Острая кромка

– Ну, мой друг. Это не наш родной кошмар, а заимствованный.

Правда, после этого пришлось сознаться в «кораблекрушении» и прочих комбинированных словах.

Оказалось, в русском языке действительно много слов, которые выглядят, как поезд из букв. А когда слово «миллиметр» и ему подобные написаны от руки, а не печатными буквами, это и впрямь может довести до слез. Если бы не Гильерме, я бы никогда не задумалась об этом.

Однажды я позвонила ему после занятий в Литературном институте, и мы встретились в кафе «Бублик» на Тверском бульваре. Это было одно из любимых мест Гильерме.

– Вы уже готовы заказать? – спросила официантка.

– Извините, нет пока, – ответила я.

– Хорошо, – официантка ушла.

– Зачем ты с ней попрощалась? – удивился Гильерме.

– Я с ней не прощалась.

– Ты сказала: «нет, пока», и она ушла!

– А, – рассмеялась я. – В разговорной речи слово «пока» часто используется в значении «еще».

Бедные, бедные иностранцы.

«Лёщка, виука, но-жь, тареука, рубащка, пиджяк, щтании… Палтоо. СкатЭрть». Стол и стул он путает. Любимое слово «харащщо». Си, кляро. «Пирожок» – проблема. А «салфетку» он запоминает по аналогии с чем-то советским – «савьетка».

Забавно наблюдать, как кто-то выводит ассоциативные ряды там, где мне и в голову не пришло бы это сделать.

Гильерме позвонил мне в пятницу, неожиданно. Я сидела на работе, мечтая поскорее закончить и оказаться дома в тапках, халате и с чашкой какао. Гильерме сказал, что в кинотеатре «35 мм» сегодня открытие фестиваля бразильского кино, и он внес мое имя в списки приглашенных.

– Я поставил «+1», чтобы ты могла позвать с собой, кого захочешь. Я буду работать там, не хочу, чтобы ты сидела в зале одна. Харащщо?

Я вызвонила Любу. Предложила прогулять учебу и сходить в кино. Опрометью кинулась в ближайший к офису магазин, купила первую попавшуюся симпатичную кофточку и пока стояла в очереди на кассу, приметила еще и новые сережки. Переоделась в примерочной, зачесала хвост, повесила сережки и с победным видом поехала на премьеру.

Смотрели фильм «Бог – бразилец». Суть фильма была в том, что Бог спустился на землю в образе простого человека с тетрадкой в руках, чтобы записать, что нужно улучшить в мире.

Я подумала, что если бы у меня была возможность в любой момент исправить все, что я натворила, я бы тоже подобно герою-богу в этом фильме аккуратно записывала каждый нюанс в тетрадочку, прилежно слюнявя карандаш. И после ряда сюжетных поворотов обязательно выкинула бы это все в озеро, оставив при себе карандаш. Чтобы записывать только то, что хорошо, и никогда этого не забывать.

Сидя на работе на следующий день, я писала своей актрисе Ане письмо. Рассказывала про свой каждый день, как обычно, и вот что сформулировала. Ощущение жизни, дыхания полной грудью, чувство этого города, дает тот самый casual, в котором есть уже накатанные традиции, актуальные конкретно для тебя и во вполне определенных местах.

По утрам я садилась в свой любимый угол в кабинете, пила утренний чай (потому что кофе я варила дома), ела конфеты, писала письма папе и подругам. Я любила это делать, это было хорошее начало дня.

Вечерами я звонила маме, пока шла от офиса к метро. В Лите во время перерыва мы с однокурсниками толклись у кофейного аппарата или в скверике (если было тепло). Курили с долгими затяжками, говоря на выдохе, пили кофе. Выступали всегда одни и те же. Виктор Петрович, мой 72-летний однокурсник, шутил с девушками, целовал ручки и рассказывал советские анекдоты. Остальные больше говорили о литературе, кто-то сильно прилежный всегда переживал об учебе, меня это забавляло.

По выходным мы с Любой устраивали культурную программу – потихоньку это стало доброй традицией. Были в театре Моссовета, музее Маяковского и на нескольких выставках Винзавода. Даже если мы встречались просто в кафе (каких-нибудь «Пирогах»), разговор получался подчеркнуто интеллигентский. У Любы есть полочки. И весь тот сумбурный поток, который я выдавала, она раскладывала на составляющие, упорядочивала и могла сформулировать некий вывод. Выслушав который, я обычно ахала: «Да! Точно!»

