший на подушках в самом углу комнаты монгольский сотник. – Однако ты бы лучше поговорил об этом с повелителем нашего Золотого Ханства. Зачем нужны все эти уловки, если он сам обещал выдать тебе этого злодея на расправу?

– Ты прав, старый воин, – промолвил с достоинством Болху. – Одно дело – наши замыслы, а другое – воля нашего повелителя! Попробую поговорить об этом с самим государем.

На следующий день, 20 сентября 1246 года, когда ослепительный солнечный диск достиг самого центра осеннего неба, у юрты великого хана Золотой Орды столпились лучшие воины и приближенные. Прямо у входа в две шеренги выстроились отборные сотни татарских лучников. Сверкало оружие, доспехи, золотые и серебряные украшения. Сам Саин-хан, великий Бату, сидел в большом мягком кресле на возвышении между шеренг своих воинов, окруженный любимцами и советниками.

– Расступитесь и встаньте в один ряд! – приказал он своим полководцам. – Я хочу все видеть!

Воинские шеренги развернулись в одну линию с троном повелителя посередине, и перед взорами степных завоевателей предстало довольно жалкое зрелище: в отдалении столпились в ожидании ханской воли скромно одетые черниговский князь и его люди. Русских было не более двух десятков.

– Даже принарядиться не соизволили, – буркнул Болху, зная, что в полной тишине, окружавшей повелителя, его голос будет услышан. – Гордый этот коназ, очень гордый!

– Ты прав, славный мой Болху, – покачал головой Бату-хан. – Этот Мыхаыл не похож на коназа Ярэславэ…А может, его скромная одежда – знак покорности? Покорности еще большей, нежели у того Ярэславэ? А, Болху?

– Не знаю, повелитель, но, судя по его гордому и надменному виду, это не так…

– Ну, что ж, тогда поговорим с коназом, – улыбнулся Бату-хан и морщинки на его лице разгладились.

– Нынче государь весел, – подумал Болху. – Неужели Мыхаыл спасется?

– Великий и мудрый повелитель! – раздался вдруг неожиданный, довольно громкий голос ханского знахаря-шамана Гэмбэла. – Однако урус еще не прошел через огонь и не поклонился нашим святыням! Разве можно, ему, неочищенному, подходить к священному возвышению?

– Ну, что ж, обычай есть обычай, – кивнул головой Бату-хан. – Давайте, зажигайте костры. А урусу скажите, чтобы он кланялся нашим святыням, проходя мимо них!

Гэмбэл с факелом в руках подошел к большим связкам хвороста, лежавшим по обеим сторонам дороги, по которой должен был проследовать князь Михаил, и поджег их. Огромные языки пламени взвились вверх.

– Эй, коназ! – крикнул подбежавший поближе к русским татарский переводчик. – Проходи промеж кострами. Кланяйся Богу-огню и очищайся от скверны!

Русские, стоявшие неподалеку от костров, о чем-то между собой заговорили. Затем от них отделились двое – князь Михаил и его верный боярин Федор – и быстро пошли в сторону огней. Вот они приблизились к бушевавшему пламени, вот и прошли между костров… Но князь не поклонился! Лишь боярин Федор сделал какое-то подобие поклона…

– Смотри, повелитель! – сказал, торжествуя, Болху-Тучигэн. – Вот и явил коназ-урус свое подлинное лицо: показал непочтение нашему Закону! Обидел наших богов и предков!

– Я так не думаю, – возразил спокойным голосом Бату. – Вряд ли коназ так глуп, чтобы совершить кощунство. Он просто не понял, как надо поклониться…Эй, Эльдэга! – крикнул хан, хлопнув в ладоши. Богато одетый вельможа приблизился к повелителю. – Подойди-ка к этому коназу и узнай, почему он не поклонился святому огню!

Эльдэга с переводчиком побежали к русским.

Князь в это время стоял рядом с боярином Федором, шагах в пятидесяти от ханского шатра. Когда татары приблизились к нему, он, выслушав их, прижал левую руку к сердцу, а правую устремил в небо и сказал: – Нет! Я могу поклониться вашему царю, кому сам Господь вручил судьбу земных стран, но христианин не служит ни огню, ни глухим идолам!

Эльдэга резко повернулся и побежал назад к татарскому хану, пересказав ему слова князя Михаила. Бату-хан пристально посмотрел на Болху-Тучигэна. Придворные зашептались, качая головами и поднимая руки то вверх, то вниз.

– Видишь, государь, какой на деле этот непутевый Мыхаыл, – весело сказал Болху. – Не зря я просил у тебя его жизнь!

– Вижу я, что тебе не терпится отомстить за отца…И это похвально! – кивнул головой Бату. – Но здесь, понимаешь, нужно многое взвесить…Разве будет нам польза от казни этого коназа?

Болху помрачнел, но промолчал.

– А ты, повелитель, назначь ему еще одно испытание, – прогнусавил вдруг стоявший рядом с Болху Цзян Сяоцин. – Пусть хотя бы кустам, духам деревьев, поклонится! Ну, а если он и тут проявит упрямство, тогда само Небо будет обижено! А за это ему – лютая смерть!

