А тебе – чистота. Тебе травы алтайские. Родина
самого Шукшина, восхожденье, признанье, цветы.
И снега все твои – драгоценные и новогодние.
Лишь одна я камнями забросана.
Только не ты.
Лишь один ты мне снишься. Не я тебе – нежная, страстная,
да такая горячая, родинка, что на губе.
– Ну, давай в кафе встретимся! – ты позвонишь мне. Отказами
эта улица Горького, памятник каменный где.
Там под платьем в обтяжку белье кружевное и лифчик,
кружева от Версаче и запах ванильный духов,
я могу умереть для тебя безмятежно, не кичась,
я как вечная Герда на север из льдов да из мхов.
Где обрублено море, где горечь крушенья и глыбы
в моих хрупких ладонях на линии жизни кипят.
…Шелковистые пряди (ты коротко стрижен и выбрит),
я в сомненьях, терзаньях, в соитьях с тобой без тебя.
***
Коромыслова башня – навеки моя!
Возлюби, придави, камнем ляг мне на грудь!
Вам – проект.
Вам – название книг бытия.
А мне – жизнь, а мне – смерть и всежизненный путь.
Мне ни прозы не надо от вас, ни стиха.
Я хочу эти камни под грудью вдыхать.
Я хочу их носить в чреве вместо детей,
вместо птиц и зверей, вместо рощиц-полей,
Коромыслова башня – моя на века.
И не смей, и не смей: тело девьё поёт
под камнями её, кирпичами её,
посмотри: вот сломался, коль шла, каблучок,
и ведро в коромысле вцепилось в крючок.
Упадёшь – закопают, я знаю, за что:
вот за эту пропащую, за красоту,
вот за эту высокую, за чистоту.
За Никольской, за Тайницкой вниз и вверх съезд,
лучше буду виновной, чем так, без причин.
Ибо общество наше предаст, выдаст, съест,
потому и люблю его, выход один.
Как и вход через арку. Идём же, идём!
Сколько можно веков мне – Алёной – лежать
в нашей волжской земле? Подстели хоть пиджак
в мой вмурованный плач,
в мой вмурованный дом.
Я же чувствую глины вмороженный ком!
Как достать эту башню из девьей груди?
Приложи своё ухо к златому холму:
не спасёт красота, не спасёт. И не жди!
Красота для спасенья совсем ни к чему!
ПРОЩЕНИЕ