Я рассказала Любе про дружбу с Гильерме.

– Он из племени кочевых людей: ему скучно родиться и пригодиться в одном и том же месте земного шара, он хотел бы объять его целиком. Он часто меняет места жительства, и мне кажется, что при таком беге легко развиваться вширь, и это здорово.

– Но у тебя не остается ни сил, ни времени на глубину.

– Точно.

Была еще школа танго, куда я ходила раз в две- три недели. С ней тоже была связана традиция – каждый раз я шла оттуда к новой станции метро. Обычно когда я выходила с занятий, часы показывали «поздно», а я шла, искала станцию метро и рассматривала окрестности.

Я стала проводить много времени с новой приятельницей с работы – ее недавно взяли в штат. С Настей мы ходили исключительно в шумные места – я пила кофе, она чай, или мы танцевали вместе в баре или сидели у меня дома на кухне и смеялись. Она рассказывала про свой родной город Ашхабад и бывших одноклассников, многие из которых сейчас живут в Москве.

Я думаю, самое приятное и важное – это когда есть константы. Появляется глубина и чувство ткани дней. Как было в Петербурге, когда мы с подругами ходили в кафе «Лидо», Black amp;White вместо учебы, после учебы, в выходные. Когда мы танцевали традиционно в барах «Белград», «Дача», «Фидель». Когда мы завтракали с Аней вместе почти каждое воскресенье, и иногда к нам приезжала Наталя – всегда с опозданием минимум на час, но всегда такая изысканная. Когда можно было позвонить Саше, Лиде, Тане и вытащить их куда-нибудь после работы на час-другой. Назвать место, которое они уже знают: «Неро», «Дом актера», «Венеция», «Тепло», «Буфет», банальный «Кофе Хаус» на Черной речке возле офиса. Ворвавшись, чмокнув в щеку, стиснув крепко, сев за столик, можно было болтать, продолжая давно начатый рассказ, шумно выдыхая и активно жестикулируя, спрашивать о подругиных новостях. Обсуждать долго и со смаком, высказывать домыслы, делать выводы. Это как сериал друг про друга. И за столиками у окна всегда было время узнать не только новости, но все «до», «после» и «почему». Вот тогда и появлялось то самое. Глубина и со-бытие в полном, теплокровном смысле этого слова.

* * *

Мы обсуждали Димин рассказ, сюжет которого крутился вокруг того времени, когда он рос в Крыму, учился там на геолога, потом зачем-то перебрался в Москву. Есть такие люди, которых чем больше читаешь, тем меньше понимаешь. В случае с Димой – это делало его все более интересным для меня, хоть и было очевидно, что затевать с ним доверительные отношения любого толка – деловое, дружеское, любовное общение – о, это было бы очень сложно. Ветер в голове у него дул совсем не в ту сторону, что у меня.

«Мне было непонятно, как и для чего живут эти люди из палаточного лагеря. Их жизнь наполнена неспешным бытом на фоне природы. А чем была наполнена моя, здесь в городе? Какая- то червоточина зародилась во мне, все чаще я вспоминал это пространство и чувство, которое оно пробуждало. Мне стало трудно работать, общаться с сослуживцами. Я копил деньги на покупку кайтового оборудования. И в конце августа, когда сложились идеальные погодные условия для катания, уволился. Просить отпуск было бессмысленно, да и не хотелось ехать всего на одну неделю.

Теперь на косе я не был в роли гостя, но и «завораживающего пространства», ради которого ехал, здесь уже не было. А был обычный мирок людей, который в этот раз принял меня.

Днем я учился управлять кайтом, вечером сидел у костра. Коньяк, который я привез с собой, быстро закончился, остался только «неприкосновенный запас» во фляге. Славик, который учил меня в июне, уехал, но темы его разговоров остались здесь. Люди, которые в июне мне казались молчаливыми, таковыми были потому, что им, по сути, нечего было сказать.

Были девчонки – с дредами и цветными татуировками. С одной как-то ночью я пил кубанское вино и болтал, а потом она взяла мою руку и сказала:

– Пойдем, я покажу свои незагорелые места.

