Острая кромка

– Да, я понимаю, конечно. Ладно, давай правда не будем. Я очень остро сейчас реагирую и, думаю, мне пора возвращаться за работу.

И я ушла.

Вечером после занятий в Лите мы с Любой решили сходить в кино. Домой не хотелось. Смотрели фильм Ренаты Литвиновой «Последняя сказка Риты». Я вышла из кино в растрепанных чувствах и по дороге в метро злилась на всю эту некроромантику и на то, как пациентка онкологического отделения Рита красиво стояла в витрине кафе в обрамлении цветов, с подписью и постной миной. А за окном шел снег, и Москва была тихая. Как Риту в цветах мама везла на санках вдоль подмерзшей реки во сне.

Нет в смерти от рака ничего красивого, ничего вдохновляющего и ничего, что провоцировало бы на что-то стоящее экранизации. Я сказала Любе, что даже не хочу, чтобы в мире было такое искусство и чтобы о нем говорили, что оно «для понимающих». Не надо его понимать, не надо делать из этого искусство. После разговора с ней я пыталась – просто осмыслить все это с эстетической точки зрения, без морально-этических. Но когда речь о смерти, мне казалось, так не бывает. Я тогда просто считала, что не должно быть.

* * *

На Новый год я уехала в Петербург, там же провела Рождество. Это была самая теплая зима для меня: в Петербурге гостила моя львовская бабушка. У нее есть особая магия, которая позволяет ей готовить так, что человек обычно съедает больше, чем физически способен вместить – по крайней мере, в теории, но не стоит сбрасывать со счетов бабушкину магию. «Любить» в ее понимании тождественно «делать что-то для». Поэтому ее стремление накормить все, что до сих пор движется, обсуждению не подлежит.

Ощущение семьи быстрее всего приходит за столом. Когда домашняя еда с привычным количеством соли и набором приправ, привычный порядок и знакомые темы разговоров. И такая ролевая игра: папа всегда говорит про полезное; мама шутит про то, что она украинка и знает толк в еде; бабушка слушает, смеется и говорит многозначительное: «Так, хватит болтать – ешьте!».

Когда настала пора возвращаться в Москву, она упаковала мне отдельный чемодан еды.

– Бабушка, я не могу это взять с собой.

– Это еще почему?

– У меня должна быть только одна сумка с вещами.

– Ну вот еще, – бабушка продолжила запихивать кульки с едой в отдельный чемодан.

– Бабушка, послушай меня. Я, во-первых, все это просто не смогу дотащить потом от вокзала до дома – или пусть даже от такси до дома. Во-вторых, я человек, и мои возможности по части вмещения еды ограничены. А в-третьих, я живу одна, и все это съесть просто не успею, даже если буду заниматься едой с утра до ночи.

– На работу возьмешь, всех угостишь.

– У меня на работе все уже женаты, если что.

– Это кто ж их таких понабрал-то?! – возмущенно спросила бабушка, поправив очки на носу.

И мы смеялись.

– Бабушка, ты продовольственный террорист.

– Нет, это ты задохлик.

Я вернулась в Москву как раз к первому экзамену в Лите.

Во время сессии Дима часто выручал. Мы менялись конспектами, договаривались приходить на экзамены вместе и рассказывали друг другу то, что успели выучить или что помнили по теме билетов. Чаще всего он сидел у меня за спиной, и я слушала или бубнила ему через плечо. Запомнилось это ощущение – его теплое дыхание, скользящее по моей коже. Впервые так было, когда мы сдавали древнюю литературу, Дима за двадцать минут пересказал мне эпос о Гильгамеше. Потом мы таким же манером сдавали древнерусский язык преподавателю Ивановой – только тут уже бубнила я. Под строгим и пристальным наблюдением Ивановой, которая ходила в огромной синей шляпе из траченного молью бархата, с губами, крашеными в морковный цвет. Весь семестр она следила за посещаемостью и говорила, что никогда мы не сподобимся вернуться к древнерусскому языку, если не сейчас. «Ловите момент!», – говорила она и, конечно, была права. Казалась совершенно безумной, к ней намертво прилепилась фраза из песни Васи Шумова: «Иванова-вспышка справа!»

* * *

Во время февральских каникул я приходила каждый вечер с работы домой и смотрела сериал про хирургов. У них не было проблем с личной жизнью, потому что они все время были слишком заняты. И вечеров они, в отличие от меня, совсем не боялись: они просто хотели выспаться, вот и все.