– Иногда благородным мужам полезны и жалкие твари, – улыбнулся Бату. – В лютый голод даже шакал съедобен! Что ж, последуем этому совету! Эй, Эльдэга, скажи-ка неразумному урусу, что он обязан чтить наших богов! Пусть же склонит свою упрямую шею перед священными кустами! Если, конечно, ему нужна жизнь!

В это время княжеская свита, в составе которой пребывали лучшие дружинники, бояре, священник и внук князя Михаила от дочери Марии Борис Васильевич Ростовский, почувствовав беду, быстро пошла вперед. Русские поочередно, проходя мимо костров, почтительно сгибались перед ними в поклоне, пока не приблизились к старому князю.

– Дедушка, великий князь! – рыдал молодой Борис Васильевич. – Поклонись их огням, послушай царскую волю! Смири гордыню, дедушка родной!

– Господь простит тебе этот грех, великий князь! – вторил ему священник Митрофан. – Поклонись же, княже, ради Христа!

Тут как раз подошел и рассерженный Эльдэга с переводчиком.

– Ладно, коназ, – сказал татарский сановник. – Великий Бату, милосердие которого безгранично, простил тебе отказ… поклониться священному огню. Однако сейчас ты должен хотя бы поклониться этих кустам, духам наших лесов! Усмири свое упрямство и склони покорно шею! А если не отринешь свои грубости, тебя ждет смерть!

– Дедушка, милый, послушай его, не губи себя, – вновь заплакал князь Борис. – Что будет тебе от малого унижения? Зато получишь великую милость!

– Не погублю своей души ради вас! – решительно возразил князь Михаил. – Да будет так! – И он стал срывать с себя княжескую мантию. На землю упала, блеснув на солнце, с оторвавшейся цепочки серебряная пайцза. Достав спрятанный на груди небольшой парчевый мешочек, князь извлек из него освященные еще владыкой Порфирием запасные святые дары – просвирку и маленький серебряный флакончик с вином. Движением руки он предложил Федору «вкусить таинств».

– Да, княже, – громко сказал Феодор, – я от тебя никуда, вместе мы жили и вместе умрем!

Причастившись, Михаил Всеволодович и его верный слуга, не обращая внимания на оторопевших Эльдэгу, толмача и своих, русских, громко запели Давидовы псалмы. Пронзительные голоса, полные горечи, скорби и страдания, казалось, оживили безмолвную степь.

Эльдэга замахал руками и побежал к своему повелителю.

Услышав слова приближенного и раздраженный увиденным, Бату-хан, тем не менее, повел себя на людях сдержанно и достойно.

– Ну вот, Болху, мой верный слуга, – грустно улыбнулся он, – сами боги отдают тебе коназа-уруса. Вот он Мыхаыл, бери его и карай! – С этими словами повелитель Золотого Ханства встал со своего трона и, подняв руку в знак приветствия подданных, молча удалился со своей главной женой в покрытую блестящим желтым шелком юрту. Там, в глубине, он, окруженный теплом домашнего очага, уселся на подушки и долго слушал длинные, заунывные песни старика-акына, в которых воспевались славные деяния его деда Темучина, отца Джучи и походы самого Бату…

Тем временем Болху-Тучигэн подал знак, и толпа из заранее подготовленных к расправе татар быстро двинулась в сторону певших псалмы князя Михаила и боярина Федора. Два здоровенных, зверского вида, монгола с яростью набросились на несчастных и кулачными ударами в грудь, под самое сердце, сбили их с ног. Как горох посыпались на упавших остальные подбежавшие воины. Били беспощадно, ногами. Почти мгновенно тела непокорных русских были превращены в окровавленные, бесформенные обрубки.

– Эй, подождите! – раздался вдруг, в самый разгар жестокого избиения, громкий и грозный крик. – Это моя месть, а не ваша!

Разъяренные воины, привыкшие к повиновению, остановились.

Только один из участников расправы над князем не прислушался к словам ханского любимца. Это был бывший русский дружинник из Путивля, некий Доман, перешедший в лихие годы на службу ордынскому хану. Он неожиданно подскочил к телу старого князя и, выхватив меч, сразу же отсек ему голову.

– Ах, ты, шайтан! – закричал Болху-Тучигэн. – Да как ты посмел! Это мое право!

Напуганный убийца упал на колени. Болху с яростью плюнул на него и, наклонившись к телу своего врага, схватил за волосы окровавленную голову. В полной тишине он размахивал над собой этим ужасным трофеем, а затем вдруг пронзительно захохотал.

– Слава Болху! – закричали окружавшие его татары. – Слава верному сыну великого отца! Да сохранится навеки величие твоего рода!

Швырнув голову князя на землю, Болху-Тучигэн, привстав на колено у трупа, сорвал с него рубаху, вытащил из-за пояса свой большой длинный нож и быстро вскрыл грудь. Еще через мгновение в его руках дымилось, истекая кровью, уже не живое, но все еще горячее сердце русского князя.

– Ну, вот теперь осталось только съесть этот лакомый кусок! – с гордостью сказал перепачканный кровью, ликующий Тучигэн татарским воинам, вставая и держа добычу в руках. – Довершите же, славные воины, мою сладкую месть и бросьте мерзким псам кости этих злодеев!

ГЛАВА 3