Это было в последний день ее пребывания на косе, утром она с подружкой уехала.

Коса оказалась совсем не тем местом, как выглядела издалека. Поманив и вырвав меня из городской жизни, она не предложила ничего особенного взамен.

Я катался, время шло, деньги медленно кончались. Пустые бутылки, вкопанные в песок вместо колышков, гудели на ветру. Жизнь под эту заунывную мелодию не обещала счастливого конца».

После учебы мы снова встретились с Гильерме. Я думала о свободе. В людях, выросших рядом со стихийными абсолютами, вечно плещется какая-то неприкаянность, совершенно особого рода свобода и жажда новых берегов. Такие люди не захлебываются необходимостью из раза в раз начинать все с начала на новой земле, их не смущает новизна и не пугает неизведанное. Они не цыгане, нет. Тут что-то другое.

Гильерме сказал, что мир для него маленький, и пока длится эта жизнь, он хочет исследовать нашу планету вдоль и поперек. Он перекочевывает на новое место примерно раз в два-три года, каждый раз преодолевает новые проблемы, находит новых друзей, любимые места, привыкает к городам и правилам, учит языки, уходит, не оглядывается, и начинает заново. Ни конца, ни края этому процессу нет, и это меня пугало.

Я чувствовала, что лучший друг такого человека – это он же сам. И что это не изменится.

И все же знакомство с ним казалось мне очень ценным. Пришельцы вроде Гильерме дают редкий опыт взгляда на свою культуру, язык, менталитет, веру и страну со стороны. Даже на стиль одежды и поведения, на манеру держаться. Я думала об этом еще и в связи со своим переездом в столицу. Из Москвы на прошлые отношения и людей смотришь тоже как будто с другого ракурса, не в упор. Больше видишь, сильнее ценишь, не ощущаешь их больше чем-то, что само собой разумеется. Краски становятся ярче, контрасты отчетливей. Я была благодарна судьбе за предоставленный шанс открыть глаза чуточку шире.

Мы с Гильерме смотрели фильм Салли Поттер «Да». Один из смысловых пластов фильма – взаимоотношения людей из разных культур: замужняя ирландка и неизлечимо свободный ливанец в Америке. Такая связь чаще всего имеет привкус адюльтера. Ты изменяешь тому, чему принадлежишь – в прямом или же переносном смысле принадлежности. Действительно идешь на компромиссы. С другой стороны, именно такая связь дает шанс увидеть самого себя гораздо более полнокровным существом. Различия оттеняют качества, заставляют их выкристаллизовываться, ты можешь пощупать, наконец, собственные границы приемлемого, желаемого, неприемлемого. Сполна.

Кажется, это имеет какое-то отношение к мудрости. «Человек, познавший другого, умен. Тот же, кто познал себя самого – мудр». Другой всегда дает толчок в направлении этого разумения себя. А еще случается временами такой переполох, когда он находит в себе силы обобщать и формулировать закономерности там, где ты видишь слишком много складочек и морщинок на сером фоне, которые никак не складываются перед твоим взором в слона. И наоборот.

Вскоре Гильерме уехал из России. В течение двух следующих лет он еще объявлялся несколько раз. Поздравлял с Новым годом, спрашивал, как дела. Мы каждый раз договаривались вместе выпить кофе, когда он будет в Москве или когда я буду в Европе, но больше не встречались. Мы переписывались иногда, я комментировала его фотографии в фейсбуке. А потом перестала. И каждый из нас пошел дальше своей дорогой.

* * *

В конце апреля Москва оттаяла. Я ехала с работы домой, дремала и между станциями вдруг открыла глаза, четко осознав, что если снова вернусь после работы в пустую квартиру, где меня никто не ждет, то просто сойду с ума. Я вышла на станции «Чистые пруды» и отправилась гулять по городу, петляла по улицам довольно долго.

Москва может быть уютной теплым весенним вечером, когда в наушниках кто-то нежный, и на плечах яркий палантин, в голове нет спутанного клубка пыльных мыслей – а только ассоциации с прогулками Ходасевича по бульварам, с текстами Окуджавы или, скажем, Толстого. Я глотала том за томом все произведения авторов, которые любили Москву и населяли ее своими героями, их любовями и мыслями. Благодаря им в моей Москве становилось хорошо, и очень даже можно жить.