На выходных я поехала в «Икею»: поняла, что не могу больше жить в квартире, в которой в буквальном смысле после ухода Вани не изменилось ничего.

Я купила зеркало в полный рост, новый тюль и шторы, новые светильники в спальню и кухню, пару картин и коврик.

Вызвала мастера. Он приехал через час и пробыл у меня весь день: с трех дня до девяти вечера. К концу стал как родной и властным голосом велел налить чаю. А пришел застенчивый такой, в кухне на столе увидел скатерть, вазочку с конфетами и говорит:

– Раз у вас стремянки нет, можно… Можно я скатерть сниму? Или давайте стол отодвинем, я на табуретку встану или не знаю, что…

– Да какие проблемы, скатерть снимем, и становитесь на стол.

– А не жалко? Тут так нарядно, как будто сейчас Ипполит придет…

Весь день он носился, как заводной, поправлял очки, отходил, смотрел со стороны, опять кидался что-то поправлять, спрашивал, как лучше. А я там знаю? Но признаться, что мне, в общем, все равно, струну прикрепит он в стену или в потолок и вобьет ли он гвоздь на два сантиметра выше или ниже, – нельзя было в таком признаваться. Он так старался, пока я вытирала везде пыль, чистила зеркала, перебирала флакончики в ванной и думала вообще не о том.

Денег взял мало, и уже после того, как я рассчиталась, все не мог остановиться. То там подкрутит, то здесь наладит, то еще где-то поправит и вдруг вспомнит, что забыл показать, как правильно потом поднимать новые жалюзи на кухне и вкручивать энергосберегающие лампы, когда придет пора их менять.

Полчаса улыбался на кухне и все обещал: «Так, сейчас, только папа соберется…», а сам все говорил, говорил – возьмет отвертку, до ящика ее донести не в состоянии, опять что-то вспомнил. Когда я устала, сказала: «Да сядьте уже». Налила чаю. А потом он сказал такое, после чего я чуть не прослезилась: «Хорошо здесь у тебя. Даже очень…» Украинская домохозяйка в глубине меня издала громкий протяжный визг, и я чуть было не кинулась лепить вареники на радостях. Но сдержалась.

Всю следующую неделю после работы я ехала домой и по дороге все время случайно что-то цепляла: то новые кастрюли, то поднос, то подсвечники. Осматривала потом преобразившееся хозяйство, руки складывала благостно и сладко вздыхала. Это была уже не просто съемная квартира. Всего пара покрывал, новые шторы, скатерти, декоративные подушки – и я была дома. Дома, а не просто под крышей.

* * *

Весной во всей Москве закончились мои сигареты. Я видела их теперь только на витринах магазинов – муляжи. И вкус каждой украденной у моего ритма минуты был теперь совсем не тот, что раньше. В поисках новой любви я попробовала все вкусы французских «Голуаз» в надежде хоть чем-то походить на богемных героев Кортасара. Ему в Париже было хуже, чем мне в Москве, – так мне казалось. Его даже звать стали по-другому, с французским ударением на последний слог, а ведь это ужасно. И, может быть, его имя – Хулио – некоторым французам даже казалось смешным. Или это только в России у нас все так сложно? В любом случае человеку латиноамериканского склада ума было не так уж легко прижиться во Франции, – думала я.

Нигде в городе не осталось подходящих контактных линз. Говорят, у меня радужка глаза больше нормы, и стандартные линзы мне не удобны, а нужные недавно сняли с производства. Никто не льстит моим большим глазам так серьезно, как офтальмолог. И когда мне надо видеть, я надеваю очки – поправляю их на переносице, даже когда их на мне нет.

Близорукость очень комфортная болезнь: она снимает с меня ответственность за посылаемые и принимаемые взгляды, позволяя додумывать желаемое. До определенной поры это приятное заблуждение. А потом я ехала в метро, поправила очки, и ощутила, что кончик носа холодный. Вдруг с катастрофической точностью услышала в своей голове его, такой родной, привычный нежный голос: «Нос холодный» и вспомнила, как Ваня касался моего лица теплой ладонью, улыбаясь.

Неудобные воспоминания всегда некстати. Самый легкий способ заставить их молчать – отвлечься на книгу. Я стала читать еще больше, чем обычно – наверное, как все одинокие люди.

Однажды у Агеева вычитала о взглядах, которыми на московских бульварах повесы награждают девушек: «На такой страшный взгляд улыбкой могла ответить только девственница или проститутка». С плохим зрением мне можно не быть ни той, ни другой, как мне казалось. Так что однажды все случилось очень закономерно.

Я шла по Большой Никитской в сторону Кудринской площади, возвращалась домой с урока танго. Походка сделалась крадущаяся и мягкая, глаза горели, со щек еще не сошел румянец. Я вспоминала, как мы танцевали, и я на миг лишь проводила носком туфельки по внутренней стороне ноги партнера – каждые пять минут нового.

Меня окружала старая Москва, рыжий свет фонарей, холодный март, в остром воздухе которого носилось предчувствие мокрого снега, еще не выпавшего, опоздавшего и такого близкого. Я позвонила питерской подруге Ане, чтобы рассказать ей о марте в столице, но вместо этого говорила, что Москва учит не привязываться к людям слишком сильно и ни от кого ничего не ждать. Живя в таком городе, ты вынужден все время захлопывать раковину, чтобы песка не намыло.

Навстречу мне шел молодой человек. Смотрел прямо в глаза, и я зачем-то держала этот взгляд. Не спеша, закутавшись в пухлый шарф – чем ближе он подходил, тем сильнее замедлял шаг. В его глазах я заметила то самое – страшный взгляд, на который я улыбнулась – как всегда, одним уголком губ куда-то влево. Надо мной реял флаг Бразилии и возвышался старинный особняк, в котором размещалось посольство. Остановившись и глядя себе под ноги, я сказала Ане, что перезвоню. Когда подняла глаза, он уже стоял передо мной: Do you speak English?

Он работал секретарем в посольстве Бразилии. Это я узнала, взглянув на его визитку. Он снимал квартиру неподалеку и I was just going home back from work and then I met you. Эта фраза прозвучала, как начало истории. Думаю, я бы не пообещала ему с такой легкостью, что схожу с ним куда-нибудь на выходных, если бы он не сказал это «Я шел с работы домой, и вот, встретил тебя».

Гильерме красивый человек. Белая кожа, серо-зеленые глаза, его имя, едва заметный акцент, и этот шарф. Он пожал мне руку на прощание, все так же внимательно глядя в глаза.

На следующее утро я ввела в поисковике «Бразилия» и рассматривала неправдоподобно яркие фотографии с этими праздничными всполохами цветов, птиц, закатов над океаном, когда он мне написал. Назначил свидание на субботний вечер в ресторане «Маруся» на Тверском бульваре – в двух шагах от его дома. Мы договорились встретиться в девять вечера и всю неделю переписывались. В Москве ты никогда не можешь знать, уроженец какой страны подойдет к тебе на улице в следующее мгновение.

На встречу я опоздала на полтора часа. Раза четыре подряд заново подводила глаза. Пока надевала белье, капала любимыми духами на виски, в ложбинку между ключиц и на запястья, пока надевала маленькое черное платье и подтягивала колготки, пока вдевала серьги в уши, меня лихорадило – то ли из-за простуды, то ли из-за совершенно ненужного волнения. Драма, драма, куда же без нее. Мне почему-то кажется, что в этом огромном городе он не менее одинок, чем я. Только вряд ли он так же нервничает насчет того, будет наше знакомство долгим или не очень.

Шагнув из морозного бульварного воздуха в теплое помещение ресторана, залитого мягким светом, я подумала, что не смогу узнать Гильерме среди незнакомых лиц. Не помнила ни единой его черты, только цвет пальто, его шарф и свои ощущения. В это мгновение в холле шумно свернул газету какой-то человек – посмотрев на него, я улыбнулась. Гильерме подошел и помог мне снять пальто.

Мы поднялись по широкой лестнице наверх. Играла босанова – и я поняла, почему он выбрал этот ресторан. За окном вдруг повалил снег – будто кто- то дал отмашку, когда мы устроились вместе на тесном диване, чуть ближе, чем было бы корректно на первом свидании, и он закинул руку мне за спину.

Мы пили вино. Он рассказывал о своей стране. Я успевала на метро. Спросила, как он оказался в Москве.

– Мне было двадцать шесть, я уже шесть лет встречался со своей девушкой, работал юристом и понимал, что все ждут от меня свадьбы и малышей. Но также понимал, что о таком сценарии мне даже думать скучно. Я хотел посмотреть мир, мечтал заниматься политикой, хотел работать в посольстве. Так что я приложил много усилий, выучился, сдал все нужные экзамены, прошел практику и согласился уехать в Россию. С девушкой мы расстались, потому что она не нашла себе места в моей новой жизни. Что поделаешь.